Опубликовано в журнале Октябрь, номер 2, 2007
В искусстве случайностей не бывает. То есть понятно, что на полотне краска может лечь так и эдак и подтек может возникнуть сам собой, но это ни в коем случае не помешает поздним исследователям вписывать в эти случайности авторское понимание мира. Вот, например, начало нынешнего театрального сезона: сразу три Шекспира. В “Современнике” – версия Кирилла Серебренникова и Олега Богаева шекспировской трагедии “Антоний и Клеопатра”, в “Сатириконе” – “Король Лир”, в Театре российской армии – “Гамлет”.
Самое время задуматься и сказать, что Шекспир возникает неслучайно, он возникает тогда, когда общество в нем нуждается, нуждается в его вопросах и ответах.
Тут же становится любопытно, какие вопросы и ответы выбирает постановщик, какие оставляет “на потом”. Любопытнее же всего, что первые два спектакля, “Антония&Клеопатру” и “Короля Лира” упрекнули именно в отсутствии внятной мысли, того самого режиссерского сюжета, который бы объяснил “неслучайный” выбор.
Скажем, премьере в “Современнике”, закрытые показы которой прошли еще весной, в рамках фестиваля “Черешневый лес”, предшествовали леденящие душу слухи. Будто бы Октавий Цезарь у Серебренникова – вылитый Путин; что еще один шекспировский герой выряжен Салманом Радуевым, во втором акте на сцене – остов бесланской школы, а спектакль в целом “обыгрывает” тему теплящейся, никак не затухающей кавказской кампании. Премьера, надо признать, не оправдала эти, что скрывать, смелые ожидания: на втором или третьем спектакле исполнитель роли Цезаря снял куртку “аляску”, так что последнее – гипотетическое – внешнее сходство с нашим президентом растаяло в репетиционной дымке.
Занятно было пофантазировать, пройдя, как говорится, по лезвию бритвы, что и “Лир” в “Сатириконе” имеет кое-какое отношение к политической злобе дня. В “Лире” прочитывается проблема мирной передачи власти преемникам, которые в благодарность за такой красивый и благородный жест позволят королю сохранить внешние королевские атрибуты, а в категориях наших дней – высокий политический статус. Ничего похожего в спектакле Юрия Бутусова нет. А сам Райкин резко отверг подобные предположения (подозрения?): мол, политика мне неинтересна, и Шекспир писал не про 2006-й или 2008-й год, – его мыслей хватит на пятьсот лет вперед. И это правда. Именно потому, хочется ответить уважаемому актеру, Шекспира хватит на пятьсот и даже больше лет вперед, что есть у него чуть-чуть и про 2006-й и еще чуть-чуть – про 2008-й… Кроме того, вряд ли можно найти в мировой литературе драматурга, кто бы так много, как Шекспир, писал о сильных мира сего и так безжалостно описал верный на все времена механизм мирного, а равно и насильственного перехода власти. И про Белковского, и про Павловского – всё тут есть.
По признанию художественного руководителя театра Константина Райкина, нынешний “Лир” “вырос” из “Ревизора”: начали репетировать комедию Гоголя, порепетировали-порепетировали и поняли, что ставить надо совсем другую пьесу. В связи с этим как-то странно теперь слушать слова Райкина, всячески противящегося актуализации политических аллюзий его “Лира”. К чему бы Райкину было играть Лира, а Юрию Бутусову ставить эту трагедию, если бы она вся, с королями британскими да французскими и прочими герцогами, утонула в прошлом?..
Согласимся лишь в том, что это – только одна сторона “медали”. Тем более что финал спектакля отбрасывает всю фантазийную мишуру и дает волю эмоции. Три дочери Лира – Гонерилья (Марина Дровосекова) в красном, Регана (Агриппина Стеклова) в желтом, Корделия (Наталья Вдовина) в белом платье, уже мертвые, никак не могут удержаться на стульях, валятся, задевая клавиши, а не сознающий происходящего король мечется между трех фортепьяно и все пытается усадить дочерей за инструмент. И случайные аккорды мертвых рук знаменуют собой атональную музыку смерти.
Среди московских театров “Сатирикон” можно считать одним из главных поставщиков трагедий Шекспира. И только Райкин как режиссер – когда ставил “Ромео и Джульетту” – держался “исторических” интерьеров. Бутусов и его художник Александр Шишкин начинают с огромного стола: на строительных козлах – длинные строительные доски, на них – листы фанеры. По периметру этого импровизированного стола – дочери Лира, их мужья и женихи. Сам Лир (Константин Райкин) – на столе. То ли – приготовленный к посмертному омовению, то ли – как праздничное блюдо, которое вот-вот примутся разделывать. Сам говорит: хочет “доплестись до гроба налегке”, при этом просьба к дочерям рассказать ему о своей к нему любви выглядит злою шуткой, безумной прихотью.
Пожалуй, это и следует отметить как главное открытие Бутусова: Лир в его спектакле по-настоящему безумен – в начале, когда раздал королевство наследницам, вернее, их мужьям. Это ли не безумие, с какой стороны не взглянуть: с точки зрения истории, приложив все это к средневековым законам Европы, да и с нынешней, вообразив, как это может выйти в 2008 году!
Прямых политических параллелей в спектакле нет, однако и в глубь истории герои не забираются: костюмы не имеют отношения к какой бы то ни было конкретной эпохе, но в целом “плавают” в пределах среднестатистического ХХ века. Остатки шинелей, неопределенной военной формы, на голове Лира вместо короны – обтягивающая черная шапочка, – одни в таких ходят молиться в мечеть, другие – надевают под широкополые хасидские шляпы.
“Безумие” Лира, когда он уходит прочь от злых дочерей, в жестокую бурю, совсем не похоже на болезнь. Все, что ни говорит он, произносится Райкиным совершенно осмысленно, он пугающе нормален среди безумия непогоды и распада семьи. К слову, так уж положено Шекспиром (и тут Бутусов следует автору), распад семьи в данном случае совершенно очевидно ведет и к распаду страны, междоусобным войнам и даже внешней интервенции (постольку поскольку Корделия приводит с собою французские войска). Но такова трагедия: до страны и народа нет дела никому. Бог с ними.
Бутусов безжалостен к актерам, но все эти сильные средства давно используются в театральной “терапии” и потому потеряли былую эффективность (и эффектность). Странное дело: чем больше сценических ухищрений, тем большее впечатление производит простая, но настоящая – страстная – игра. Человеческие истории.
Вроде бы в “Сатириконе” становится все больше и больше актеров, и все они молоды, хороши собой. И вправду – хороши. Но сопряжение с происходящим на сцене возникает тогда только, когда в разговор вступает Наталья Вдовина-Корделия. Когда-то открытый Райкиным ее трагический темперамент здесь находит естественный выход. И самому Райкину трагедия – по вкусу. И все прочее кажется лишним.