Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2006
Бернард Шоу в свое время писал, что “запретные приемы – это как раз те, для которых он был рожден”. Он – это Моцарт. Вольфганг Амадей, гений, не перестающий вдохновлять режиссеров, “буквопашцев” и, естественно, самих музыкантов. Первый концерт современной музыки из цикла “MOZ-ART” прошел в феврале этого года в романтичном Рахманиновском зале Консерватории при поддержке Австрийского культурного форума (о спонсорах, подаривших многочисленной публике удивительный вечер, да еще и вход свободный, не забудем).
Ансамбль “Студия новой музыки” (дирижер – заслуженный артист России Игорь Дронов) представил в чем-то уникальную программу, целью которой стал показ музыки Моцарта не как чего-то стереотипного, давно сложившегося, а потому до неприличия канонизированного и простерилизованного, но как постоянно меняющейся, живой субстанции и даже складывающейся на наших глазах во что-то “материальное” несмотря на невозможность потрогать это руками.
Начав концерт с сочинения самого Вольфганга Амадея, датированного 1778-м (солнечный Квартет D-dur, KV 285), музыканты перекинули арку из восемнадцатого столетия сразу в двадцатое, перейдя к трио “Mozart-Adagio” Арво Пярта, представляющее собой обработку моцартовской Сонаты F-dur (KV 280), а точнее – ее минорной (f-moll) части. Впрочем, тактичный Пярт не сильно расцвечивал оригинал, а лишь добавил незначительные штрихи к портрету. Зато австриец Роланд Фрайзитцер, представивший свой Квартет для флейты и струнных (сочинение 2006 года, мировая премьера), показал нам куда более радикального Моцарта: “Моя пьеса вдохновлена моцартовскими жестами, мгновениями, блеском, страстью, тенями… – пишет он. – В моей музыке совершенно нет цитат из Моцарта, пожалуй, только некоторые вводящие в заблуждения аллюзии”. Слушаешь – и правда: дыхание Моцарта где-то рядом, но сам он далеко-о-о! “Вводящим в заблуждение” оказалась и “Cadenza” для струнного квартета (сочинение 2003 года): композитор Алексей Сюмак объединил в пьесе принципы виртуозной импровизации солиста (одно из прочтений слова “каденция”) с… обыкновенным окончанием музыкальной фразы – каденционным оборотом, звучащим на протяжении всего произведения, в котором солируют по очереди все инструменты. (Заметим в скобках: и Сюмак, и Фрайзитцер – композиторы молодые, а идея проекта такова, что в концертах обязательно должно звучать одно сочинение как молодого австрийского, так и молодого русского автора; остальное же время отдается на классиков второй половины XX века, так или иначе преломивших в своем творчестве моцартианские идеи).
Одним из самых интересных сочинений показался “MOZ-ART” Альфреда Шнитке, который когда-то так охарактеризовал свое детище (и лучше автора об этом едва ли кто-то скажет, хотя приведенная цитата относится к его первому варианту “MOZ-ART’a” – для двух скрипок, сочинение 1976 года): “Это, конечно, прежде всего, музыкальная шутка, юмористический коллаж на музыку Моцарта. Мне хотелось тогда “высветить” в нем как раз игровое настроение, которого так много в музыке этого композитора, другими словами, сделать здесь как бы “отражение” этой стороны его материала, этой черты моцартовского Arta”. А вот что пишет о шнитковском “Moz-artе” (сочинение 1980 года) Федор Софронов: “…шесть инструментов представляют собой три брачные пары (как в моцартовских операх) – гобой и арфа, скрипка и чембало, виолончель и контрабас. Все они последовательно проходят этапы безмятежных ласк медового месяца, шумной ссоры и разрыва и, наконец, возвращаются в лоно супружества. Все эти перипетии отражены в яркой и эффектной десятиминутной пьесе, насыщенной современными эпохе Шнитке приемами выразительности – мультифониками гобоя, глиссанди струнных, “фирменными” кластерами чембало. При этом в действительности автор не покидает рамок псевдоклассического, “благопристойного” стиля – в чем заключается глубокий художественно-полемический смысл этой инструментальной сатиры”.
Завершал программу камерный концерт “Intarsi” швейцарца Клауса Хубера. Использование микрохроматики, сложнейших тембровых комбинаций и прочих музыкальных “штук”, однако, не заводит слушателя в тупик, как это могло случиться, увлекись композитор одной лишь техникой. Но нет: Хубер помнит о 27-м, B-durном концерте Моцарта, который, по его словам, “все время дышал мне в спину”: и вот, “дыхание” сие дало результат… очень интересный результат!
Своеобразным “десертом” концерта стала импровизациия, во времена Моцарта без нее не обходились: неизвестно, в каких архивах раскопали музыканты игры Вольфганга, но игральные кости, цифры после подкидывания которых подсчитывались определенным образом и записывались, чтобы музыканты затем смогли выбрать нужный музыкальный фрагмент из нотной “нарезки” (своеобразное лото) и сыграть некую мелодию, не готовясь, явно пришлись ко двору. Море улыбок: Год Моцарта начался. Двести пятьдесят лет со дня рождения. Совсем немного, в сущности.
I аm passionate…
И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме…
О. Мандельштам
Молодой – едва подступивший к тридцати – английский пианист Фредерик Кемпф, кумир столичной публики “номер один” (если возможна, конечно, подобная градация в области столь тонкой, как талант), снова приехал в Россию. Концерт в Большом зале Московской консерватории, как всегда, запомнился – да и как тому не быть, если на сцене Музыкант от Бога! Кемпфа часто невольно сравнивают с непревзойденным пианистом XX века Владимиром Горовицем (“Набоковым пианизма” – Н.Р.), о чьей блестящей технике исполнения, помноженной на чутье, интеллект и дар Божий туше, слагают легенды. Проводят невольно “параллели” и с лауреатом I Международного конкурса имени Чайковского Ваном Клиберном: Первый концерт для фортепиано с оркестром Петра Ильича, подаренный Клиберном и Кемпфом слушателям в середине и в конце прошлого уже века, присутствовавшие в зале едва ли забудут.
Кто же он, хрупкий молодой человек с безупречной, чуть ветреной челкой и печальными и в то же время смеющимися глазами? Родился он в Лондоне в семье японки и немца; начав обучаться игре на фортепиано в четыре года, в восемь уже дебютировал (с одним из концертов Моцарта) с Лондонским филармоническим оркестром. Помимо рояля, были еще скрипка, гитара и флейта. А в 1992-м Фредди Кемпф стал победителем ежегодного конкурса молодых музыкантов, проводимого Би-Би-Си: именно эта победа и принесла юноше известность, однако мировое признание пришло спустя несколько лет, в 1998-м, в Москве, когда ему была присуждена III премия на XI Международном конкурсе имени Чайковского.
Помню его выступление – в студенчестве мы ходили практически на все прослушивания, и едва ли солгу, сказав, что кто-то играл действительно лучше. Но – извечная конкурсно-премиальная риторика: почему тогда Кемпфу третья, а не первая премия, доставшаяся Денису Мацуеву? Без скобок – консерваторские байки: Элисо Вирсаладзе, член комиссии, после этого решения жюри покинула зал, впрочем… Так ли это важно, если на закрытии конкурса вся любовь – цветы и еще те овации – публики досталась не первой “скрипке”, но якобы “третьей”? Да, с 1998-го Кемпф, без сомнения, фаворит российских “классических меломанов”, которым пианист отвечает взаимностью все эти годы: он считает, что в России самые отзывчивые слушатели, а музыканту есть, с чем сравнивать – он выступал и в зальцбургском Mozarteum, и в гамбургском Musikhalle, и в цюрихском Tonhalle, и в лондонском Wigmore Hall, и в миланской консерватории, и…
Однако любовь к нашему слушателю и русской музыке вообще – вовсе не громкие слова (кстати, жена у Фредди русская да и педагог тоже). Не случайно во втором отделении этого февральского концерта звучала программная сюита Мусоргского “Картинки с выставки”, внутреннее единство которой, несмотря на калейдоскопичность образов, пианисту удалось блестяще выдержать. А ведь так, казалось бы, легко рассыпаться, развалиться, и никакая “Прогулка” – связующее звено “Картинок…” (в которой, по Стасову, запечатлен “переход зрителя к следующему экспонату выставки”, где Мусоргский “изобразил сам себя”) – не поможет. Удивительную органику “высокого” и “низкого”, соединение народно-сказочной фантастики и ирреальных, романтических образов (“Часы”, “Два еврея”, “Балет невылупившихся птенцов” и др.) Кемпф эмпатирует: эмпатия же, как известно, есть вчувствование в другого человека, некое вживление в него, попытка, если совсем упростить, “стать им” хотя бы на время. Ту же эмпатию, только в эмоционально-звуковую ткань образа, можно ощутить, слушая этого тончайшего музыканта, любящего не себя в искусстве, но действительно искусство в себе. Впрочем, и сам Кемпф – не побоюсь быть обвиненной в предвзятости – в чем-то произведение искусства: удивительно трогательный, артистичный и бесконечно скромный.
И вот “оно”, это самое “произведение искусства” из плоти и крови, творит собственную реальность, интерпретируя сочинения так, как, быть может, хотели бы услышать их сами авторы – кто знает? Имеющий уши да услышит и не станет распространяться о том, что-де “роскошного-то звука у Фредерика Кемпфа нет” или “что до техники, то английскому пианисту, наверное, не помешало бы ее усовершенствовать”. В таких случаях говорят: “Не нравится – сделай лучше”; я не знаю, нужно ли лучше; что же касается пресловутой техники, то в сложнейшей, самой монументальной сонате Бетховена B-dur – 29-й, “Hammerklavier”, сочинение 106 (первое отделение концерта) – эти вопросы казались нелепыми. На “бис” же были сыграны излюбленные романтики – Шопен и Шуман; зал, как всегда, не отпускал… Вообще романтики удаются Кемпфу, быть может, лучше, нежели другим музыкантам, ибо про “штурм унд дранк” – “бурю и натиск” – Фредди, думается, знает не понаслышке: “I am passionate”, – так говорит о себе один из самых популярных пианистов очередного музыкального поколения. Однако тончайший лирик и проникновенный романтик уживаются в Кемпфе с тем, что называют и обычным “ремеслом”. Впрочем, без последнего музыка не состоится, ведь в Начале все-таки, как ни крути, был ритм: ну да, опять Нейгауз…
Помимо сольных выступлений английский пианист каждый сезон дает десятка два концертов с “Кемпф-трио”: камерная музыка – игра в ансамбле – один из интереснейших видов исполнительства, конечно, не может не привлекать музыканта, встреча с которым всегда праздник, holiday, да-да: и лучше один раз услышать. Хотя бы раз.
IX Фестиваль камерной музыки “Возвращение”
Из четырех концертов фестиваля автору этих строк посчастливилось побывать на трех. Именно посчастливилось: пафос не при чем. Но – по порядку.
Фонд развития культуры “Возвращение” объединяет молодых музыкантов, представляющих лучшие традиции русской исполнительской школы в нашей стране и за ее пределами. Ежегодно в консерватории и в Доме музыки проходят сольные концерты участников; есть в рамках форума и проект “Репрессированная музыка”, посвященный творчеству композиторов, оказавшихся под прессом тоталитарных режимов в прошлом столетии (в издательстве “Классика-XXI век” выходят одноименная книга и компакт-диск). Etc: перечислять можно достаточно долго. Лучше сказать о самих авторах идеи “Возвращения”, а именно: скрипаче Романе Минце и гобоисте Дмитрии Булгакове. Оба окончили Гнесинку, учились и за границей; оба – лауреаты многочисленных конкурсов, как “родных”, так и зарубежных. Оба по-настоящему одаренные люди: инструменты в их руках действительно живут и дышат (а при некоторой тенденции исполнителей к так называемому “музыкальному спорту”, когда супертехника и то, что называют душой музыки, находятся нередко на разных полюсах, сочетание это – профессионализма и музыкальной чуткости – ценнейшее).
Ставка на оригинальность, не являющуюся тем не менее самоцелью, при даре мастерства беспроигрышна: IX Фестиваль камерной музыки открылся на Рождество концертом под названием “Музы” (первый вечер), на котором звучали сочинения, вдохновленные возлюбленными композиторов. Для В.А. Моцарта в Аллегро B-dur (1781) – несколько академично, но безупречно исполненном пианистом Александром Кобриным, – музами были как жена Констанца, так и ее сестра Софи. Для Бетховена в вокальном цикле “К далекой возлюбленной” – Неизвестная, которую тщетно пытались “вычислить” из трио “Тереза Брунсвик – ее сестра Жозефина – их кузина Джульетта Гвиччарди” (тенор – Алексей Мартынов, партия фортепиано – Яков Кацнельсон). А вот Брамс и Шуман посвятили свои опусы одной женщине – выдающейся пианистке, жене Шумана Кларе Вик. Фортепианные баллады (сочинение 10; исполнитель Чарльз Оуэн) автора всемирно известных “Венгерских танцев” напоминали композитору “о вечерних часах, проведенных с Кларой”. Сам же Шуман посвятил Кларе Квинтет Es-dur для фортепиано, двух скрипок, альта и виолончели (сочинение 44, 1842-го года), который стал очень популярен именно благодаря ей. Что же касается муз Пауля Хиндемита и Арне Веркмана, то свои сочинения они также посвятили женам (“Серенады” у первого и Каприс для арфы, скрипки, виолончели и фортепиано – у второго). “Мое искусство – это ты сама, на нем сиянье твоего ума”, – писал Шекспир в 78-м сонете, взятом музыкантами в качестве своеобразного эпиграфа к концерту. “С тобой, мой друг, я сам себя постиг, искусством стал мой неуклюжий стих”. Эти переводы (в первом случае А. Финкеля, во втором – Я. Колкера) строк “But thou art all my art, and dost advance аs high as learning, my rude ignorance” – вечная загадка чуда любви и чуда искусства: немого чуда, заигравшего в руках музыкантов – позволим себе вполне уместную метафору – всеми цветами радуги.
Второй концерт назывался “Подтексты”: концерт-ребус, где слушатели самостоятельно должны были разобраться, что за смысл вложен композитором в то или иное его произведение. Цитаты, аллюзии, шифры… Ну то, что мотив рахманиновских “Вариаций на тему Корелли”, виртуозно исполненных пианистом Александром Кобриным, автор взял из Сонаты для скрипки и бассо континуо Арканджелло Корелли, знают многие. Но не все – о том (как и Рахманинов когда-то), что тема эта вовсе не принадлежит Корелли, а является старинной португальской фолией (folia – “страсть” в переводе с португальского). Своеобразные головоломки представляли собой и остальные произведения, в том числе и “Посвящение Паганини” Альфреда Шнитке, о котором хочется сказать отдельно прежде всего из-за солиста – Романа Минца, блестяще исполнившего эту сложнейшую музыку, в которой Шнитке использовал как точные цитаты, так и стилевые и даже воображаемые аллюзии. Слушая Минца, невольно думаешь, будто сам Паганини стоит на сцене и скрипка его – часть тела, естественное продолжение рук. Музыканты представили публике и Трио №1 Брамса, и “Колокольчики” Леонида Десятникова, и “Траурную музыку” Хиндемита, и “Три пьесы для скрипки с фортепиано” Йожефа Йоахима – и всё с “подтекстами”. А в заключение пианист Яков Кацнельсон, тонко чувствующий стиль той эпохи, исполнил сложнейший неоконченный Контрапункт XIV из “Искусства фуги” И.С. Баха, “кодом” которого стала тема B-A-C-H (си-бемоль – ля – до – си) – так называемая Тема Креста Господня, она же – музыкальная монограмма, которую сам Бах (читай: BACH) расценивал как подтверждение истинной музыкальности собственного имени, зашифрованное в четырех этих звуках.
Третий концерт – “Monotonia” – был посвящен произведениям, написанным для нескольких одинаковых инструментов. “Кватернион” Софии Губайдулиной для четырех виолончелей, Соната g-moll Телемана для двух гобоев, знаменитая моцартовская Соната D-dur для двух фортепиано (KV 448), дуэт c-moll для двух лютен Иоахима Хагена и др.: “Если двое говорят одинаково, это не значит, что они говорят одно и то же”, – такой эпиграф (Б. Кузнецов) взяли музыканты в качестве эпиграфа к вечеру.
Четвертый – заключительный – концерт составлен по традиции по заявкам самих участников Фестиваля. Кого же любят они? Антонио Сальери, молодую Добринку Табакову (сумасшедший “Insight” – “Озарение” для струнного трио: скрипач Роман Минц, альтист Максим Рысанов и виолончелистка Кристина Блаумане), Альфреда Шнитке, Владимира Торчинского, Бенджамина Бриттена, Леонида Десятникова, Джорджа Бенджамина, Паулу Беллинати, Альберто Хинастера и, конечно, Вольфганга Моцарта. “Музыкальная шутка” последнего для двух валторн, двух скрипок, альта и контрабаса (KV 522), как сказано в фестивальном буклете, – это “острая сатира на бездарных музыкантов и неумелых исполнителей… Фантазия Моцарта в этом произведении неистощима… Некоторые шутки композитора – совершеннейшее хулиганство, “оскорбляющее слух” почтенного слушателя и прибавляющие хорошего настроения тому, кто способен отнестись к проделкам гения с юмором”. Насмешка, которую могут позволить себе лишь талантливые и умелые. Возвращающие слушателям неизвестную музыку. Впрочем, как и известную – на иной частоте восприятия.
В проектах Фонда на 2006-й – циклы “Возвращение. Портреты” (Дмитрий Илларионов, гитара и Кристина Блаумане, виолончель; авторский вечер композитора Елены Лангер в Рахманиновском зале нашей консерватории), концерт-презентация книги “Репрессированная музыка”, а также “Brian Irvine Ensemble” – британская группа, исполняющая музыку с элементами джаза, классики, хип-хопа, рока и свободной импровизации со сценическим представлением – в Московском международном Доме музыки.