Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2006
Накануне юбилея “Современника” Галина Волчек говорила, что на празднование театр приглашает обыкновенных зрителей. Только им “Современник” обязан, лишь благодаря им выжил. Собственно, если бы не зрители, не было бы и “Современника”: после первого представления “Вечно живых”, в ночь с 15-го на 16 апреля 1956 года, зрители не захотели уходить и проговорили с молодыми актерами до утра. Именно зрители убедили тогда еще только будущих основателей “Современника” в том, что такой театр нужен. Им, зрителям, нужен.
И теперь, спустя полвека, Волчек решила, что юбилейный зал должен состоять из обыкновенных зрителей. В начале сезона в фойе был сооружен ящик для писем, этакая “коммуникативная труба”, и зрители начали писать театру письма. Театр выбрал 350 человек и пригласил их на 15 апреля. Оставшиеся места распределились среди актеров и ближайших родственников, то есть таких же внимательных, пристрастных и частых зрителей “Современника”.
Зрители, в том числе и те, которые были на самом первом спектакле, и те, которые начали ходить в “Современник” совсем недавно, съехались со всей России. Телевизионные операторы вместе с корреспондентами метались по фойе, поскольку снимать было решительно некого: медийные лица отсутствовали. Кстати, знаменитости все-таки были, но все – неслучайные, пришедшие в театр не по светской нужде. Марат Баглай, например, бывший председатель Конституционного суда, ходит на спектакли “Современника” с конца 50-х. Олег Табаков, нынешний худрук МХТ имени Чехова, – один из основателей театра, участник первого ночного спектакля, несколько лет был даже директором “Современника”.
Играли “Крутой маршрут”. “Обычный” спектакль, обычный в смысле – не премьерный, но обычным – обыкновенным – спектаклем “Крутой маршрут” не стал и по сию пору, хотя со времени его перестроечной премьеры прошло без малого 17 лет. “Крутой маршрут” по автобиографической повести Евгении Гинзбург можно назвать главным спектаклем Перестройки, для многих зрителей он стал тогда потрясением в, если можно так сказать, “информационной части”.
Тогда он воспринимался как спектакль-послесловие, послесловие к эпохе, сегодня звучит как спектакль-предостережение.
“Крутой маршрут” потрясает и сегодня. Уже не в части “информации”, хотя в России и сегодня много людей, считающих все истории про ГУЛАГ преувеличениями и фантазией “мнимых поборников псевдодемократии”. Спектакль оказался удивительно прочным, как будто бы режиссер, Галина Волчек, задумывала не спектакль, а строила дом, рассчитанный на десятилетия. Материальный памятник прошедшему завершенному времени. Что-то в нем есть такое, что сохраняет нерв и неизменность волнения – в тех же самых местах, которые тревожили и даже горло сдавливали в пору премьеры. Это – поразительно, в театре – почти невероятно, особенно, повторяю, для таких сюжетов, замешанных на исторической правде. Грохот и лязганье железных решеток, отбивающих ритм лагерной жизни, жизни вообще. Страх заключения и привыкание к тюремной жизни, очеловечивание нечеловеческих условий, споры по существу – между советскими и эсеркой-старожилкой тюремных камер (Алла Покровская)… Час мужества пробил на наших часах, и мужество нас не покинет – нет, не по этому поводу написаны Ахматовой эти строки, но тут они тоже кстати. Это ли не час мужества, вернее, не час – мужества должно достать на десятилетие без права переписки… И – смешной (сквозь слезы!) сегодня радостный вопль, когда на смену Ежову приходит интеллигентный человек в пенсне, Лаврентий Берия… Как много, кажется нам, знаем мы, как многого они не знают. Как многого не знаем мы, – естественное продолжение той же мысли.
Играют все те же: Неелова в роли Гинзбург, Лия Ахеджакова, Людмила Иванова, Ольга Дроздова, Марина Хазова, Галина Петрова, Елена Козелькова. И – как тогда – на сцену в бессловесной роли выходит лагерница, сидевшая с Гинзбург в лагере, Паулина Мясникова, каждый раз своей “непридуманностью” испытывающая спектакль на прочность.
После представления, как было написано в приглашении, “честный и искренний разговор о настоящем и будущем театра. Мы ждем диалога с вами. Он очень важен для нас”. На сцену вышла вся труппа, причем в самом первом ряду – молодежь, те, кто пришел в театр только-только, кто-то – несколько месяцев назад. Во втором ряду – основатели и народные, и дальше, дальше, все до одного, готовые… Непонятно к чему! В зал вынесли микрофоны, Волчек представила сидевших в зале участников легендарного первого ночного спектакля – народных артистов России Геннадия Печникова и Николая Пастухова – и повторила вопросы: каким вы хотите видеть театр, хотите ли видеть его вообще, какое место театр занимает в сегодняшней жизни и в жизни общества, театр вообще и “Современник”, в частности?
Вовлечь сегодняшнюю публику в такой разговор – конечно, чистый романтизм Волчек. Весь практицизм ее, все обсуждаемые в кулуарах перемены “стиля” эта затея мигом развеяла. К слову, “Современник” – театр, который своей историей доказал, что без вопросов и ответов, таких вот, по существу, театральное дело бессмысленно. Вокруг театра – и в этом тоже уникальность “Современника” – прежде кипела интеллектуальная жизнь, сюда приходили физики и лирики, чтобы вместе с актерами искать ответы на эти вопросы. Ну и, конечно, затем, чтобы помочь театру – пройти очередную госприемку, обойти цензурные рифы.
Все это стало историей.
Зрители потянулись к микрофонам. В основном, с поздравлениями. Были даже трогательные подарки от искренних фанатов, готовых и сегодня ночевать у окошка администратора в ожидании лишнего билетика. Но большая часть поздравлений развивалась по такому сценарию: “Хочу поздравить театр с тем-то и тем-то, театр правды и т.д., и т.п. от себя и от имени Фонда… – далее шло его название и короткий рассказ об истории этой благотворительной организации. Другие, не имевшие никаких наказов от банков и прочих ассоциаций, подробно рассказывали о себе. Сначала это вызывало досаду и растерянность, следом пришло понимание: время пиара! Иначе и быть не могло.
По сути попытался говорить, пожалуй, один Мэлор Стуруа, который, живя в американском далеке, конечно, привычен к таким общественным дискуссиям. О прошлом напомнило выступление Баглая: “Для меня и некоторых других судей Конституционного суда “Современник” был и остается своего рода лабораторией по правам человека”. Вспомнил про политический театр Михаила Шатрова, тогдашнюю “очень наивную и честную попытку реформировать нашу страну: что надо изменить, как надо отвечать за свое время, как начинать говорить правду”… Совершенно ясно, что всему этому надо учиться всегда, научиться раз и навсегда – невозможно. Но обо всем об этом невозможно было начать разговор в просторном зале, с двумя выставленными в партере микрофонами, вроде тех, что стоят между рядами в Госдуме. Хотя вопросы, конечно, есть. И к театру вообще, и к “Современнику”. Ведь “Современник” – театр правды, театр, искавший правду. А какая она, сегодняшняя правда? Кто знает? Правда вообще и правда театральная?
Время, конечно, изменилось. Очень сильно. Невозможно вообразить, чтобы в ночь после “Вечно живых” кто-то из зрителей остался в зале, желая успеть сказать во всеуслышание о своей фирме или фонде. Тем более что ни фирм, ни фондов тогда не было. Но слова одной девушки, приехавшей на юбилей из Гатчины, о том, что в ближайшие пятьдесят лет она не даст умереть “Современнику”, все-таки напоминают о прежнем прекраснодушии и идеализме. Без которого театру нельзя. Тем более – “Современнику”.