Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2007
апостол фома
и летела стрела, опереньем своим звеня,
нет, закричал фома и, как лучший друг,
встал и закрыл меня.
и нас с фомою пронзило одною стрелой,
одною стрелой, предназначенной мне одной.
ты будешь любить и не верить чужим делам,
поступкам, словам, а верить своей любви,
но когда я умру, то наша с тобой стрела,
сможет тебя убить.
так говорил фома, который верил в меня,
не пил вина, еще не стриг бороды.
солнце роняло тени, блестел медяк,
и не было в мире беды.
а потом он умер на моих бессильных руках,
и я видела, как он шел, не глядя назад.
девочка, хватит плакать, зудел лука,
и тетива дрожала в его глазах.
хватишься сердца – а его уже год, как нет,
и в груди стрела, и профиль фомы в окне.
Переход в прозу
В ночь с 6 на 7 июля.
Стала писать новеллы и пьесы –
Не 8 строк, а груды листов на стуле.
И эта проза читалась легче,
Мне говорили, что продолжать стоит…
И падал снег на мои плечи,
А укрывал остатки поэтической Трои,
И только изредка стихи рождались,
Жалкие уроды, нелюбимые дети.
И мои глаза копили жалость,
Глядя на серпантин родительских отметин.
Но я приучила себя огрызаться,
Чтобы жить беспамятно и недостойно…
И только изредка дрожь по пальцам,
Словно пальцы – конь, застоявшийся в стойле.
Три сказки
То казалось: не будет конца и края.
Я проснулась утром, а мир был белым,
Слово “вечность” сложилось в руках у Кая.
И по снегу, словно по новым доскам,
Можно было писать о себе шагами:
Я разбитой клячей плелась к киоску,
Разбазарив все посохи с башмаками.
А дневник интимный запомнил четко:
Голубое небо сквозь лист дырявый
Прошлой жизни ломкой смешной девчонки,
Потерявшей монетку у переправы.
атомная леда
лебедева, почему вы опять не явились ко мне на пару?
я отвечу капризно, выпятив нижнюю губку:
александр сергеич, ну что вы опять за старое,
почему не сказать: любушка, встретимся в среду,
пошатаемся по неглинке, потом завернем к казани?
у фонтана, у главного входа, мы встретим рыжее лето
и мам с весенним приплодом, корпеющих над вязанием.
пальцы, держащие трубку, подло дрожат, но голос
мой, как всегда, уверен, просто иначе не выжить.
странно, что в сороковник ты, мой любимый, холост,
так ослепительно выйдя в свете последних книжек…
пустяки
(прижимает ладони к груди и глядит в потолок).
я-то знаю, что ей суждено не играть в поддавки,
а ложиться гитарной струною на первый колок.
и чем злее растяжка, тем чище и тоньше звучать,
но глаза поднимать прямо доверху полными льда.
нелюбовь разрывает любую седьмую печать.
– никогда, – говорит. – Никогда, никогда, никогда.
Лето – прощальное
Твои истонченные лодыжки в разводах соли и налипшем песке.
А с утра выяснилось, что у соседки передача протухла,
И я выброшенной на берег рыбиной забилась в тоске.
Нет моря, нет солнца, запутавшегося в велосипедных спицах,
Я подранком ерзаю на больничной койке, и спину жжет.
Но лето в закрытые глаза просачивается сквозь ресницы,
Твоей медузной улыбкой оставляет ожог.
Мама одобряюще приносит новогодние мандарины, шутит,
А выходя, горбится, думая, что я на нее уже не смотрю.
Я развлекаюсь тем, что мысленно прокладываю маршруты,
Которыми мы ходили смотреть на утреннюю зарю,
И с этим не тошно засовывать в себя манную кашу комками,
И с этим легче подавить слезы, которые выходят реками из берегов…
Сегодня мне снился прыгающий по поверхности моря камень,
И я не слышала твоих уходящих шагов.
дудочка и кувшинчик/маша и медведи
лето пройдет, но желе сохранит окрас.
ягоды эти замешаны на крови,
словно фундамент, который возносит спас.
бедный медведь, унесенный марией в сосняк,
разве здесь есть земляника, в таком лесу?
кланяйся в ножки, не думай, что ты слизняк:
траченый гриб они тоже домой несут.
дудочка в восемь дырок, кувшин в одну,
волки и лисы не спят, а медведь забыт.
тянкая капля желе не спешит ко дну,
лето вращая от “абы” и до “кабы”.
медсестра-хромоножка
если шагать, то тихонечко, а не на скорости в махах.
так погибали мои паладины под ржевом, под плевной,
рот распахнув при ударе и в чистых рубахах.
я не могла им помочь, глупой девушки косы по пояс,
божья невеста с крестом на предплечье и с камушком слева
плакала в этих окопах, а сверху такое
рыжее солнце опять расстилало свой невод.
мокрый табак у меня, медсестры-хромоножки:
с поля не вытащить павших, не сжечь папиросы.
мимо окопа со скоростью света летят неотложки
и паладины шагают на небо безмолвно и босо.