Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2007
Саня, конечно, был сволочью, но право на жизнь имел, как все, и пользовался им за десятерых. Это было оправдано – пятерых своих пацанов он потерял на войне, еще как минимум троих, чужих, сам убил, один товарищ повесился, и еще один в аварии погиб, родственник. Все они свое не отгуляли, не пожили, и Саня выкладывался за них по полной.
Саня Жуков был шибанутым – из Чечни не вылезал и из постели. И то и другое было делом опасным – война и бабы еще никого до хорошего не доводили, он много раз слышал об этом, но жил одним днем, на воду не дул, а если и обжигался, то использовал старинный метод “клин клином”. Обычно помогало.
Он не рассчитывал дожить до старости, да и не хотел. Зачем? Чтобы пустить себе пулю в лоб, оказавшись на краю унизительной беспомощности? Только сегодняшний день имел значение, завтрашнего ведь могло и не быть – Саня знал это по опыту, так что совесть его почти всегда была чиста, хотя порой и неопрятна. Все лишнее само собой отваливалось, и оставалось главное – нескучное выживание. Процесс. Деньги и вещи особой ценности не имели.
Наружностью он обладал довольно заурядной, но, как любого обаятельного хама, природа отметила его выразительностью черт – яркой россыпью веснушек на носу и обезоруживающе наглой улыбкой. Особый шарм лицу придавал немного расплющенный нос и нежно-розовый рубец, идущий от края левого глаза через скулу ко рту – банальный козырь в отношениях с женщинами. Не подкачала и фигура – Саня с юности привык к пробежкам и штанге. Мальчишкой он ходил в спортивную школу и даже имел когда-то черный пояс по дзюдо. Отчим, школьный физрук, хороший мужик, спас пасынка от колонии. И хотя все спортивно-юношеские достижения остались в далеком прошлом, привычка к физическим нагрузкам не выветрилась. Закалка и выносливость, несмотря на пристрастие к выпивке и небрежное отношение к себе, многократно помогали Сане вытягивать самые невероятные нагрузки. Где-то внутри себя он знал, что жив, пока двигается, но стоит замереть – оцепенеет, а это означает смерть. Смерти он не то чтобы очень боялся, но и торопиться ей навстречу не хотел.
Когда Сане исполнилось десять лет, из семьи ушел отец. Он был залихватским военным – алый ментик, синева выбритых щек, легкий запах перегара, одеколон “Шипр” и письма незнакомки. Поповы дочки падали в обморок, когда в пивную он входил. Саня тогда начал драться как сумасшедший на улице и в школе, но даже незаживающий разбитый нос, сломанная рука и вывихнутые пальцы не охлаждали его пыла. Он остро чувствовал свою второсортность, отверженность – раз отец ушел, считал себя виноватым и искал возмездия за то, что плохой. Часто лез в драку с одной-единственной целью – быть избитым. В слепой ярости он забывался и отдыхал – жестокость его была не показной, а какой-то бессмысленной, как и жизнь. Сверстники его боялись и не любили.
Но Сане иногда везло на людей. Отчим сумел направить агрессивную детскую энергию в мирное русло, а до этого Саня не знал, что делать. Гнев и отчаяние распирали его. Он уходил на окраину города, где стояли заброшенные деревянные бараки, когда-то бывшие гаражами, и в полном одиночестве часами хлестал ремнем белые стволы берез, оставляя на нежной бумажной коже широкие розовые рубцы. Или сбивал кулаки о подгнившую стену сарая и до исступления орал, так что связки начинали дрожать в глотке. После ора его всегда прошибал пот, и начинались рвотные спазмы. Он падал в траву с облегчением, слушая звенящую боль в горле и чувствуя привкус крови во рту. В школе потом долго хрипел и сипел, что в итоге приносило выгоду – никто не лез – ни учителя, ни одноклассники. Но голос все-таки треснул – хрипота так навсегда и осталась с Саней. Трещина с возрастом обволоклась бархатом и стала выгодным товаром – ее ценили не только в постели. Одно время за Саней даже охотился знакомый радиожурналист – звал к себе на станцию, то ли новости читать, то ли забивать эфир какой-то развлекательной болтовней, но Саня не вдохновился.
Он не был тупицей и неучем – успешно окончил высшее военно-политическое училище в Питере, пару раз побывал в Дагестане и трижды в Чечне. Поначалу, конечно, мечтал о карьере, но повсеместный бардак и офицерская зарплата сделали свое дело. Из армии Саня свалил в чине старлея прямиком в журналистику. С головой он всегда дружил и умел бойко излагать мысли на любую нужную тему, поэтому без проблем пристроился сперва во второсортную газетенку, где писал заметки про войну, а потом повезло попасть на телевидение, в новости. Там ему сразу дали гринлайт, потому как ходить в грязных трусах и пить воду с бациллой в “горячих точках” не каждый хочет, а Саня к войне привычен, и ему это не то чтобы нравилось, а просто вносило нужное разнообразие в обыденную жизнь. Командировки ведь дело морально выгодное – чем дальше от начальства, тем лучше работается. И потом, за “точки” много платили – до хрена командировочных, и отчитаться можно от фонаря с поправкой на собственные интересы. Никто же не проверит, сколько ты абреку отдал, чтобы доехать из Грозного до Ханкалы. Санина фамилия и военное прошлое на телевидении прочно закрепили за ним прозвище Маршал.
Уже целый месяц Саня жил один. Жена от него ушла по причине хронического Саниного отсутствия, пропивания им денег во время кратких визитов домой и утомительной склонности к адюльтеру. Она исчезла, как только нашла подходящего мужика. Хотя красавицей Женька не была, но обладала животной грацией откормленной лисы – этим и очаровывала. Рыжая, курносая, белокожая, тонкая талия и низкий голос – Саня млел от такого сочетания до последнего дня, хотя интимная жизнь в браке завершилась примерно за полгода до развода. Скучал он не особенно долго. Уехал в командировку – и привет. Чечня и водка от всего лечат, не так, что ль?
Женя так торопилась сбежать от своего благоверного, что даже оставила ему собаку – старого ротвейлера Гриню, который сдох вскоре после ее отбытия. Саня уехал в командировку прямо из кабака с очередной пьянки и не успел позаботиться о Грине. Он, правда, позвонил приятелю – попросил проведать пса, но тот забыл, и через неделю Гриня умер в квартире от голода. Соседи жаловались, что ротвейлер истошно выл перед смертью и не давал им спать. Саня расстроился, но не очень – он ведь сделал все, что мог: позвонил, попросил, понадеялся… И не его вина, что приятель оказался забывчивым, а Женька безответственной бабой – ее ведь была собака.
Вернувшись домой, он выполнил свой последний долг – вызвал ветеринарную труповозку, закинул на антресоли намордник и строгий ошейник, вымыл пол и проветрил квартиру. Осталось помянуть Гриню. Саня хлопнул стофан “Московской”, запил яблочным соком, закурил и подошел к окну.
Маша… Хорошее имя – мягкое, как пушистый мех. Полторы недели назад Саня заметил ее хрупкую, но очень ладную фигурку в коридорах телекомпании. Мало ли незнакомого бабья шляется там каждый день? Но ее он запомнил сразу. Природная брюнетка со светлыми глазами, нет, не голубыми – серыми, но тем естественнее, а черты лица тонкие – то ли восточные, то ли нет, не понять. И походка такая женственная… до исступления!
В тот же вечер он подсел к ней за столик в баре и сказал напрямую: “Я могу долго ходить кругами, но, если честно, все просто – я хочу переспать с тобой”. Она на мгновение смешалась, а потом отчеканила: “Пошел вон!” Встала и вышла, не допив свой кофе. Саню это не огорчило. Услышав ее стальную интонацию, он ощутил азарт и чуть уловимое предвкушение непростой победы. Строптивость сулила разнообразие. Отметил он и почти нетронутый кофе – прожженная отсела бы или отшутилась, а эта выпорхнула – боится.
И все же он не рассчитывал на такое быстрое развитие событий. Ведь если девушка вдруг соглашается приехать к нему в Сокольники с другого конца города – значит, она готова на большее, чем просто поход в кабак?
“Спокойно, старлей, баб много, а ты один”. Выкинув окурок в окно, Саня накинул куртку и направился к метро.
Маша зябко топталась около маленького зданьица станции, похожего на низкорослую триумфальную арку. Твидовое пальтишко и пестрый полосатый шарф не очень грели в десятиградусный мороз. Чуть распоротые снизу по моде джинсы накрывали бахромой холодные “Мартинсы”. Она нервно курила крепкую сигарету “Житан”. Пальцы посинели. Замерзла, отметил Саня, быстро поцеловал ее в холодную щеку, взял под руку и предложил зайти в ближайшее заведение.
В ресторане они заказали коньяк, шашлык, фирменные фаршированные помидоры и кофе. Поглощая все это, болтали о телевидении – кто ас, а кто дешевка, куда хотелось бы поехать повидать мир за казенный счет. Выступал, в основном, Саня, а Маша внимательно слушала. Воодушевившись, он предложил немного пройтись, а после прогулки зайти к нему на рюмку чего-нибудь не очень крепкого и продолжить познавательный разговор.
Как бы там ни было, Саня привык действовать наудачу, и, едва гостья переступила порог его квартиры, на всякий случай начал напирать с объятиями. Маша легонько отстранила его, попросила чаю, закурила и поинтересовалась: а почему у тебя в доме такой ураганный беспорядок?
Саня решил рассказать про развод. Осталось выбрать – давить на жалость или бросить жену самому, потому что изменяла. Пока гостья рассматривала захламленные после гибели семейной лодки просторы Саниного дома, он успел опрокинуть еще стофан “Московской”, выкурить сигарету и выбрать героический вариант – “жена-шлюха”. Вкратце и без подробностей он рассказал Маше о тяготах брака, волевом решении и одинокой жизни с раной в сердце.
– Теперь у меня только работа и прошлое: друзья, отчим… Мать умерла два года назад, – заключил он.
– Бедный, – только и сказала Маша.
– Да все нормально. Зато свободен, зато любим. – Саня попытался добавить мажорности в повествование. На слове “любим” он мысленно осекся.
– Это хорошо, – тихо заметила Маша. – Раз любим, значит, скорее всего не пропадешь. – Но ни особого сочувствия, ни любопытства к своей судьбе Саня в ее голосе не почувствовал.
– А откуда собачья шерсть? – Маша резко обернулась к нему.
– Была собака… недавно погибла, – замялся Маршал.
– Что с ней случилось, если не секрет? – Маша взяла из его рук горячую чашку.
– Ну… это грустная история…
Он выдержал паузу. “Может, сказать, что жена уморила? – промелькнуло в голове. – Нет, слишком много невинных жертв от одной бабы – и я, и Гриня”.
– Под машину попал. Старый ротвейлер. Гриней звали.
– Сразу погиб? – дрогнувшим голосом спросила девушка.
– К счастью, да, – опустил глаза Маршал.
– Просто у меня собака есть, – пояснила Маша, повернувшись к окну. – Старая. Наверное, как твой Гриня. Овчарка. Она скоро умрет.
Прозрачная твердь стекла отделяла бледное лицо от синего холода улицы. Крупными хлопьями валил снег. Тени от склеенных ватных комков кружились по комнате. Интуитивно Саня понимал, что настал подходящий момент для более близкого знакомства, однако сдержался и лишь сделал шаг вперед, чтобы заглянуть Маше в лицо. Она отвернулась.
– Послушай, Маша, а ты вообще откуда? В смысле – как попала на ящик? – Саня попытался легонько за плечи повернуть девушку к себе, но она не поддалась.
– Потом как-нибудь расскажу, хорошо? Мне пора. Уже почти двенадцать, – глухо, куда-то в стекло проговорила она, вывернулась из-под Саниных рук и направилась в темную прихожую. Раздался грохот упавшей табуретки и тихое: “Прости, я нечаянно”. С минуту он слушал шорох у двери – в темноте она пыталась отыскать свои не слишком женственные ботинки на толстой подошве. Мысленно усмехнулся неловкой самостоятельности гостьи, вышел за ней в коридор, включил свет и снял с крючка Машин твид.
Сане не хотелось расставаться вот так, неопределенно, без задела на будущее. Он придержал в руках пальто.
– Поедешь завтра на съемку?
– В смысле с тобой?
– Ну да. А что?
– Куда?
– Да так… Минобороны. Будет скучновато, но тебе ведь практика нужна, насколько я понимаю.
– Нужна, да. Я думала…
– Что? Что я такая похотливая сволочь и не в состоянии по-человечески понять тебя и что-то сделать просто так?
Маша оживилась. Нерешительная улыбка превратила ее почти в школьницу. Северный ветер сменился бризом.
– Тогда мне тем более пора, – сказала она, застегиваясь. – Проводишь до метро?..
Уже через полчаса Саня вернулся домой и с порога вдохнул едва уловимый раздражающий запах моющего средства c хлоркой, которым пытался справиться с последствиями собачьей смерти. Только кухня осталась резервацией, свободной от бытовой химии, – полчаса назад здесь сидела Маша, и в воздухе остался запах ее духов. Какой-то незнакомый пряный восточный аромат. Чтобы отвлечься и закончить день спокойно, Саня открыл холодильник, достал бутылку и опрокинул последние сто граммов без запивки. Пустая картонка из-под яблочного сока полетела в угол кухни, ударилась о стену и звучно вписалась в металлическую окружность ведра.
Саня открыл форточку, закурил и решил не думать о Маше. Силой заставил себя сосредоточиться на завтрашней съемке. И все же отослал эсэмэску: “Как доехала, Маха?” В ответ моментально пришло: “Спасибо. Я дома. Пока”. Он отправил “Люблю” и пожалел об этом. После первой встречи это явная пошлость – как букет алых роз. Маша, конечно, промолчала. Так и надо…
Утро, как всегда, прижало похмельным чувством вины, а мысль о работе – очевидной возможностью отвлечься от навязчивого груза. Саня встал, ополоснулся под холодным душем, сбрил щетину, надел джемпер, куртку, намотал шарф и выдвинулся в район телекомпании. Через час он увидит Машу.
Как и подобает прилежной стажерке, она опередила его и уже ждала в ТЖК. Кроме нее, в комнате, битком набитой аппаратурой, маячила хмурая небритая рожа оператора.
– Здравия желаю, товарищи продажные телевизионщики! – по возможности бодро гаркнул Маршал. – О-па, сегодня Вадим. Отлично. Уже готов?
– Я всегда готов, как вчерашний беляш, – пробурчала в ответ небритая рожа.
– И выглядишь так же, – натужно пошутил Саня.
– Ты себя-то видел? – парировал человек-беляш.
Саня демонстративно подошел к небольшому зеркальцу на двери операторского шкафчика.
– А что, я в форме. Все еще жив. А ты?
– А я нет.
– Главное, чтобы это не выяснилось до зарплаты, старик.
– Ночью из Дагестана – и в полвосьмого первая съемка, а ты мне про форму… Могу уточнить, форму чего я имею в данный момент, не спав две ночи, – продолжала ворчать щетина.
– Молчать, товарищи офицеры! Как настроение, Маша? – Не сделав паузы для ответа, Саня продолжал заливаться соловьем: – Кстати, познакомься с лучшим стрингером всех времен и народов, а также с агентом вражеских СМИ Вадимом Наджаровым.
– Чего ты гонишь-то? – вяло удивился беляш.
– А это Маша, – ответил невпопад Саня. – Будущая телезвезда.
– А почему агент? – чуть слышно откликнулась будущая телезвезда.
– Потому что этот потный, немытый, пахнущий никотином и вчерашним беляшом человек два года отпахал в Чечне на врагов из би-би-си без зазрения совести. Его оправдывает только то, что в тылу его ждали многочисленные дети и, увы, одна-единственная жена.
– Ты еще расскажи, что я тебе денег должен, – устало буркнул бывший стрингер и медленно встал. – Пошли, что ли?
– По коням! – откликнулся Саня, повесил на плечо тяжеленный штатив, и помятая, невыспавшаяся компания вывалилась из комнаты.
На часах значилась половина девятого утра. Через полчаса начиналась прессуха в Минобороны. Пока добирались до места, краем глаза Саня видел, как девушка бодро вытягивает тонкую шею из воротника пальто, отсвечивает синими кругами под глазами и курит в окно свой едкий “Житан”. Судя по всему, она почти не спала и от этого стала еще более хрупкой и прозрачной. “Вот ведь злобный гусенок”, – подумал Саня и решил опекать Машу до самого выхода теперь уже их общего сюжета в эфир.
Всю дорогу стажерка задавала вопросы “по теме”. Ее наивность забавляла Саню, хоть он и сохранял серьезный вид. Как выяснилось, основ ремесла она не знала совершенно, но дурой, слава богу, не была.
Они взяли бойкие комментарии у министра, отписались – в основном, конечно, Саня – и вместе смонтировали “мастер”.
Совместный материал вышел в эфир в шестичасовых новостях, и Саня остался доволен результатом во всех смыслах слова. Единственное, что его огорчило, – во время выпуска стажерка куда-то незаметно исчезла. Видно, ушла домой. И он почему-то постеснялся послать ей эсэмэску. “Ладно, пусть отдохнет”, – решил Саня и спустился в бар для поднятия давления и духа.
Народу было битком – коллеги снимали напряжение после трудового дня. В дальнем углу он заметил свободное место и, не церемонясь, подсел.
– Здорово, Жуков! – вяло обрадовались Маршалу. – Последнюю ньюс слышал?
– Нет, а что? – Саня напрягся. Он не любил сплетен.
– Главный под ударом. Грядет смена курса.
– А откуда ветер? – для проформы поинтересовался Маршал и отхлебнул из кружки.
– Оттуда, где откатывают легче, – со знанием дела подмигнули сослуживцы.
– М-да, далек я от политики… А потому безвреден. Как-то это даже неприлично. – Саня решил поскорее допить пиво.
– Ну не так уж ты и безвреден. – За столом хохотнули в сторону смазливой блондинки, одной из маршальских “бывших”.
В шутке была изрядная доля правды. Санина безвредная “слабость” уже основательно раздражала женскую часть телекомпании. Но что он мог поделать? Публично извиниться и пообещать исправиться? Смешно. Что еще он должен человечеству? Всем этим девицам попросту нечем заняться.
Саня грохнул пустой посудой об стол и резко встал.
– Ну ладно, спасибо за политинформацию. Бывайте.
Через пять минут он уже ловил такси до Сокольников.
Впервые за последний год тянуло домой, побыть одному в тишине. Хотя он не плел интриг, не джинсил, работал нормально, да еще в “грязи”, это почему-то не утешало, а, наоборот, оставляло ощущение подвоха. Зуд в коллективе напрягал – как и грядущая редакционная смута, а поговорить было не с кем. Даниил Стрельников, почти единственный человек, который по-настоящему внушал ему уважение, недавно уволился.
Дома царил бардак. Старый, полуслепой телевизор беззвучно пульсировал всеми оттенками серого, звук был вывернут на минимум. Маршал лежал на грязной постели обутый, курил и глядел в черно-белое окошко телевизора. На груди его стояла жестяная банка, исполнявшая роль пепельницы. Женька вымела все барахло, и в доме остались только старый диван, платяной шкаф да пара скрипучих стульев. Но Маршал не обижался – в глубине души он был рад, что хоть частично компенсировал жене три года неудачного брака, на протяжении которого он вообще-то вел себя как свинья.
Вставать и переключать программы было лень, и вскоре Саня отвлекся от мерцающего экрана и погрузился в мысли о стажерке. Как будут развиваться отношения – непонятно. И что из этого всего выйдет? Впервые одиночество показалось абсолютным, а жизнь – чередой одинаково безрадостных дней, в которых не будет просвета. Он нащупал в кармане джинсов мобильный телефон и отбил эсэмэску: “Как настроение, Маша? Приказываю хорошенько отдохнуть. Маршал Жуков”. Ответа не последовало. Отбросив в сторону аппарат, Саня потянулся и вскоре заснул крепким сном бесшабашного человека.
Худшие опасения начали подтверждаться. С раннего утра Маршал проверял все закутки телекомпании, раз десять заглядывал в бар, но так и не увидел Машу. Зато под вечер в длинном коридоре, пронзающем все помещения редакции, как позвоночник грудную клетку, Саня встретил самого осведомленного человека в телекомпании – Владимира Боровицкого. Первый раз они столкнулись в Чечне два года назад, когда Маршал еще корячился в газете, а Боров был уже матерым телевизионщиком – каждый день бодро рапортовал “с фронта” по центральному каналу. Саня попал на ящик по его протекции и доверял благодетелю безоговорочно.
Боров первым протянул расслабленную ладонь:
– Что нового?
– Слушай, старик, есть вопрос… – Саня смутился.
– Какой? Я, если честно, тороплюсь – в Минпечати надо успеть.
Боров махнул в сторону воображаемого министерства. Он на глазах делал успешную карьеру – активно замещал Главного и протаптывал дорожку к сердцу Хозяина, в медиа-отдел крупной нефтяной компании.
– Откуда взялась некая Маша? Кто привел и вообще…
– А кто это? – Боровицкий насупился. Он думал.
– Ну черненькая такая девочка…
– А! Да, кажется, никто. Случайное что-то. А ты уже возбудился? – Деловая сосредоточенность сменилась двусмысленной улыбкой.
– Да нет, но…
– Хм. Ты, кстати, не наглей, о’кей?
Саня подавил желание оттянуть замредакторские подтяжки и с силой хлопнуть ими Борова по животу.
Знакомый острый силуэт мелькнул в конце редакционного тоннеля только через час, когда он уже шагал к лифту. Маша разговаривала с Боровицким, который обещал быть в это время где-то в районе Пушкинской площади. Саня присмотрелся: она что-то записывала в блокнот, изредка кивая головой. Стиснул зубы. Подойти? Но времени уже не оставалось. С другого конца города к нему на встречу ехал человек…
Мрачноватый полумрак погребка обволакивал своеобразным уютом. Толстые стены из старого бугристого кирпича надежно защищали от суеты и звуков города. Музыку почти не было слышно, а посетителей – видно. Ни дать, ни взять, древняя катакомба – убежище праведника.
Саня с трудом отыскал знакомую, немного сутулую спину Стрельникова. Тот сидел, опустив голову, что-то рассматривал.
– Хорошо маскируешься, Дэн. Еле тебя засек. – Саня повесил куртку на ближайшую вешалку, бросил на стол сигареты и сел.
Стрельников крепко тряхнул его руку и чуть заметно улыбнулся. Полная противоположность Сане, внешне он производил впечатление хрупкого, физически слабого человека, но принадлежал к породе людей решительных. Однажды это стоило ему двух сломанных ребер и носа.
– Ну что, гульнем? – Стрельников захлопнул меню и внимательно посмотрел на Саню. – Как жизнь?
– Да, в общем, никак. Ни шатко, ни валко. Работаю, ем, сплю. Ну и пью, естественно.
Официантка принесла две кружки холодного пива. Саня щелкнул зажигалкой и закурил.
– Скажи лучше, с тобой-то что теперь? Я, если честно, обалдел, когда ты ушел.
Пиво грелось и потело. Вода не впитывалась в плотный картон подставок и копилась на столе лужицами. Стрельников приподнял свою кружку, со дна закапало, и он переставил ее на салфетку.
– Стал раскисать, понимаешь? Я синхронист, а живой речи не слышал почти три года. Ну переведу я еще миллион сообщений с ленты, и что? В конце концов ты меня знаешь – не ушел бы я, ушли бы меня. Да какая разница, если я там только время терял! А главное, чем дольше сидишь на месте, тем труднее оторвать задницу…
Он сделал глоток и многозначительно выглянул из-за кружки:
– Фантастически трудно, старик!
– Ну и как ты устроился? – Саня затушил окурок и принялся за свою порцию.
– Нормально. Работа есть. Приходится, правда, крутиться, зато я опять в своем седле. Кстати, хочешь анекдот расскажу? – Даня заговорщически пригнулся и вытаращил глаза.
Маршалу показалось, что его приятель помолодел как минимум лет на десять. За несколько месяцев он успел отвыкнуть от энергичного Стрельникова. Теперь же преображенный, искрящийся, как бенгальский огонь, тот и вовсе был неузнаваем. Говорил без умолку, шутил, смеялся, рассказывал что-то серьезное и снова смеялся. В какой-то момент Саня перестал слушать и отключился. В голове всплыло давнее воспоминание детства. Тринадцатилетним мальчишкой в пионерском лагере познакомился с одним местным. Полезли на сосну. Она была высоченной – с каждым метром Саня животом чувствовал, как слабеет земное притяжение. Ветки толстые – руки то каменели, то становились ватными, пальцы дрожали и не хотели отрываться от чешуйчатых скользких веток. Когда спустились, Саня чуть не расплакался. Оказалось, высота – страшное дело. А деревенский, похоже, не боялся совсем, лазил для развлечения. Утром Саня встал до подъема, перемахнул через забор – и снова полез, один. На полпути предательски засквозило под ложечкой. Хотелось вернуться. Никто же не узнает… Только вот на всю жизнь останешься хуже местного. На самом верху гулял ветер. Ободранные, липкие от смолы руки и ноги легонько ныли. С высоты птичьего полета было видно лагерь и лесок вдалеке.
– Дэн, ты по деревьям лазить умеешь? – перебил Маршал веселящегося приятеля. – По настоящим таким, типа сосны.
– Куда? – Стрельников на секунду опешил, но изрядное количество пива быстро восполнило недостаток логики в разговоре. – Не знаю. Но готов попробовать.
– А если сорвешься?
– Могу, но это уже не важно, если полезу, – совершенно серьезно ответил Стрельников. – А что?
– Да так. Хотел узнать – боишься ли ты высоты.
– Боюсь, естественно, а как же…
Просидев в баре до закрытия, они расстались у метро в легком подпитии. Стрельников нырнул под землю, а Саня поехал домой на такси. На часах была полночь. Улицы успели переварить час пик, прийти в себя и наконец-то подобреть. В уютном желтоватом свете неоновых ламп кружились большие мохнатые снежинки. Воздух, небо, свет, сугробы и даже звуки тонули друг в друге, сливаясь в томное ощущение большого спящего города, где всем его жителям в это время снятся сны. Такси медленно катилось по заснеженному Садовому кольцу. Водитель, к счастью, попался не настырный – даже радио не включил. В этой уютной, вязкой тишине Саня чувствовал себя по-особенному ясно. Смутное предчувствие будущих перемен еле угадывалось внутри. Телеграфным пунктиром оно выстукивало в голове свою веселую колючую дробь…
В редакции настали окаянные дни. Новым начальником назначили Боровицкого. Последовавшая “зачистка коллектива” оказалась такой свирепой, что навсегда вычеркнула “благодетеля” из скромного списка друзей Маршала. Но главное, работать спокойно отныне не удавалось.
Сначала Саня опоздал на серьезное задание. На целый час. Опоздал первый раз в жизни. Случайностью это быть не могло – кто-то незаметно изменил цифры в плане съемок. При ближайшем рассмотрении он обнаружил, что в колонке времени цифра одиннадцать аккуратно затерта и вместо нее вписана двенадцать. Теперь у канала не было ни картинки, ни важных говорящих голов. Актуальный сюжет с выпуска сняли, а взамен поставили короткое устное сообщение. Вечером на летучке он получил от Борова серьезный втык с рекомендацией: “Меньше нужно пить, Жуков”. “И не только пить”, – подпел кто-то сзади. Все заржали.
А через неделю перед итоговой воскресной программой взорвалась бомба – исчезла кассета с его материалом. Куда она могла пропасть, было загадкой. В эфирной аппаратной в суматохе если что-то и пропадает, то сразу находится, но Санин материал канул безвозвратно. Дыру заткнули, конечно, но легче от этого не стало – скандал опять разгорелся неслабый. Маршал понимал, что под него намеренно копают, но кто за этим стоит – было теперь неважно.
Уже полтора часа он топтал серый московский снег в районе Сущевского вала. Ему казалось, что Маша живет где-то неподалеку. В парке напротив “Гаваны” он присел на детские качели, допил из горлышка припасенный коньяк и закурил. Неприкаянность точила сердце, алкоголь не помогал, и он попробовал вспомнить что-нибудь беззаботное и веселое. Например, как валяли дурака в училище или как домой приезжал в отпуск, а там его ждали мать и отчим. Промелькнуло Женькино лицо, первая поездка в Крым, какая-то дальняя дорога в компании приятелей. А потом в голову само вдруг полезло худшее: похороны, грязь, кровь и водка, чьи-то перекошенные то ли злобой, то ли страхом рожи и ненависть, повсеместная ненависть… Он навсегда это запомнил – в Хасавюрте идешь по улице, и все вроде тихо, но ты чувствуешь, знаешь, что в этот самый момент из-за занавесок на тебя таращатся десятки больших и маленьких глаз… И все хотят твоей смерти. Тягостно.
Саня набрал недавно выученный номер. В трубке зашипело и прозвучало тихое, далекое “алло”.
– Маша, привет, это Жуков. Как дела? – От долгого молчания голос поначалу дрогнул.
– А-а-а, это ты. Спасибо, нормально, – слабым эхом откликнулась девушка. Ее голос сильно искажался, и Саня узнавал только интонации. – Что-то случилось?
– Ничего особенного. Мне очень нужно увидеться. Можно я подойду к твоему дому?
За пять секунд, которые она потратила на размышления, Саня решил: пошлет – так пошлет. Попрошу еще раз. Буду звонить и просить, пока не согласится. И добавил:
– Ненадолго, пожалуйста.
– Ну хорошо, – спокойно согласилась Маша и продиктовала адрес. Сане показалось, что ее голос будто бы потеплел.
Они встретились в начале Нижней Масловки. Саня дошел туда минут за тридцать. Он пожалел, что пил весь день. Быстрая ходьба должна была проветрить мозги. По дороге у Савеловского вокзала купил белую подмосковную розу с длинным прямым стеблем. Перед Машиным домом остановился, закурил, и, как только выбросил дымящийся бычок, сразу же, как по команде, отворилась дверь и выпорхнула его хрупкая балеринка. За ней, тяжело передвигая лапы, из подъезда вышла очень старая, грузная овчарка. Саня не стал дожидаться, пока она доплетется.
– Прости за настырность, я скоро уйду, – сказал он и поспешно протянул розу. – Наверное, не угадал, какие цветы ты любишь.
Собачий нос бесцеремонно ткнулся чуть выше колен, отрывисто фыркнул и направился выше, под куртку.
– Марго, не наглей! – для порядка одернула овчарку Маша и приняла цветы.
– Да, в общем, как ни странно, угадал. – Она легонько потянула Саню за рукав. – Пойдем?
Бесцельно двинулись вокруг дома. За спиной тихонько поскрипывали собачьи шаги.
– Даже странно, какой я стал проницательный, – нащупал в кармане одинокую сигарету Саня.
– Ты что-то еще угадал?
– Ну я не знал, где ты живешь, а оказался рядом. Наверное, это не очень похоже на правду, но так и было, честно.
– И все же почему такая срочность?
Саня машинально поднял воротник куртки и засунул руки поглубже в карманы – перчаток у него не было.
– Не знаю, мне некому это сказать… Понимаешь, я не вижу смысла.
– В чем?
– Во всем.
Инстинктивно оглянувшись в поисках собаки, он увидел, что она сильно отстала. Прогулка была для нее повинностью.
– А как же карьера? – Маша тоже обернулась, сунула ему восковую розу и замахала руками, как флотский сигнальщик.
– В смысле работа? – переспросил Саня. – Ну это ведь не работа, а способ существования. Вопрос в другом – для чего существовать?.. Или для кого.
– Не понимаю. А как же близкие, друзья? – Маша забрала розу обратно – овчарка наконец-то поднажала и начала приближаться.
– Нет у меня никого, в том-то и дело. Маша, если бы ты…
Саня остановился, ему не хотелось говорить на ходу, но девушка продолжала идти, покачивая возле лица замерзающий цветок.
– Мне кажется, это только настроение. Ты просто огорчен из-за работы. Все пройдет. Само пройдет, вот увидишь.
Овчарка протопала мимо него вслед за хозяйкой. Саня понял, что его отсутствия просто не замечают. Догнал их.
– Да нет, Маша, на работе бывало и посерьезнее. А вот гаже на душе еще не было. Это ведь что-то значит, а?
– Да где же она?.. – раздраженно бросила Маша. Марго покорно стояла у нее за спиной. – Нужно просто заниматься своим делом, и затмение пройдет.
Звонко щелкнул карабин поводка. Собаку взяли на буксир.
– Уже идем домой, не кисни.
– Затмение? Так я же вроде не луна и уж тем более не солнце! – буркнул Саня себе под нос и сломал в кармане сигарету.
Маша не отвечала. Пошел уже третий круг их бессмысленного топтания по периметру дома. Собака окончательно выбилась из сил и села на снег, беспомощно развалив задние ноги. Последние несколько минут они стояли молча.
– Скажи, могу ли я рассчитывать на тебя?
– Давай не будем гнать велосипед, – сказала Маша. – Пока.
Саня сходу не понял, что значит “пока”, и посмотрел на собаку. Она отвернулась. Пора было, наверное, прощаться.
– Зачем ты ей махала руками?
– Она ничего не слышит. Марго! – Маша выжидательно посмотрела на овчарку. Та даже не шелохнулась.
Всю следующую неделю пришлось быть начеку. Отработал Саня без происшествий и под успешную неделю выбил у Борова командировку на таджико-афганскую границу. Пограничники приготовили к Новому году дежурный подарок – задержали солидную партию наркотиков. Сане поручили снять серию репортажей о боевых буднях, а заодно и о праздновании Нового года на одной из застав. Скорее всего это будет последняя командировка на тот участок. Времена империи закончились. Российская армия покидала пограничные территории, открывая теперь уже беспрепятственный путь наркотрафику из Афганистана.
Утром он еще крутился в редакции, но мысленно уже топтал хрусткую, припорошенную пылью, жиденькую таджикскую траву. Командировка была наградой – глотком свежего воздуха после затхлой атмосферы редакции и загазованного, слякотного города. Если бы Маршал был котом, он бы мурлыкал. Но он был старлеем, поэтому просто напевал “Мурку”, швыряя в сумку походную мелочь: две смены белья, свитер, тельняшку, бритву…
Через шесть часов они с оператором приземлились в аэропорту Душанбе и к вечеру добрались до части, где с дороги их первым делом отвели в баню. За три дня в погранотряде Саня успел перегнать в телекомпанию сюжет и теперь с нетерпением ждал вертолет на заставу – его группу должны были взять с собой. А значит, Новый год он встретит на Пянже, среди погранцов. Лучше и быть не может.
Заставой командовал крепкий русоволосый капитан с жестким рябым лицом, смягченным пышными рыжеватыми усами. Когда Саня с оператором выбрались из вертолета, в его глазах мелькнула досада. Но, пока шли до казармы, Саня доложил о себе все, что нужно, и капитан подобрел. Даже выдал на следующий день автомат – “поиграть”.
Саня давненько не держал в руках свои законные четыре килограмма Калашникова, и боевое железо показалось странно тяжелым.
– Придется привыкать, – пробормотал он, и его слова долетели до капитана.
– Зачем, журналист?
Несмотря на Санино боевое прошлое, капитан подчеркнуто называл его “журналистом”, и Сане это почему-то было приятно – дескать, ну мы-то знаем, какой на самом деле ты “журналист”. Он молча передернул затвор, ловко выдернул шомпол, снял ствольную коробку, прижал пальцем возвратный механизм, искоса взглянул на капитана. Тот внимательно наблюдал за его руками. Саня вытряхнул из затворной рамы затвор, выщелкнул газовую трубку. Автомат покачивался в левой руке, как младенец. Правая уверенно пеленала. И снова, в обратном порядке… Лязгнул затвором – готов к бою.
– Не забыл, – сдержанно похвалил его капитан.
Саня не ответил.
Обстановка на границе складывалась не особенно спокойная: видел он, как вдали на афганской стороне сигналили в ночных зарослях камыша карманные фонарики, и несколько раз отчетливо слышал, что постреливают. Таджики-наркокурьеры рискуют жизнью за какую-нибудь сотню долларов при том, что каждый несет на себе “товара” на восемь-десять миллионов евро. Впрочем, здесь-то их поклажа стоит дешевле – всего тысяч пятнадцать-двадцать… Или жизнь.
На заставе телевизора не было, и Саня счастливо обходился без новостей – меньше знаешь, крепче спишь. Вставал в шесть утра, а ложился с отбоем в десять – темнело рано. Один раз сходил в наряд, обследовал, насколько было можно, местность: с одной стороны стена трехметрового камыша и колючая проволока под напряжением, а с другой – каменистое желтое предгорье да клочки выжженной жесткой растительности. Гулял, курил, гладил собак, трепался с ребятами и не хотел домой. С телекомпанией вел исключительно деловые переговоры, и как будто растворилась вся его суета без остатка в спартанской жизни и синем воздухе гор. Единственное, что обременяло, – необходимость что-то снимать, но это было мелочью по сравнению с забытым, почти уже незнакомым чувством себя.
За час до Нового года он вышел пройтись. Погранцы уже готовились отмечать – выкладывали на стол праздничный паек. В непроглядной, не по-русски теплой ночи он закурил и подумал о Маше. Саня помнил о ней все это время, но не скучал, вернее, не тосковал. Не волновался ни за себя, ни за нее. Жаль было только, что отсюда, с гор, не позвонить в Москву. Хотелось услышать Машин голос и рассказать про бездонное небо над головой, про непроглядность ночи и не по-нашему яркие звезды, которые здесь кажутся ближе, чем дома. Про низенькую глинобитную казарму, где уже накрывают, про кристально чистый горный воздух… Саня раздразнил в вольере тощенькую собаку-взрывотехника, чтобы та гавкнула и передала Маше новогодний привет. Он вел себя, как младенец или как пьяный, хотя был абсолютно трезв.
Едва он закрыл за собой обитую войлоком дверь казармы, как его позвали за стол:
– Садись, журналист! Будем старый год провожать.
Место ему досталось почетное, рядом с рыжеусым капитаном. В жестяных кружках уже подрагивала холодная водка. До полночи оставалось минут десять. Все встали.
– Ну, хлопцы, у каждого есть что-то такое, что имеет смысл оставить в уходящем году. Пусть оно так и будет. Пусть остается. Давайте без лишних слов выпьем за то, что нам дороже всего. Что мы никогда, никому не отдадим – за Родину, за близких…
О деревянную поверхность стола вразнобой застучали кружки. Саня залпом выпил свои сто пятьдесят, закусил тушенкой и луком. Чувство теплого, блаженного покоя распространилось внутри. Казалось, теперь оно будет с ним всегда.
Этот Новый год был лучшим за последние пять лет. Маршал сидел в казарме до четырех часов утра и ничего не говорил. Он просто молчал и наблюдал за тем, как празднуют погранцы. А его и не трогали, и не стеснялись – свой как-никак человек. Пусть погрустит, если душа просит. Но Саня не грустил. Он отдыхал.
В Москву Маршал вернулся под Рождество. К его приезду город завалило снегом. После желто-серого Таджикистана снежная белизна казалась изнурительно яркой, обжигала глаза. Мороз безжалостно продирался к костям, индевели ресницы. Борьба с холодом бодрила только на улице – в помещении же опять оборачивалась сонливостью и ленью.
Бессмысленно длинный коридор редакции наводил на Саню тоску. В старых фильмах так показывают изнанку цирка или театрального общежития: из-за каждой, непременно приоткрытой, двери слышно и видно, чем занимаются обитатели – кто-то распевается, кто-то ругается, кто-то плачет или даже целуется, где-то шипит примус… Коридор телекомпании тоже наполнен своими привычными шумами: приглушенный хохот девушек из “координации”, обрывки голосов из монтажек, истерически громкий телефонный разговор с дальним корпунктом в отделе городов, бормотание работающего телевизора в ТЖК и солидная тишина за дверью бухгалтерии. Время от времени, вытаращив глаза и громко топая, мимо проносится кто-нибудь из корреспондентов или шеф-редакторов. Три рукопожатия, два подмигивания, натянутая улыбка, сплюнутое на лету “зайди в отдел кадров”, кивок головы – и Маршал наконец-то в ньюс-руме.
– Всем привет! – бросил Саня поверх голов и сел на свое рабочее место. Странно, компьютер включен, на столе – сигареты и чья-то большая кожаная сумка с откинутым верхом. Саня аккуратно подвинул чужое имущество, уселся поудобнее, ткнулся в информационные агентства, потом в верстку программы – расклад примерно ясен. Через десять минут выпуск – надо глянуть, затем посмотреть план съемок, после зачем-то идти в отдел кадров. Может, поискать пока Машу? Взяв из чужой пачки сигарету, Саня вновь нырнул в редакционный лабиринт по направлению к курилке.
– Эй, Маршал, как настроение? – раздался за спиной хрипловатый голос Вадима Наджарова.
– Нормально, старик. Как сам?
Оператор потянул его в направлении пустой монтажной.
– Пойдем на два слова.
Они нырнули в маленькую душную комнатушку, заставленную гудящей аппаратурой.
– Ты это, как вообще? Уже что-нибудь нашел? – почему-то понизил голос Вадим.
– Что нашел?
– Ну работу. – Он плотно притворил за собой дверь и выжидающе посмотрел Сане в глаза.
– Не понимаю тебя, старик.
– Тут в один новый проект на “Трешке” нужны люди вроде тебя. Мотаться много придется.
– Зачем?
– Тебе что, работа не нужна? – От удивления Вадим перешел на нормальную громкость.
– Да нет пока. – Саня равнодушно пожал плечами. – Что такое-то?
– Так ты не в курсе еще… Вот суки! Уволили ж тебя, Сань. Я думал, что и попрощаться не успел. А тут, гляжу, сам идешь. Вместо тебя новенькая теперь, не помню, как зовут… черненькая такая. Ты же ее привел…
Хлопнув оператора по плечу, Маршал вышел из монтажной. Задел кого-то плечом – не видел, кого. Странное чувство невесомости испытывал он. Пустота и покой заняли все полости тела. Голова слегка гудела, а рук и ног он не чувствовал.
Отмахав в три шага коридор, Саня вошел в пустую кабину лифта и нажал кнопку первого этажа. Как только двери беззвучно закрылись, из двух половинок сложилось зеркало. Он уставился в отражение. Провел рукой по волосам. Почувствовал шелковистый ежик, почувствовал ладонь. Глубоко вздохнул. Улыбнулся. Больно ему не было. Он выбрался на улицу и, как был в свитере и джинсах, перешел через дорогу, остановился, глядя на знакомый этаж телекомпании. Бодрая морозная свежесть прогнала пустоту. Он постоял немного, подышал, скатал снежок и что было мочи пульнул его вверх. Получилось высоко. Значит, все правильно.
В ньюс-руме стоял гвалт. Обсуждали какой-то недавний прокол и, как водится, искали виноватого. Судя по голосам, разборка приближалась к кровавой развязке. Маша сидела на своем теперь уже законном месте, слегка развернув кресло к эпицентру скандала. Над нею с недвусмысленным видом уже нависал кто-то из корреспондентов. Наверное, он шутил – Машины худые лопатки под кофточкой ходили туда-сюда.
Саня подошел поближе, на мониторе рябил по правилам оформленный текст сюжета.
– Простите, немного потревожу, – тихо сказал он и присел на корточки, чтобы открыть нижний ящик стола.
Маша вздрогнула. Испуг мгновенно сменился улыбкой, но взгляд остался напряженным. Уши порозовели. Корреспондент недовольно уставился на Саню.
– Я только вещи заберу. – Саня выдвинул ящик. На дне лежали пара кассет, скомканный пластиковый пакет, распотрошенная тетрадь, плеер и еще какой-то хлам.
– Собираешься куда-то?
– Домой. – Саня добрался до второго ящика и начал перекладывать его содержимое в пакет.
– Ты заболел? В смысле простыл? – Маша встала и легонько откатила ногой свое кресло.
– Нет, я абсолютно здоров. – В верхнем ящике он натолкнулся на телефонный справочник госучреждений. – А это тебе. Бери, пригодится. Кстати, в Минобороны меня хорошо знают. Можешь смело ссылаться на Жукова, поначалу пригодится.
– Мне очень жаль, что…
– А мне нет. – Саня выпрямился, обернул вокруг ладони ручки пакета, тряхнул им в воздухе. Удивительно легкий! – Спасибо, Маша. Прощай.
– Но ты же понимаешь, что…
Окончания фразы он не слышал. Закрыв за собой дверь, последний раз скользнул взглядом по лабиринту телекомпании. День как день. Обычная суета. Ничего особенного для того, кто через пару недель будет за сотни километров отсюда.