Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2006
Не думал никогда специально выходить на сцену. О сцене думал, но не предполагал, что это будет кабаре, и уж тем более – что я буду вкладывать в это предприятие собственные деньги. Но так случилось: с осени 2004 года с группой товарищей, отчасти – единомышленников, отчасти – попутчиков, которым, как и мне, интересно, чем это все может кончиться, мы занимаемся политическим кабаре Кабаре.doc. Выступаем в разных московских клубах, а с лета прошлого года регулярно, раз или даже два в месяц, – в Клубе на Брестской. И с самого начала параллельно выступлениям поселилась во мне рефлексия на кабаретные темы: может ли кабаре быть не политическим? Я решил – не может и в подтверждение этому нашел слова Владимира Ильича Ленина, который в политической эмиграции в Париже частенько – как вспоминает Крупская – захаживал в разные кабаре и особо полюбил куплеты в исполнении некоего Монтегюса. Он даже рекомендовал “товарищам” звать исполнителя на все маевки, приговаривая: “Он вам и публику соберет, и агитацию проведет”.
Или, например, вопрос, по которому внутри нашего кабаретного сообщества не умолкает живая дискуссия: надо репетировать номера или нет? И еще: что важнее – срепетированные заранее номера или непосредственное общение с публикой? Вообще: ради чего публика отдает предпочтение кабаре, если, конечно, она это самое предпочтение оказывает? Чего она ждет? И нужно ли сегодняшней российской пока еще скорее потенциальной публике политическое кабаре?
В Москве есть человек, который с успехом занимается кабаретным делом, Роман Трахтенберг, который в своем кафе четыре раза в неделю собирает аншлаги и потчует публику анекдотами, всячески поносит собственных зрителей и танцовщиц, которые обнажаются на крохотной сцене, сменяя друг друга. Это – кабаре на немецкий манер. Однажды на нашем выступлении побывала Марья Васильевна Розанова, мы как раз выступали тогда в кафе у Трахтенберга. И тогда же сказала мне: “Не откладывайте особо, приезжайте в Париж, у меня найдется для вас место, а я вас отведу в настоящее кабаре, где собираются старики и поют настоящие французские песни”. Я знаю, что если Розанова так говорит, значит, так и есть. И что касается песен и что касается их французской аутентичности. Так что, оказавшись во Франции, решил устремиться в Париж на поиски настоящего кабаре.
Марья Васильевна встретила меня на вокзале, и вместе мы отправились на самую верхушку Монмартра. “Проворный кролик” – так называется одно из самых знаменитых, легендарное парижское кабаре. Мне, правда, больше по душе другой, быть может, более вольный перевод, – не проворный, а борзый кролик. Песни, юмор, стихи, – обозначено в программе, которую можно увидеть ежевечернее, кроме понедельника. Не знаю, перестраивалось ли здание с 1860 года, когда состоялся дебют “Проворного кролика”. Кажется, нет. Обходя чуть покосившееся двухэтажное здание, спускаясь от входа на несколько ступенек вниз, тут же проникаешься ощущением остановившегося, вернее, повернувшего вспять времени.
Небольшая комната, в которой более или менее свободно стоят девять деревянных столов, окруженных деревянными же табуретами. Восемь для публики, один зарезервирован для актеров. Пока зрители собираются, к пианино подсаживается пожилой господин и начинает играть нечто легкое, непритязательное – и сильно знакомое. За полчаса, которые актеры “уступают” опаздывающим к началу, можно рассмотреть обстановку. Презрев политкорректность, на стене – над столами – нависает огромных размеров распятие, а на соседней стене – не менее массивный женский торс с могучей задницей. Фотографии Парижа… Вход в зальчик и выход на “сцену” – в одном “лице”, когда представление начинается, это разделение на сцену и закулисье обозначается задернутой красной бархатной занавесочкой.
Здесь бывал Пикассо, и не он один. Вероятно, прежде здесь бывало многолюдней. Сейчас можно претендовать на добавку вишневой наливки, которой угощают каждого зрителя: после обхода зала поднос с рюмками редеет едва ли наполовину.
К началу представления в зале собралось двадцать шесть зрителей, одиннадцать из них – вездесущие японские туристы, которые скоро насытились настоящей кабаретной экзотикой и вместе со своими французскими гидами стали просачиваться к выходу. Другие, наоборот, только подходили, так что часа через полтора после начала в зале было пятнадцать зрителей плюс семь солистов-певцов и пианист.
“Проворный кролик” – кабаре, в котором поют. Поют старики, как обещала Розанова, и молодые, которые приходят им на смену. Из стариков в “Проворном кролике” поет, например, Мишель Бергам. Увидев только имя его, я вспомнил, как в середине 80-х, еще до начала перестройки, во французском посольстве был объявлен концерт самого знаменитого сегодня (тогда!) в Париже шансонье. Невероятное событие! Мишель Бергам из настоящего парижского кабаре “Проворный кролик”… Сперва он пел, а потом спонсоры (хотя в то время никто такого слова еще не знал и вслух не произносил) выкатили в банкетный зал, под картины Леже, несколько бочонков французского вина… Но Бергам запомнился сам по себе, вне широкого винно-коньячного жеста. Он пел удивительно свободно, совершенно не задумываясь о том, как звучит его голос, он был чрезвычайно легкомыслен, чего не позволяли никогда наши тогдашние эстрадные исполнители. И сейчас, когда они – наши нынешние эстрадные исполнители – стали все легкомысленны настолько, что дальше некуда, Бергам остается Бергамом. Потому что он, как и его товарищи, особенно те, которые старше или чуть младше его, не поет, хотя обладает чистым и сильным голосом. Не поет, а рассказывает, о чем-то или о ком-то знакомом, и близость предмета, о котором он поет, и близость публики одинаково исключают какие-то усилия. Ведь и микрофонов здесь нет. Когда надо громче – поют хором, если нужно помочь – обращаются к публике. Отношения здесь короткие, с каждым зрителем при случае здороваются за руку, а уж если кого узнают, не забывают назвать по имени. Розанову, которая не была тут, по ее признанию, лет семь, вспомнили и приветствовали.
Антибуржуазно – всё, как говорится, с первого до последнего слова. Бергам, например: длинные волосы, “широкополые” усы, рубашка с расстегнутым воротом. Ничего – специально для сцены. И всё остальное – так же просто. От простых деревянных столов и отсутствия кухни – до репертуара. Что касается самого представления, то его, наверное, с некоторой натяжкой можно сравнить с караоке, только вместо телевизора здесь – не на сцене, а рядом, в нескольких метрах от зрителей – живой актер. Пока один поет, другие слушают, расходятся по залу, и, когда начинают вдруг подпевать, впечатление, будто бы поет весь зал. Совершенно непринужденно, но чрезвычайно слаженно. “О, Шам-з-Элизе…”
Программа составлена так, что у каждого имеется свой сольный выход, свои десять – пятнадцать минут, когда становится ясно, кто чего стоит. И кто что умеет. Кто-то – поет, подыгрывая себе на гитаре, кто-то – на аккордеоне, но главное все-таки – манера, стиль, которые либо есть, либо – нет. Несколько слов о себе, чуть-чуть – про песни, две-три шутки, доступные всем. И – вперед, под пианино, гитару или аккордеон. И для этого не нужны ни красота, ни сильный голос, вообще непонятно, из чего складывается успех. Но у одних – получалось, а у других – нет. И было понятно, что опыт ничего не даст, ничего не добавит к “сказанному”.
Кабаре – не опера, не балет, нечто на полпути, какое-то недо- или полуискусство, но и тут без мастерства и таланта – никуда.