Ведущий рубрики Дмитрий БАК
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2006
ЧЬИ ИМЕНА НАПИШУТ НА ОБЛОМКАХ?
Отечественная литературная критика уже несколько лет сама по себе является объектом ожесточенной критики. Причем частенько объектом критики не функциональной – читай, анализа, интерпретации и осмысления, – а критики в самом негативном смысле этого слова. В прежнюю эпоху сказали бы, что “общественность испытывает глубокое неудовлетворение”.
Достаточно бегло просмотреть публикации по теме, чтобы убедиться в том, что “общественность” эта – если уж продолжать пользоваться советской лексикой – очень “широка”. Стоит кратко описать основные группы недовольных и их взаимоотношения, чтобы в дальнейшем оперировать рядом более или менее универсальных категорий*.
Группа №1 – Критики. Сами участники цеха в полной мере соответствуют сталинской формулировке о том, что “критика и самокритика есть движущие силы нашего общества”. Точнее, с самокритикой дело обстоит не лучшим образом: под “самокритикой критики” чаще подразумевается выражение жесткой неприязни к собратьям по перу. В сущности, нет никакого единого поля литературной критики. Есть достаточно небольшой набор критических групп, сформировавшихся вокруг конкретных изданий или форматов.
Самыми авторитетными себя считают критики, публикующиеся в толстых литературных журналах. Недаром С. Чупринин в своей статье “Граждане, послушайте меня…” (“Знамя”, 2003, №5) дал этой группе название “Критики” – вот так, с большой буквы, в противовес всем остальным – с маленькой. Они претендуют на роль хранителей традиций, не поддавшихся искусам рынка. Они еще помнят “те времена”, когда слово литератора отзывалось гулким эхом по всей стране и возвращалось в виде мешков с корреспонденцией. Для них главный вопрос в том, куда все это делось и каким образом должна измениться литература, чтоб все наладилось.
Другой отряд – это представители “глянцевой критики”, считающие себя самыми успешными. В качестве показателя успешности они готовы предъявить “критикам с большой буквы” свой высокий – по сравнению с толстожурнальным – гонорар. Недовольны они, мягко говоря, скептическими отзывами о своей работе со стороны большебуквенных критиков.
“Гламурные мальчики”, как их кто-то назвал, предъявляют собственные претензии коллегам, обвиняя тех в высоколобости, наукообразности языка, а главное, в нежелании принять тот факт, что литература – товар, а читатель – потребитель этого товара. По их мнению, нужно всячески обслуживать этого потребителя, рассказывая ему, про что, собственно, книжка написана, – и желательно без нравоучений.
Большебуквенные порой справедливо отмечают, что прелесть глянцевых рецензий в их универсальности. Открываешь глянцевый журнал N, а там написано про четыре книжки. Во всех четырех текстах идет пересказ сюжета произведения, причем очень часто гламурный критик раскрывает тайну “чем все кончилось”. Ниже следует кульминация – вывод: стоит читать/покупать или нет? В текстах “pro” и “contra” часто можно поменять местами последние кульминационные абзацы, и вновь получившиеся тексты засверкают на солнце своей слаженностью и органичностью. Больше всего большебуквенных раздражают, и тут с ними трудно не согласиться, аргументы на уровне “а мне понравилось”; такая аргументация стала в глянце общепринятой практикой. При этом потребитель вряд ли будет вычитывать названия издательств, отпечатанные мелким шрифтом. И вряд ли его наведет на какие-то размышления тот факт, что из четырех книг одна, “хорошая”, напечатана в издательстве A, а остальные три, “плохие”, в издательстве B. А ведь сам факт существования жанра отрицательной аннотации вызывает серьезные раздумья.
И внутри большебуквенных, и внутри глянцевых бурлят корпоративные конфликты. Но никогда “враг моего врага” не станет другом. Собственно, для тех и других формат издания стал основой их идентичности: “место приписки” более значимо, нежели политические пристрастия и возраст коллег. Потому никаких “войн” поколений или идеологий, похоже, уже нет. Дискуссий на эти темы практически не ведется. И только в нелюбви к глянцу могут сойтись “либеральный” и “псевдопатриотический” толстые журналы. У оппонентов – та же история, хотя ради справедливости стоит отметить их большую толерантность по отношению к коллегам.
Глянец на презрительные окрики отвечает не менее презрительным молчанием. Раз и навсегда понятно, что средний класс толстых журналов не читает: формат у них неудобный, обложки неяркие, и пишут в них те, кто желает показать образованность, начитанность и – извините за выражение – концептуальность. Против всего этого у глянца один аргумент – нечитабельность.
В мире критики существуют некоторые отдельно стоящие феномены, которые скорее подтверждают общие правила. Например, научный ежемесячный журнал “НЛО” и близкие к нему структуры. С. Чупринин в помянутой выше статье называет этот круг “младофилологами”. Младофилологи публикуются иногда и в толстых журналах, и в глянце, однако формируют свою идентичность, исходя из общего взгляда на филологическую науку, а также на основе нелюбви к ним сами знаете кого.
Отдельно ото всех стоит, пожалуй, А. Немзер.
Таким образом литературные критики в отношении друг друга оперируют более или менее ограниченным количеством стереотипов, которые, как и полагается, выражены в ограниченном количестве речевых штампов. На это не влияет даже то, что существуют фигуры, равнопринимаемые обоими сообществами: скажем, Галина Юзефович – профессиональный филолог, печатающийся в “НЛО”, в толстых и глянцевых журналах.
Группа №2. Писатели. Тут все ясно без объяснений. Каждый толстый журнал располагает давно сформировавшимся кругом авторов и допустимых персон, которые вправе рассчитывать на лояльность печатающихся в данном журнале критиков. Откровенная нелояльность воспринимается как “месть” оппонентов из другого журнала. Разумеется, возможны эксперименты: совмещение в одном номере положительных и отрицательных оценок одного и того же произведения. Глянцевые рецензии, естественно, чаще всего поверхностны. В целом писатели, как и большебуквенные критики, недовольны тем, что слово “критика” потеряло вес.
Группа №3. Издатели. Они “как бы” тоже недовольны критикой. Про глянцевую они особо не высказываются, потому что часто напрямую формируют ее вдохновение путем нехитрых форм стимулирования. Здесь глянец воспринимается в качестве приводного ремня машины по распространению тиража и введения в обиход новых имен (то бишь промоушн). А большебуквенная критика не интересует издателей, ибо не оказывает абсолютно никакого влияния на, как у них принято говорить, “таргет-группу”, то есть целевую аудиторию. Издателю теперь интересен мир телевидения, например. Вдруг какой канал задумает новый сериал по книжке?
Группа № 4. Исследователи современной литературы как части общественной системы. Таковых немного; в качестве примера можно назвать Б. Дубина, который посвятил критике немало серьезных аналитических работ, написанных с позиций социолога литературы. Исследователи фиксируют, что отечественная литературная критика не выполняет своих функций. Раньше она была каналом общественной коммуникации, в котором помимо обмена информацией решались проблемы формирования и трансляции ценностей, обсуждались значимые для социума темы. Справедливо отмечается, что советское общество было в крайней степени литературоцентрично. Однако и в западных культурах литературная критика выполняет аналогичные задачи, пусть и не для всего общества, но хотя бы для его читающей части, и это никак не отражается на ее включенности в рыночные отношения.
Разница между отечественной литературной критикой и зарубежной в том, что здесь она или не замечает рынка, или полностью подчинена его законам. Там литературная критика этот рынок во многом формирует.
Социологи констатируют также, что состояние литературной критики отражает процессы, характерные для современного российского общества, которое все более атомизируется, что вполне укладывается в логику долгого процесса распада и перерождения советского социума: советской армии, советской школы, советского бюрократического аппарата, советской экономики наконец.
Еще не раз критики правительства воскликнут: “Сколько заводов умерло, а нового ничего практически не построено!” Но в этом и есть логика процесса распада в ситуации отсутствия сознательной модернизации. Если завод в нужное время не модернизировать, его продукция не найдет спроса на рынке. Такой завод останавливается. Простаивая пять лет, он проходит точку технологического невозврата. Все. Конец.
Аналогично развиваются и социальные институты. Те, что не отвечают вызовам времени, – в утиль, как бы сложно они не были организованы.
Есть все основания предполагать, что и с нашей литературной критикой происходит то же самое. По своей сути, несмотря на появление глянца и обретение относительной свободы, она осталась глубоко советской. Большебуквенная критика – за редким исключением – имеет мессианские претензии. Но в СССР книжный рынок формировала бюрократия. В эпоху Большой критики 1960-1980 годов чиновник определял регистр авторов и тем. Профессиональная критика, работники издательств и сами писатели могли выступить в роли консультантов и поспособствовать “протаскиванию”, то бишь легализации новых авторов и тем. И как только получалась соответствующая санкция, критика могла что-то “высветить”. Тем самым она действовала в узком пространстве между Властью и интересами изголодавшегося Общества и достаточно определенно видела свою миссию: от просвещения до дискуссии в условиях несвободы.
Социальный контекст серьезно изменился в 1990-е. И “процесс” пошел мимо критики. Да, действительно, люди стали значительно меньше читать. Известен доклад Аналитического центра Ю. Левады под броским и актуальным названием “Катастрофа чтения”. “Катастрофа”, но не “конец” же!
Люди стали читать массовую, низкокачественную литературу. Все это литературная критика толстых журналов 1990-х видела, фиксировала, но не анализировала. Приятнее было заниматься “концом литературы”, потом ее “возрождением”, но никак не анализом проблем самого читателя. Причины могут быть разные: растерянность, нежелание вновь лезть в политику, неприятие власти в таких ее проявлениях, как 1993-й и 1996 годы, Чечня и т.д. Да и само общество в тот момент не формулировало никаких позитивных сигналов, не давало положительных образов: бастующие шахтеры, агрессивные криминальные группировки и прочее…
Анализом общества и его литературных потребностей занимались исследователи и вполне конкретно говорили о том, почему массовый читатель выбирает Маринину. У социума были проблемы, которые он решал и до сих пор решает с помощью литературы подобного рода. Литературная критика и публицистика за редким исключением оказались не готовы говорить об этих проблемах. Книжные отделы в более интенсивной газетной периодике тоже находились не в лучшем состоянии. На нее все чаще распространялись кланово-групповые правила.
Появившаяся позднее глянцевая критика на этом фоне вроде бы должна была выглядеть лучше – не случилось. Моментально она начала общаться не с читателем, а с собственным мифическим представлением о среднем классе. Но реалии никак не совпадают со штампованными представлениями, заимствованными в основном из переводных западных учебников по маркетингу. Отечественные исследования быстро выявили особенности нового русского среднего класса. Стало известно, например, что количество денег, которое человек способен потратить на книги, очень опосредованно зависит от его доходов. Но глянцевая критика продолжает тешиться ею самой созданными стереотипами, благодаря чему частенько промахивается в редких и робких прогнозах и не способна сделаться сколько-нибудь значимой группой влияния на книжном рынке. Об этом пишет помянутая выше Г. Юзефович в статье “Литература по имущественному признаку: что читает средний класс”. Реальные маркетинговые исследования показывают, что нет еще единой социальной группы “белых воротничков”, а значит, нет и усредненных вкусов. Так что сегодня глянцевая критика остается инструментом рекламы и продвижения на рынке, будучи этого рынка функцией, а не определяющей.
Попытка обслужить основного заказчика без учета запросов потребителя – это на самом деле родимое пятно социализма. В старое время литературные критики, подвизавшиеся на ниве рассуждений о снискавших официальное признание колхозных эпопеях и производственных романах, мало чего достигали, хотя материально жили неплохо. Но, когда наступила перестройка, их имена были стерты из памяти. Другое дело, что и те, кто вошел на полосы “Огонька” с высоко поднятой головой, потом не смогли воспользоваться своим символическим капиталом.
Что же дальше? По всей видимости, итог будет печальным. Литературная критика еще какое-то время просуществует в ее нынешнем состоянии, пока сможет воспроизводить сама себя. Затем произойдет полный распад и организационная смерть проекта “Советская литературная критика и публицистика”.
Массовому читателю уже сейчас хватает телевидения (увидел “Идиота” – почитал “Идиота”, увидел “Мастера…” – почитал “Мастера”) и аннотированной рекламы. Издателям, конечно же, нужны будут какие-то события, но они научились их отлично создавать сами, без использования критиков и прочей публики. Из последних технологий, например, набирает обороты “втаскивание” в литературу персон внелитературного круга. Человек N, обладающий высоким уровнем публичности, вдруг берет и “пишет” художественную книгу. О “ранней” мемуаристике и говорить нечего. Где уж критику разбираться с его системой ценностей, когда тираж раскуплен только из-за фамилии автора! Работа остается лишь исследователям литературы и социологии литературы.
Так будут постепенно расходиться и отдаляться друг от друга два направления в осмыслении современной литературы. Строго говоря, “научное” (социология литературы, филология) и “глянцевое” (аннотация и реклама). На какое-то время площадка между научным осмыслением литературы и рекламой опустеет. С точки зрения литературного быта это, наверное, будет очень интересный период внутренней работы. В зависимости от политико-экономической ситуации в стране возникнут (вероятно, уже возникают) новые интеллектуальные микросообщества. Сначала молодым, образованным и неравнодушным людям будет просто интересно проводить время друг с другом, обсуждая волнующие их темы. Затем им захочется зафиксировать свой опыт на электронных или бумажных носителях. Тогда вновь возникнет ситуация, когда количество читателей будет равно количеству авторов, однако с одним важным отличием. Авторы и читатели начнут автоматически работать с новым языком, потому что прежний язык перестанет соответствовать материалу. Осмысление окружающего мира такими маленькими сообществами может стать созвучным более широким кругам.
Уже бессмысленно вешать ярлыки, определяя “своих” и “чужих”. Нужно заботливо передавать знания и традиции горсткам молодых энтузиастов, готовым их с благодарностью принять. Если у нас будет новая социальная реальность – у нас возникнут новый язык и форматы ее осмысления.
А это значит, что перед современной литературной критикой стоит только одна актуальная задача: закончить свой путь достойно. Так, чтобы под ее обломками не были погребены те, кто в будущем сможет стать основой для новой литературной критики.
Кирилл ЮХНЕВИЧ