Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2006
1
Как ни в чем не бывало лейтенант Осуги уже в третий раз возвращался с боевого задания на аэродром двести первой эскадрильи, которая базировалась на острове Лусон. Он степенно вылезал из самолета и спокойно начинал осматривать фюзеляж. Затем с таким же невозмутимым спокойствием копался в двигателе, трогал пропеллеры и под недоумевающие взгляды обслуживающего персонала аэродрома шел в столовую для пилотов.
– Что, опять поломка? – спрашивал повар Ямада, накладывая рис.
– Что-то не так с аэродинамикой, – отвечал лейтенант, не отрывая глаз от тарелки.
– Понимаю.
В комнате для медитаций Осуги повстречал лейтенанта Синоду, выводившего своим каллиграфически выверенным почерком очередное письмо домой. В этих письмах он говорил, как любит жену, дочерей и Императора, и сожалел, что не может доказать эту любовь на деле. Синоде запрещалось участвовать в специальных вылетах, поскольку на родине у него оставались жена и три дочери. Если бы у них был хоть один сын, то все сложилось бы по-другому, писал он жене.
– Уверен, из него получился бы хороший камикадзе.
– Через двадцать лет они больше не понадобятся нашей стране, – твердо сказал Осуги, – мы успеем все сделать сами.
Лейтенант Осуги вовсе не считал старинные традиции бусидо отжившим анахронизмом, поэтому хотел предложить Синоде сделать сепуку, но в последний момент промолчал. Ему было жаль Синоду, но, в конце концов, это было личным делом каждого. Еще неизвестно, как бы он поступил на его месте. К тому же лейтенанту Осуги опять предстоял нелицеприятный разговор с капитаном Накамурой.
Всем было известно: лейтенант Осуги не был трусом. Просто у его самолета была плохая аэродинамика, периодически глохли двигатели или его подбивали на пути к целям.
– Если цель находится вне пределов досягаемости, лучше повернуть назад. Вы правильно поступили, лейтенант, – заключил командир двести первой эскадрильи Накамура. Он беседовал в своем кабинете с лейтенантом Осуги. Тот пристыженно стоял перед капитаном с опущенной головой, и тогда Накамура предложил заменить самолет.
– Это бы значило взвалить всю вину на технику?
– Ни в коем случае! – Капитан Накамура повернулся к окну и стал задумчиво смотреть вдаль. – Вы любите летать, лейтенант?
– Да, почему вы спросили?
– Больше, чем Японию?
– Я горд, что Япония предоставляет мне эту возможность, – после некоторой паузы ответил Осуги и снова попросил записать его в список пилотов ближайшего рейда.
– Можете идти. Вы летите послезавтра.
Капитан Накамура первое время замкнулся в себе, когда ему не разрешили летать, так как кто-то должен был передавать свой опыт молодым. Но он старался держаться достойно и не подавать виду, даже в тех случаях, когда в который раз к нему приходил лейтенант Синода и требовал немедленного вылета на задание. Ему было запрещено летать в качестве пилота-камикадзе, ибо у него с женой получились только три дочери, а сын не получился. Он знал, что это бесполезно, однако каждый день ходил к командиру, чтобы выслушивать его непреклонный отказ.
Капитан любил рассказывать двадцатилетним новобранцам, как он впервые набирал добровольцев среди рядовых. Тогда из всей эскадрильи не занесли свои имена в список пилотов лишь три человека. Они лежали в лазарете, у двоих были оторваны руки, а третий находился в коме и скончался через два дня. А потом к нему подошли офицеры и с обидой спросили, почему он не обратился к ним. “Зачем, ведь я и так знал, что вы скажете”.
В тот исторический день было потоплено восемнадцать вражеских кораблей и двадцать четыре повреждено. Миру был явлен доселе невиданный образец сплава новой военной тактики и беспримерного мужества преданных своему отечеству людей.
– Американцам и их союзникам вовек не выиграть эту войну, – говорил Накамура, – им просто нечего противопоставить силе духа наших солдат.
Еще он часто вспоминал историю о лейтенанте, который попросил перевести его в обычную эскадрилью. Однажды произошел налет американских бомбардировщиков, все укрылись кто как мог. После налета в живых остались все, кроме того лейтенанта: “Вот так, от судьбы не уйдешь”.
Капитан постоянно напоминал молодым пилотам, что в Японии никому не нужна их бессмысленная смерть, поэтому в случае недосягаемости цели лучше повернуть назад и попытать счастья в другой раз.
Каждое утро капитан запирался у себя, в то время как на холм, где находилась взлетная полоса, взбирались пилоты двести первой эскадрильи и пели одну и ту же песню.
И каждый раз эту песню исполняли разные люди. Только лейтенант Осуги пел ее уже четырежды.
Вернувшись на базу, он снова внимательно произвел осмотр своей машины. Около кабины был виден след пулеметной очереди, а на правом крыле – отчетливый отпечаток соприкосновения с зенитным снарядом. Товарищи обступили его, а один из них положил ему руку на плечо и сказал: “Ничего, ты обязательно сделаешь это в следующий раз”.
Капитан Накамура все же настоял на замене самолета для лейтенанта Осуги, когда тот пришел добровольно записываться в список пилотов-камикадзе, которые через два дня должны были атаковать американские авианосцы и корабли сопровождения. А на его бывшей машине летел лейтенант Синода. Весь личный состав эскадрильи, техники, заправщики и даже повар Ямада были рады за него, когда Синода получил последнее письмо из дома.
В тот вечер к капитану Накамуре пришел лейтенант Синода и с каменным лицом положил на стол листок бумаги.
– Что это? – спросил капитан.
– Это письмо из моего дома. Прочитайте его.
Жена Синоды утопила своих трех маленьких дочерей, а потом и утопилась сама, сообщалось в послании. Капитан медленно поднял глаза и сказал лейтенанту, чтобы он готовился к боевому вылету.
За ужином лейтенант Осуги исподволь смотрел на лейтенанта Синоду, и долго не мог понять, что же так неуловимо изменилось в его поведении. Синода, как обычно, молчал и сосредоточенно жевал рыбу. Однако Осуги не покидало ощущение того, что Синода всеми силами старается скрыть чувство переполняющей его гордости.
С детства Синдзи Осуги боялся высоты. Но он никогда не считал себя трусом. А еще он любил наблюдать за парящими в небе бумажными змеями, летучими мышами, птицами и бабочками, обломками крыш, снесенными смерчем. Поэтому сначала он пошел в военно-воздушные силы, а затем и в эскадрилью пилотов-камикадзе.
Несмотря на то что у его самолета была плохая аэродинамика, он полюбил этот великолепный летательный аппарат намного тяжелее воздуха и сроднился со всеми его деталями и мельчайшими компонентами. Он ощущал настоящую боль на своей коже, когда обшивку ошпаривали пулеметные очереди американских истребителей. Но сейчас все будет по-иному, ведь ему дали новый самолет, и он обязательно доберется до цели.
Пролетая над морем, лейтенант Осуги старался не смотреть вниз. Ему нравилось чувство полета, однако он так и не сумел перебороть свой детский страх высоты. Лейтенанта не пугала перспектива умереть через несколько минут, но ему было неприятно думать, что очень скоро надо будет бросить свой новенький самолет, пусть он и не успел как следует сродниться со всеми деталями и компонентами, в смертельное пике, причинив этой удивительной конструкции необратимый ущерб, от которого невозможно оправиться. Осуги не боялся боли, которую он сам даже не успеет почувствовать. Что такое боль, жизнь, ее прекращение, смерть и возобновление жизни? Пустые иллюзии, сказал себе Осуги, вспоминая мудрые истины, о которых он слышал в школе и в храме. Жаль только, что он не сможет больше взлететь над волнами вместе со своим самолетом. Эта мысль начала немного угнетать его, и ему пришлось резким волевым усилием отбросить ее. Теперь ничто не отвлекало лейтенанта Осуги от выполнения задачи, поставленной перед ним Родиной и Императором.
Лейтенант испытал какое-то неподобающее облегчение, когда датчик просигнализировал об утечке горючего. Этот самолет оказался ничем не лучше прежнего, к тому же раньше у него вообще не возникало подобных проблем. Осуги начал лихорадочно производить в уме математические расчеты. Он вычислил, что до точки назначения топлива никак не хватит, а значит, следует немедленно повернуть обратно, ведь в Японии никому не нужна была его бессмысленная гибель.
Осуги уже летел на базу и не мог видеть, как на его бывшем самолете лейтенант Синода разменивал свою жизнь на авианосец ВМФ США. Он врезался в него точнехонько посередине, презрев шквальный огонь зениток, тот заполыхал, а когда взорвались баки с горючим, то стало абсолютно ясно, что Синода погиб как герой и совершенно осмысленно и поступок его жены приобрел не меньший героический ореол. Эти американские авианосцы вообще горели, точно свечки, потому как палубы у них были деревянными, не то что у британцев. У тех были стальные, вот с ними приходилось повозиться.
Лейтенант Осуги не был трусом. Все знали: это не соответствует действительности, даже повар Ямада знал. Просто ему отчаянно не везло, да ко всему прочему у его самолета были никудышные аэродинамические характеристики.
Возвращаясь на базу, лейтенант Осуги долго осматривал фюзеляж и крылья, трогал пропеллеры и под сочувственные взгляды товарищей шел в столовую. Повар Ямада уже держал наготове одну порцию риса с рыбой. Приходил лейтенант Осуги, напоминавший пролившееся грозовое облако, молча садился и ел. Ямада иногда что-то спрашивал у него, а лейтенант, не поднимая глаз от тарелки, отвечал. Он всегда обедал в одиночку, потому что никто больше не возвращался из этих рейдов. Часто он отрешенно брал салфетки и записывал на них всякие мысли. Потом вытирал ими рот и руки, отодвигал их и уходил. Повар Ямада не выбрасывал эти салфетки. Он брал их, осторожно распрямлял и всякий раз, встретив стихотворение, переписывал себе в блокнот.
Повар уже почти приготовил любимое блюдо лейтенанта Осуги и положил побольше салфеток за столик, где обычно располагался лейтенант. Он долго сидел и ждал, пока не пришел капитан Накамура вместе с другими офицерами, и повар Ямада пристыженно понял, что еще даже не начал готовить ужин.
2
После окончания войны Кисо Ямада перебрался в Париж, где в самом его чреве открыл замечательный ресторанчик “Фудзияма”, куда не брезговали заходить даже такие персоны, как мсье Франсуа Балло (крупный скотопромышленник и филантроп, экстенсивный овцевод традиционного направления из недр Центрального массива, точнее – из Клермон-Феррана), мсье Мишель Шнайдер (винодел из Кольмара, что в Эльзасе) и многие другие уважаемые люди, приезжавшие в столицу по делам или просто развлечься, заодно приобщаясь к последним веяниям моды и ценностям мировой культуры. Да, все эти дельцы и коммерсанты находили его заведение весьма симпатичным, и многие представители артистической богемы также соглашались с подобным мнением.
Как только война кончилась, Кисо Ямада собрал все салфетки со стихами лейтенанта Осуги, перелистал блокнот и на последние деньги издал книгу “Самураи неба”. Первоначальный мизерный тираж в течение двух месяцев лежал почти нетронутым в маленькой книжной лавке его дяди, пока одну книжку из чистого детского любопытства не приобрел мальчишка лет одиннадцати, внешне ничем не примечательный. Зато его папа был владельцем большого издательства, и еще он очень интересовался тем, какие книги читают собственные дети, чтобы через литературу в них случайным образом не проникли чумные бациллы западной цивилизации.
– Прекрасно, что ты интересуешься такими вещами, – говорил он своему сыну, после того как бегло пролистал кое-как отпечатанную на плохой бумаге брошюрку со стихами молодого летчика, который погиб, протаранив авианосец противника и еще два корабля поддержки, как говорилось в кратком предисловии.
И хотя одиннадцатилетний мальчуган не читал даже оглавления этой книги (просто его привлекла картинка на обложке, пусть и выполненная не очень качественно, зато открытое, полное фанатичной решимости лицо пилота и самолет за его спиной, небо и облака – все это так восхитительно прямолинейно нарисовал художник, что нельзя было пройти мимо, не потратить деньги, сэкономленные на билет в кино), но теперь отец хвалит его и дает целую иену, чтобы он рос начитанным и образованным юношей, воспитанным на славном духовном наследии страны его предков, пусть и находящейся сейчас в тяжелом положении. Он никогда не должен забывать, в какой стране ему посчастливилось родиться, я могу идти, да, сын, когда у нас растут такие дети, мы сможем умереть спокойными за наше будущее, благодарю вас, отец, а пока нужно успеть на сеанс в кинотеатр, бежать было унизительно и стыдно, что бы сказал отец, увидев, как он, тяжело дыша, со скомканным билетом в руке вбегает в зал, но ведь фильмы из Голливуда такие интересные.
За право переиздания избранных стихотворений лейтенанта Осуги Кисо Ямаде заплатили внушительную сумму. Книга на ура разошлась среди читателей, чей дух и национальное самосознание оказались слегка надломленными недавним поражением в войне, которая так удачно начиналась. Да и как не могли не затронуть души миллионов японцев строчки, прославляющие мужество величественных в своем фатализме людей, безгранично преданных Отечеству, Императору и чувству Долга:
В лучах восходящего солнца
Уходят корабли из этой гавани.
Нет в них сомненья –
Паруса их наполнил
Божественный ветер.
Читая их, люди понимали, что, лишь освободив энергию из атомных ядер, американцы заставили Императора подписать акт о капитуляции. Только звери могли придумать и применить такое бесчеловечное оружие.
На вырученные средства господин Ямада наконец-то мог осуществить свою сокровенную мечту – открыть собственный ресторан. Поразмыслив, что ресторан японской кухни в Японии выглядел бы, мягко сказать, не оригинально, бывший повар двести первой эскадрильи перебрался в Европу, где его бизнес стал процветать. Подсчитывая суточную прибыль, каждый вечер он не уставал восхвалять про себя лейтенанта Осуги и его героическую смерть, а также свою блестящую прозорливость, не позволившую ему выкинуть в мусорный бак салфетки с танка и хокку легендарного теперь летчика.
3
Самолет катастрофически быстро начал терять топливо. Гибкий ум лейтенанта Осуги произвел вычисления и сделал вывод, что при таких темпах утечки горючего до аэродрома двести первой эскадрильи самолет не дотянет. Он силой заставил себя посмотреть вниз и вдруг заметил маленький клочок земли, торчащий посреди океана. От того, что он смотрел на него с такой высоты, его затошнило.
Летчикам-камикадзе ВВС Японии не давали с собой парашюты и запасы провизии. Они бы им попросту не пригодились. В такую минуту лейтенант Осуги не думал о себе. Он подумал, что должен во что бы то ни стало посадить свой самолет, причинив тому как можно меньше вреда.
Лейтенанту удалось сесть на воду недалеко от островка, размеры которого лишь немного увеличились с тех пор, как он впервые еле разглядел его с высоты. По крайней мере ему так показалось.
При приводнении лейтенант Осуги слегка стукнулся головой о приборную доску, поэтому некоторые вещи он затем вспоминал по частям. А некоторые он и вовсе забыл.
Лейтенант очнулся на берегу лагуны и стал озираться вокруг. Впереди до горизонта простиралась водная гладь сине-зеленого цвета, позади – ярко-зеленая масса растительного происхождения. Осуги понравились эти цвета, они были красивыми. Он лег на песок и пролежал несколько часов, глядя на небо. Лейтенанту было приятно то, что он находился на ничтожно малой высоте, но его одновременно щемило и угнетало чувство, что ему не на чем подняться в воздух. Начался отлив, и в какой-то момент из воды показалась часть самолета. Лейтенант попытался подняться и потерял сознание.
Первые месяцы своего пребывания на маленьком вулканическом атолле С. Осуги приспосабливался к условиям окружающей среды и адаптировал свойства этой самой среды для собственных нужд.
Лейтенант Осуги вскоре подтвердил свою гипотезу относительно маленьких размеров острова путем систематических пеших прогулок. Он прошел его насквозь за три часа, сразу же после того, как смог ходить, перманентно не падая в обморок.
Также он обнаружил, что является на островке самым крупным и, по сути, единственным млекопитающим. Он оказался на вершине пищевой пирамиды, и этот факт его очень ободрил. Все цепи питания острова заканчивались на лейтенанте.
Соорудив некоторое подобие жилища, научившись восполнять недостаток протеина насекомыми, а других полезных веществ – с помощью даров моря, кокосов и плодов неизвестного ему растения, лейтенант начал испытывать некое единение с природой, выразив это ощущение в хокку следующего содержания:
Я не различаю жуков и креветок,
Одинаково внемлющих мне
В часы созерцания неба.
Он любил выводить на песке красивые иероглифы и смотреть, как их смывают набегающие волны.
В своей поэзии он открывал и глубокие философские образы:
Глупы те черепахи,
Считающие бег улитки
Недостойным своей цели.
Поэзия отвлекала его от мысли, что самолет затонул в сотне метров от берега и он ничего не может поделать.
Несомненно, лейтенант Осуги помнил, что он был пилотом двести первой эскадрильи ВВС Японии во времена Второй мировой войны, иначе с чего бы это ему было назначать себя “комендантом оккупированных территорий”, зачем бы он взвалил на себя такую ответственность? Он решил пока присмотреть за вверенным ему самим же собой островом, покуда из столицы не пришлют нужного человека.
Комендант Осуги не вел календаря. Это было ни к чему. Тем более он не знал наверняка, сколько пролежал на берегу без сознания после вынужденной посадки. Он знал только то, что прошло уже очень много времени и Япония если и не захватила большую часть мира, то по крайней мере навязала остальным странам позорные условия капитуляции, согласно которым она получила статус державы номер один. О том, что может быть иначе, комендант Осуги даже и не думал. Ведь если бы того потребовала ситуация, все население Японии залезло бы в самолеты и любой противник был бы подавлен чисто психологически. Разгром врага последовал бы уже на ранних стадиях этой масштабной операции.
Очевидно, островок коменданта Осуги лежал вдалеке от торговых путей и не обладал геостратегическими преимуществами, потому как из столицы за все эти годы так и не прислали нужного человека. Более того, Осуги даже не видел ни одного корабля на горизонте. Тем не менее Синдзи Осуги подумал изменить статус острова и в одностороннем порядке аннексировал его в пользу Японии, однако полномочия коменданта оставил при себе.
4
Спустя двадцать лет после окончания войны произошло событие, которое всколыхнуло общественность не только Филиппин и Японии, но, пожалуй, и всего мира. В глуши острова Минданао был пойман капрал Оно.
Двадцать лет назад майор Миядзава, потеряв в кровопролитных боях большую часть людей и связь с командованием, поставил в труднопроходимых джунглях Минданао капрала Оно и еще двоих солдат “держать позицию до последнего”. И только майор Миядзава лично мог отменить свой приказ. Сам же он решил прорваться к своим в одиночку и вернуться с подкреплением. Во время этого прорыва майор Миядзава был контужен и попал в плен к американцам, а затем благополучно вернулся на родину, забыв, правда, предупредить капрала Оно.
Несколько месяцев отряд капрала сидел в джунглях и прочно удерживал важную позицию. Война к тому времени уже закончилась, но капрал и его солдаты об этом не узнали. Они сидели в джунглях, ожидая наступления врага, иногда совершая набеги на соседние деревни. Враг долго не появлялся, и тогда они сами начали проводить диверсии в ближайших городках. За два десятка лет в стычках с филиппинской полицией и во время диверсионных актов погибли сто двадцать четыре человека, более двухсот получили ранения разной степени тяжести.
Однажды после ожесточенной перестрелки у продуктовой лавки солдаты капрала получили тяжелые ранения и были взяты в плен, а сам он был вынужден отступить в джунгли. До того момента местные власти не имели понятия, с кем вели настоящую войну все эти двадцать лет, и очень удивились, что сражались с японскими солдатами.
Власти стали разбрасывать по джунглям листовки, сообщающие о завершении войны, в которой Япония потерпела поражение, и предлагали капралу Оно добровольно сдаться.
Капрал понял, что это простая дезинформация, и взорвал еще один полицейский участок.
Один из подчиненных капрала вскоре скончался в больнице от полученных ран, а второго солдата – рядового Кобаяси – заставили выйти на связь с Оно, едва он смог самостоятельно передвигаться на костылях. И это несмотря на клятвенные заверения рядового Кобаяси, что только лично майор Миядзава может отменить свой приказ. Филиппинские полицейские твердо пообещали найти этого майора, а пока полубольного рядового забросили с вертолета в тот квадрат джунглей, где находилось предполагаемое убежище капрала Оно.
Капрал Оно случайно набрел в непролазной чащобе на оборванного человека с костылем, в котором он признал своего подчиненного Кобаяси. Тот рассказал, что война действительно вроде бы закончилась и по большому счету оборонять здесь больше нечего. Капрал назвал его предателем и выпустил тому в голову целую обойму.
А это дело меж тем уже получило широкую международную огласку. Японское правительство испытало настоящий шок, узнав о произошедшей бойне на Минданао. Спецслужбам было поручено немедленно отыскать майора Миядзаву. Старик спокойно доживал свои дни в одном из домов для престарелых в префектуре Ямагути. Он не стал вникать в вопрос, зачем его посадили на самолет и отправили на Филиппины. Ему сказали, будто он должен встретиться с одним человеком и отменить какой-то приказ. Для майора не было в этом ничего сложного. Он все так и сделал, после чего его опять посадили на самолет и вернули к привычному образу жизни.
Капрал Оно никак не мог взять в толк, кто заблуждается больше – он или весь мир. Единственным выходом для себя он видел только харакири. Но другие люди почему-то настойчиво хотели реабилитировать капрала Оно для нормальной жизни в мирное время, поэтому сразу же после поимки его поместили в одну из лучших психиатрических клиник, где, то ли от лекарств, то ли от умиротворяющей обстановки, он вдруг перестал делать попытки вскрыть себе живот любыми подручными предметами; а вместо этого засел за мемуары, озаглавив их “История Второй мировой войны до 1965 года”. Выпустив первый том и получив известность и деньги, капрал Оно тем не менее не захотел реабилитироваться и включаться в мирную жизнь и остался дописывать остальные тома в клинике.
Именно после этого случая правительство Японии и снарядило поисковые отряды в районы бывших боевых действий, чтобы постараться остановить своих солдат, которые все еще защищали дальние рубежи отечества в тропических джунглях и на далеких островах.
5
Хотя комендант Осуги и бросил попытки сконструировать летательный аппарат тяжелее воздуха, чтобы улететь на нем домой, еще до полной оккупации им этого острова, каждый день из доступных материалов он мастерил дельтапланы, макеты истребителей, бомбардировщиков и дирижаблей, и грезил полетами. Для себя он решил остаться на острове навсегда. О том, чтобы построить какое бы то ни было плавательное средство, не могло быть и речи: с детства Синдзи Осуги боялся открытого моря еще больше, чем высоты. Он мог плескаться в поисках пищи только на мелководье.
Он не стремился на родину еще и потому, что не ощущал своей личной причастности к победе: ведь он так и не выполнил задание и не врезался в американский авианосец. Как бы он смотрел в глаза капитану Накамуре?
Поэтому, когда он увидел странно одетых японских военных, приплывших с очень большого красивого судна, то не стал привлекать к себе внимание и обнаруживать свое присутствие.
Военные из поискового отряда заметили у берега ржавые останки старого самолета, немного прошли в глубь островка, так и не признав в подобии жилища коменданта Осуги жилища настоящего, и, решив, что летчика давно нет в живых, уплыли обратно.
6
Анабель Легри было девятнадцать лет, и она происходила из почтенной аристократической семьи, деньги которой позволяли ей не думать о банальных вещах и считать себя художницей-экспрессионисткой. Она любила заходить в один модный японский ресторанчик, хозяином которого был очаровательный лысоватый господин, даривший всем постоянным посетителям книгу стихов на японском языке с подстрочным переводом на французский. Анабель всегда носила эту книгу с собой в сумочке вместе с зеркальцем и косметикой, потому что забывала выложить ее оттуда. Однажды она даже пролистала несколько страничек. Эти слегка странные стихи о летчиках-камикадзе показались ей занятными, как и сам чудаковатый хозяин “Фудзиямы”, не более того.
В этом ресторане Анабель и познакомилась с Франсуа Балло-младшим, яхтсменом и искателем приключений, игроком сборной Франции по регби и по счастливому стечению обстоятельств приходившимся сыном крупному скотопромышленнику и филантропу из недр Центрального Массива. Франсуа Балло-старший ничего не понимал в экспрессионизме, впрочем, как и во всем современном искусстве, однако с радостью приобрел за большую сумму несколько картин Анабель после того, как его наследник сделал ей предложение, и они поженились в тот же день.
Младший Франсуа быстренько и без лишнего шума переименовал свою яхту из “Летисии” в “Анабель”, поднял паруса, и молодые супруги вышли в море, решив свадебное путешествие совместить с кругосветным, продлив таким образом медовый месяц в несколько раз.
Они заходили в Неаполь, Порт-Саид, Джидду, Коломбо, Сингапур, везде культивируя свою огромную любовь друг к другу; а сейчас, проплывая мимо маленького островка, затерянного в Южнокитайском море, захотели бросить близ него якорь и превратить его в еще одно святилище их неземной любви.
Остывая после грубоватых ласк игрока регбийной сборной, Анабель сразу же начала отдавать себе отчет, что, несмотря на дикую первозданную красоту этого места, в нем было что-то неуловимо отталкивающее. Этот клочок суши показался ей еще более недружелюбным, когда отлив обнажил проржавелую часть разбитого самолета. Ей даже захотелось нарисовать пейзаж методами традиционного искусства.
– Дорогой, – говорила она Франсуа, – давай уплывем отсюда.
– Любимая, где еще мы сможем остаться только вдвоем, как не здесь?
А пока эти двое строили иллюзии и замки из песка на пляже, комендант оккупированных территорий, отошедших к Японии в ходе итогов Второй мировой, уже подготовил все, как надо.
При приближении лодок он заметал свои следы на берегу, как тогда, в случае с японскими военными, а после – с китайцами. Однажды на быстроходном катере приплыли восемь китайцев с большим сундуком, который они зарыли под высокой одиночной пальмой. После их отплытия Осуги вскрыл тайник и нашел там взрывчатку, ружья, револьверы и патроны к ним, а также множество драгоценностей, банкнот и документов. Как военному коменданту, оружие пришлось ему весьма кстати.
Анабель стала преследовать мысль, что из зарослей за ними кто-то наблюдает.
– Здесь никого нет, любимая, – говорил Франсуа.
– Но почему на отмели лежит этот самолет? Где тогда летчик или пассажиры?
– Наверное, они все погибли при аварии. Но ты же не веришь в призраков?
– О чем ты говоришь?!
– Милая, я пошутил, наверняка летчик катапультировался над океаном, и, опередив акул, его подобрало спасательное судно, а пассажиров у него не было, это же военный самолет, к тому же посмотри, какой он старый, это точно произошло очень давно. И не забывай, с тобой Франсуа Балло-младший, который будет охранять тебя всю жизнь, – говорил мужественный яхтсмен и искатель приключений и крепко прижимал Анабель к своей груди.
А потом мускулистый гигант брал ружье и со смехом бессмысленно палил по кокосам, подзадориваемый веселыми криками своей спутницы. Настоящие варвары эти чужаки, заключил комендант Осуги. А что эти двое вытворяли друг с другом на берегу – просто дикие животные. Это выглядело отвратительно.
Наличие у высокого мужчины оружия указывало лишь на одно – это было иностранное вторжение. Комендант Осуги должен был во что бы то ни стало отразить его. Он хорошо организовал оборону острова.
Когда Анабель пошла купаться и вышла из воды, то Франсуа нигде не было видно. Она стала искать его и несколько раз окликнула его по имени. Тут она увидела нацеленное на нее дуло винтовки, которую держало в руках какое-то существо в летном шлеме. Оно что-то отрывисто выкрикнуло, и Анабель испугалась. От существа явно исходила серьезная угроза. Существо в шлеме повторило свои резкие, неприятные на слух выкрики и потыкало в себя рукой. Потом снова потыкало рукой и издало те же отрывистые звуки. Наконец, Анабель сумела их интерпретировать. Существо повторяло: “Синдзи Осуги”, – и тыкало в себя пальцем. А затем оно опять что-то крикнуло и показало рукой на Анабель. Девушка только и произнесла: “Анабель Легри”, – и упала без чувств.
7
Адмирал Юй не желал сеять гаолян на обширной равнине Сунляо с плодородными черноземовидными почвами, упорно не хотел собирать рис на аллювиальных низменностях по нижнему и среднему течению Янцзы и совершенно не думал устраиваться работать на металлургические комбинаты в Бэньси или Даляне. Вместо этого Адмирал предпочитал грабить суда любого тоннажа – от маленьких джонок до круизных лайнеров, – имевших неосторожность проплывать в зоне его деятельности на Южнокитайском море.
Свое имя он получил от родителей, а прозвище “Адмирал” – от таких же головорезов, как он сам.
В древнекитайской мифологии Да Юй – Великий Юй – был почитаемым культурным героем, усмирителем потопа. Юй родился из тела своего отца Гуня, принявшего перед смертью облик трехлапой черепахи. Выйдя из чрева умершего отца, Юй имел облик двурогого дракона цю. Отец Юя потерпел неудачу, борясь с потопом, и был казнен за это. Верховный Владыка приказал Юю завершить дело отца, дав ему сижан – саморастущую землю.
Когда Юй стал проводить каналы и исправлять русла рек, то ему помогал желтый дракон Ин-лун, который полз впереди и волочил свой хвост, чертя направление для будущих потоков воды. За Юем ползла черепаха, таща на спине зеленую глину.
Когда, усмиряя воды, Юй дошел до реки Хуанхэ, из нее вышел дух реки Хэ-бо, чтобы помочь Юю.
Когда он буравил проход сквозь гору Лунмынь, то кабан со светящейся жемчужиной во рту освещал ему путь. В пещере он также встретил божество со змеиным туловищем, которое вручило ему нефритовую пластинку длиной 1 чи и 2 цуня для измерения неба и земли.
Да, таков был Великий Юй. Однако его тезка из двадцатого века ничего не знал о нем, ему была чужда не только китайская мифология, но и любые культурные ценности. Вдобавок ко всему Адмирал был абсолютно безграмотен.
Его родители были очень бедными людьми, и он почти совсем не помнил их, так как они умерли от голода, едва Юй появился на свет. До двенадцати лет его воспитывал весьма старенький дедушка – отец его матери, – пока голод не доконал и его, ведь почти всю еду он отдавал маленькому Юю, чтобы тот вырос большим и сильным, и мог работать в поле по четырнадцать часов в сутки, выращивая рис и гаолян во имя благоденствия только-только нарождавшейся Китайской Народной Республики.
Адмирал начал свою пиратскую карьеру в четырнадцать лет, когда хозяин, к которому нанялся батрачить Юй после кончины дедушки, переправляя на его лодке людей с одного берега реки на другой, будучи недовольным, упрямым, ленивым и тупоумным, с его точки зрения, мальчиком, наорал на него и избил. Когда хозяин отправился по делам на другой берег, на середине реки Юй огрел его веслом по голове, пока тот созерцал размеренное течение воды, выкинул тело за борт, забрал себе лодку и поплыл на ней к морю.
Через несколько лет Юй пересел на быстроходный катер и в его эскадре заимелось еще с десяток катеров похуже. Крестьяне и рыбаки, живущие на побережье и островах, и даже собственные люди очень боялись его за подчас жестокий нрав и плохо поддающиеся каким-либо прогнозам поступки, однако испытывали к нему подлинное уважение за то, что он был беспощаден к себе и тем более – к врагам, когда первым ломился на абордаж торговых кораблей и спас от голодной смерти множество семей бедняков, и почтительно называли “Адмиралом”. Адмирал же не боялся никого и в открытую ходил с вооруженной охраной по улицам городишек Хайнаня – самого южного острова Китая, куда централизованная власть Коммунистической партии только начала проникать, – где каждый лавочник и мелкий чиновник говорил ему: “Долгих вам лет жизни, господин Юй”, раскланиваясь при встрече.
8
Комендант Осуги был гуманным солдатом. Правда, он не читал Женевскую конвенцию и не брал военнопленных, однако терпимо относился к мирному населению. Мужчину он без раздумий приговорил к расстрелу и уже привел приговор в исполнение. И теперь перед ним на песке лежала без сознания почти обнаженная девушка, спровоцировавшая в коменданте прилив самых противоречивых чувств. Он пока еще не разобрался, как ему правильно реагировать на изящество тонких черт ее лица, на рассыпанные волны густых каштановых волос… только вот ее груди по сравнению с хрупкостью остальных частей тела казались несоразмерно большими, в этом было что-то патологически притягательное. Раньше Синдзи Осуги никогда не видел полуобнаженных европейских женщин, да и японских тоже, поэтому испытывал неприятное – особенно для человека, служащего в рядах японской армии, – смущение.
На первый взгляд, при девушке не было оружия – комендант Осуги так и не решился провести обыск. Поэтому она отделалась лишь пятнадцатилетним сроком на исправительных работах за пособничество вооруженным силам противника.
А пока он взорвал белоснежную яхту чужаков. Когда Анабель пришла в себя, та уже сгорела и утонула.
Как барышня из среды парижской артистической богемы, первое время она была совершенно бесполезна на исправительных работах. Когда комендант поручил ей закопать труп мужчины, она сначала долго не могла понять, что случилось, затем долго плакала, а потом ее стошнило.
Коменданту самому приходилось добывать пищу, готовить ее и ухаживать за периодически теряющей сознание девушкой с зелеными глазами и ореолом густых каштановых волос. Он пытался объяснить ей, что борется против армий США и их союзников на воде, суше и в воздухе и не потерпит на вверенной ему территории даже одного солдата противника, – поняла она или нет?
– Поняла? – допытывался комендант.
Анабель казалось, будто она смотрела себе прекрасное приключенческое кино, которое превратилось в омерзительный фильм ужасов, и она очутилась по ту сторону экрана. Человек в летном шлеме постоянно орал на нее, и она пугалась его резких вопросительных интонаций. Анабель ничего не оставалось, как с мокрыми глазами молчаливо кивать и есть ужасную пищу, которую он для нее приносил.
Анабель долго не могла понять, почему она не попытается задушить человека в шлеме летчика, когда тот спит, пока до нее, наконец, не дошло, что, во-первых, она очень боится его. А во-вторых, к ней постепенно пришло осознание того, что общаться на этом острове ей больше не с кем и сама бы она давно умерла от голода и одиночества.
Однако с общепринятой точки зрения взаимоотношения С. Осуги и А. Легри никоим образом нельзя было назвать полноценным человеческим общением. Чаще всего, встречаясь на берегу, они молча садились на песок и сосредоточенно выводили на нем какие-то символы: комендант – поэтические метафоры, юная художница – экспрессионистические картины, которые комендант принимал за уродливые образцы непонятной письменности. Но ни единым жестом он даже не намекнул девушке о примитивной извращенности ее знаков. Он знал: уже совсем скоро волны прилива величественно и неумолимо уничтожат их следы на песке, и завтра они снова вместе усядутся на берегу, чтобы продолжить благоговейные акты своих бессмысленных творений.
Со временем Анабель стала привыкать к новой жизни. К тому же у нее остались личные вещи, к которым агрессивное существо в летном шлеме и не прикоснулось – купальник-бикини да сумочка с косметикой, книжкой стихов и листком с адресами и телефонами парижских знакомых. Она уже нисколько не удивлялась самой себе, когда закапывала трупы восьмерых китайцев, приплывших на быстроходном катере, которых человек в шлеме хладнокровно закидал из засады гранатами, а затем добил раненых несколькими выстрелами из винтовки в упор. Он даже дал ей за это на ужин особенно большую рыбину.
Однажды Анабель читала на пляже свою книгу в триста двадцать четвертый раз, потому что на острове не было других книг, и в триста двадцать четвертый раз заснула на пятой странице. Комендант Осуги как раз возвращался с охоты на морских чудовищ и беспозвоночных. Он осторожно подошел к девушке и, словно боясь разбудить ее своим непрошеным взглядом, стал украдкой смотреть на ее прекрасное загорелое лицо, обрамленное ореолом густых каштановых волос, в утонченном беспорядке рассыпанных по песку и по изящным рукам и телу девушки; в отчужденном восхищении он глядел на немного подрагивающие во сне веки, скрывающие бездны изумрудных переливов ее глаз… однако больше всего коменданта заинтересовала книжка, лежавшая подле Анабель, на обложке которой красовался самолет в лучах восходящего Солнца. Точно на таком же лейтенант Осуги впервые и навсегда прилетел на этот остров.
Комендант бегло пролистал книгу, положил ее рядом с рукой Анабель, как она лежала до его прихода, и ушел. Он никак не мог вспомнить, откуда ему были известны эти строки. Они казались ему очень знакомыми. Но комендант Осуги не мог понять, где он читал их раньше.
Теперь, встречаясь на берегу, французская художница и японский авиатор открывали наугад страницу из этой книги и вслух читали несколько строк, каждый на своем языке: девушка – с мягкими мелодичными интонациями, мужчина – четко, акцентированно и громко. Потом они закрывали ее и садились в катер, чтобы патрулировать территориальные воды. Дважды обогнув остров в разных направлениях и не заметив ничего подозрительного, они возвращались и продолжали заниматься своими делами. Одной безлунной ночью Анабель тихонько прокралась к катеру и даже села в него. Просидев в нем полчаса, она заплакала и ушла спать. Анабель уже почти не боялась мужчину с томиком стихов из ее сумочки, да только как бы она поплыла на этом суденышке одна, в какую сторону?..
Когда горючее для катера закончилось, человек в шлеме стал привлекать Анабель к конструированию дельтапланов, а затем и к летным испытаниям. Однажды он доверил ей опробовать новый летательный аппарат. Совершив неудачное приземление через несколько секунд после запуска, Анабель сломала ногу и два ребра, но не проронила ни слова. Ее тут же отнесли в тень и дали воды. Все последующие недели, пока шло выздоровление, Анабель была совершенно освобождена от своих обязанностей на исправительных работах и человек в шлеме заботился о ней. Она была благодарна ему за это.
В ту ночь дождь лил не переставая. Комендант Осуги ворочался с боку на бок, не в силах заснуть. Дожди шли почти неделю. Комендант резко встал и направился к высокой, одиноко стоящей близ берега пальме.
Открыв сундук, он выбрал самый большой и красивый камень, прямо под цвет глаз девушки со сломанными ребрами.
Несмотря на то что ливень не прекращался, на Анабель не упало ни капли. Навес, сооруженный специально для нее, был сделан очень добротно. Когда она проснулась, небо все еще было затянуто тучами, но ветер начинал стихать. К ней подошел человек в шлеме и молча сел рядом. На его желто-коричневом лице Анабель заметила еле пробивающийся румянец. Стараясь не смотреть девушке в глаза, он протянул ей редкой красоты изумруд, быстро встал и ушел прочь. Долгое время она не видела его.
До конца срока заключения Анабель Легри оставалось тринадцать с половиной лет – это и удручало Синдзи Осуги, ведь военный комендант не мог вступать ни в какие отношения с преступниками, отбывающими наказание на исправительных работах.
Но все-таки комендант Осуги счел нужным пересмотреть дело заключенной Анабель Л. Пособничество вооруженным силам противника считалось весьма серьезным проступком, однако, видя в чудесных глазах девушки подлинное раскаяние за содеянное и учитывая удручающее состояние ее здоровья, комендант решился проявить милосердие и сократил срок наказания до семи с половиной лет. А так как полтора года уже минуло, то совсем скоро – всего через шесть лет – Анабель выйдет на свободу.
Хорошенько взвесив все “за” и “против”, комендант убедил себя быть последовательным и твердым и не отступать от принятого решения и поспешил на берег, чтобы официально огласить свой вердикт запутавшейся в геополитических приоритетах девушке, ничего не подозревавшей о кардинальных переменах в ее судьбе.
Анабель, как обычно в это время суток, сидела на песке и рисовала на нем свои полотна в лучших традициях экспрессионизма – среди уродливых домов, мостов и тоннелей ходили даже не люди, а скорее маски и скелеты, очевидно, стремившиеся выразить пафос отрицания, вопль боли и драматическую подавленность человека в мире. Правда, иногда на картинах странным образом появлялись тропические пальмы, а по улицам ездили парусники и самолеты. Но они были такими же уродливыми, как дома и мосты.
Синдзи Осуги бросил взгляд на эти произведения и украдкой усмехнулся: краем глаза он заметил на горизонте смутные очертания набегающих волн, хотя прилив должен был наступить гораздо позже.
Комендант на секунду задержался на восхитительном профиле Анабель и, опустив голову, стал выводить иероглифы, обозначающие простые слова, совершенно не связанные между собой, но каждое по отдельности могущие объяснить смысл жизни. Он никак не мог подобрать нужные интонации, чтобы сообщить девушке радостную для нее новость, а она, казалось, не замечала ничего вокруг и продолжала сосредоточенно выражать на песчаном субстрате торжество духа над материей.
Он уже знал, что стена воды, приближающаяся к ним, не имела ничего общего с размеренным расписанием приливов и отливов. Эта волна была такой же большой, как и волна нежности, которую пробудила в нем девушка, сидевшая рядом. Он знал, что от этой волны им не убежать и негде укрыться и что очень скоро она смоет причудливо выписанные иероглифы и построенные на деформации рисунки, полные ужаса перед действительностью и будущим, ощущений собственной неполноценности, безнадежности и беззащитности; а потом волна уничтожит и самих творцов, а возможно, и весь остров. Синдзи Осуги не сдвинулся с места и, посмотрев на прекрасное в своей внутренней отрешенности лицо девушки, неторопливо и во всех подробностях запечатлел его в памяти, насколько позволили ему время и собственное воображение.