Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2006
* * *
но дальнее пение слышу.
Будущее откололось кусками.
То, что случается с нами,
знаю заранее с точностью раны
и защищенностью ниши.
Вот он во мне разрастается странным
деревцем кверху корнями.
Сколько прошел он, чтоб соединиться
с клеткой, осмелиться плотью
быть, чтоб, продолжив свою одиссею,
все позабыть и рассеять?!
Кто он, космическая единица?
Что он за птица –
предок пловца и пилота?
* * *
Реки выходят из берегов.
Птицы и облака стелятся низко,
почуяв гул.
Дом, сорвавшись с фундамента,
делает несколько осторожных шагов.
По ту сторону зеркала
кто-то пишет “ьвобюл”.
То, что было стеклом, становится деревом.
Даже смерть
превращается в обморок,
стоит открыть нашатырный спирт.
Кровь совершает кругосветное путешествие.
Твердь,
ворочаясь, спит.
Нет ничего естественней
снега в апреле, дождя зимой.
Теплой и страшной осенью зяблики думают:
снова черед весны.
Только июнь не спутать ни с чем,
как давний полет во сне,
посередине фразы внезапное “ой”.
Будущее раскрывается,
как сердцевина цветка, –
сначала ужасно медленно, потом все быстрей и быстрей.
Лепестка
нового ожидая,
сердце бешеные “тчк”
отстукивает, и рвется ткань.
Больше тебе не спрашивать, кто ты есть
или где ты есть,
слепо живя внизу,
голову бросив вверх.
Здесь. Пахнет, как хвоя, грибница, влажный туес.
Фейрверк
марганцовки в стакане.
Ум за разум заходит, и оба уже не нужны
в этот день. Став землей бесконечной,
ни от кого не тая
то, что прятала долго, забудь о себе,
рассыпайся и жми.
Вот выходит дитя, чтобы спрашивать “я?”
* * *
Перестирать бы сумерки с детским мылом.
В кухне, пока не перегорит звезда,
завтракать булкой с горчащим смыслом.
Белкой бежать, перелетать стрелой,
плавать чаинкой, плакать безумной чайкой.
И на вопрос: так что же с тобой стряслось? –
не отвечать.
Выбора нет – но хочешь ли ты иной
жизни себе, спокойней, скучней и проще,
как за стеной,
медленным мхом поросшей?
* * *
отсвечивает розовым и золотым.
Плачет дитя, поддаваясь чужой тоске,
мерцающей вдалеке.
Сердце, как старый пиджак, что уже внатяг:
рвется по швам, опережая шаг.
Падает лист, и не сдержит неловкий жест
круговорота веществ.
Осень цветная, пестрая! Если б ты
гроздью сухой рябины легла в горсти,
то, позабыв о подмоченном реноме
вестницы перемен,
мы принимали срывающиеся с дерев
прожилчатые “зпт” или “тчк”,
а не переводили тщетно прощальный напев
с птичьего языка.
* * *
Кто-то невидимый вспрыгнул на плечи, не давая расти.
Силы в остатках, как на витрине “Ирис”, на полке – “Гарус”.
Радуйся, мама-смерть. Ведь теперь одно
в вечной работе пестрое полотно:
страсть – вот уток, а основа – старость.
Скатертью-самобранкой лежишь, готовая накормить
тех, кто дрожит, цепляясь за тонкую нить.
Снова придет робкая псина с телом оленя.
Кто ты, откуда несешь пугливую весть?
Тронешь – стеклянный туман в ладони, не шерсть,
хрупкий, точно дитя на коленях.
Белым зрачок засыпает. Скоро салфеточный снег,
преувеличив красивое, ляжет на всех.
Снятся, снимаясь, птицы цветные.
Больно уколешься – значит, жива. Жива!
Видишь слова – так они не просто слова
для тебя и поныне.