Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2006
Валерию Фокину, художественному руководителю московского Центра имени Мейерхольда и художественному руководителю Санкт-Петербургского Александринского театра исполняется шестьдесят. Вспоминаются иронические стихи одного шестидесятника, печально констатировавшего, что шестидесятникам исполняется семьдесят… Фокин – из поколения, про которое Бунимович написал: “В пятидесятых рождены, в шестидесятых влюблены, в семидесятых болтуны, в восьмидесятых не нужны…”
Валерий Фокин эти годы провел по-другому, хотя в определенном смысле именно в 80-е он стал “болтуном”. Одновременно со всей страной, разом выплеснувшей наружу все свои идеи. Фокин тогда выдвинул небесспорную идею хозрасчета и экономической самостоятельности театра и даже вроде бы приступил к реконструкции Театра имени Ермоловой. Москва взбунтовалась: как это, театр с гостиницей и рестораном?! Прошло десять лет, на Новослободской построили Центр имени Мейерхольда, в том же здании мирно “уживаются” бар и отель, несколько банковских офисов, и сегодня никак иначе театры уже не строят. А вот Фокин, наоборот, стал апологетом чуть ли не театрального консерватизма: “Я не мог и подумать несколько лет назад, что приму пост руководителя старейшего академического театра России. Я покрутил бы пальцем у виска. Даже мои резко реформистские взгляды корректируются. Хотя я по-прежнему считаю, что поиск театра, движение театра – это незыблемые вещи. И как раз этим я стараюсь заниматься в Центре Мейерхольда. Но, повторюсь, все это должно быть тесно связано, как я это для себя называю, с лучшим прошлым, с наследием. Александринка, как я ее чувствую, – это кладезь, огромная великая традиция, которая питает современную культуру. Я в Александринке впервые увидел артистов, которые понимают слово “партитура” применительно к драме. Я абсолютно четко понимаю, что нельзя в театре без этого единения, соединения традиционализма и новаторства в лучшем виде – того, что и пропагандировал Мейерхольд. И я доволен, что в этом смысле мои взгляды меняются”.
Центр Мейерхольда и Александринский театр – сочетание несочетаемого, то ли оксюморон, то ли антонимы или омонимы, тут – авангард русского театра, там – арьергард, рутина. Да, историк театра мгновенно вспомнит, что Мейерхольд когда-то “тоже” работал в Александринке, ставил там, и с успехом. Но спустя без малого столетие многое, очень многое изменилось, и Александринка была иной.
Валерий Фокин – человек пути, этим и интересен. И путь его интересен – для исследователя, для русского театра, да, думается, и ему самому нескучно. Решительное, резкое начало в “Современнике”, куда его, “молодого специалиста”, пригласила Галина Волчек. И там, на пятом этаже, он показал спектакль по Достоевскому под названием “И пойду! И пойду!” (подходящее название для человека пути) с Авангардом Леонтьевым и Константином Райкиным. Леонтьев потом сыграл в одном из лучших спектаклей последних десятилетий, в “Нумере гостиницы города NN”, а Райкин – в не менее существенном для русского театра “Превращении” по Кафке. “Двойник”, снова по Достоевскому, – премьера прошлого его сезона в Александринском театре. Еще один “его” автор – Гоголь. Год назад в “Современнике”, на только что открывшейся Другой сцене театра, Валерий Фокин поставил “Шинель” с Мариной Неёловой в бессловесной роли бессловесного Акакия Акакиевича. А перед тем начал свою трудовую биографию в Санкт-Петербургской театральной академии гоголевским же “Ревизором”. “Шинель” в “Современнике” и “Ревизор” в Александринском театре – два разных Гоголя, как два мира – два детства, как любили противопоставлять прежде две разные общественно-экономические формации.
Русский абсурд в сочетании с, если можно так выразиться, вывороткой русской души Фокин представил на русской сцене во всей полноте. Не русский космос, нет, – границы другого рода, те, на которых сознание граничит и переходит в подсознание, а пол – в подполье. Всю жизнь он заглядывает туда, куда черти носят, откуда они выглядывают, высматривая себе новые и новые жертвы.
Он не пугает, но и не смеется над нашими вечными страхами преисподней. Он – и это в режиссере, пожалуй, самое главное – сам не знает, ему самому интересно. Спектакль для Фокина – процесс познания. Познания мира, его границ, а в первую очередь – границ сознания, границ между сном и явью, между явью и мороком, ясным сознанием и безумием души.
Даже некоторые его неудачи вспоминаются с интересом, их любопытно было анализировать, поскольку он сам шел наугад… Скажем, арена “Последней ночи последнего царя”, работа с Михаилом Ульяновым в роли убийцы царской семьи Юровского. Или – сумасшедший дом “Еще Ван-Гога…” с Евгением Мироновым. И там, и там – не получилось и не должно было получиться. Казалось, ясно было с самого начала. И попытка в данном случае становилась самой настоящей пыткой.
Однажды узнавший о польском режиссере и теоретике театра Ежи Гротовском, полюбивший его подвижничество и служение какому-то идеальному театру, театру-схиме, театру-каторге, театру – чему-то такому, что ни к театру, ни к нормальной человеческой жизни никакого отношения не имеет, Валерий Фокин чуть ли не первым в СССР, а затем и в России начал ставить эксперименты не только над актерами, безраздельно доверившимися ему, но и над публикой, к которой жалости не знал. Пришли в театр – мучайтесь вместе с нами, бойтесь, страдайте.
Человек, который в середине 80-х громче других говорил (“Говори!..” – еще и название главного перестроечного спектакля, поставленного Фокиным) о необходимости театральной реформы, сегодня не менее аргументированно говорит о том, что надо защитить театральные академии, репертуарный театр. Он стал другим, сегодня ему интересны и традиция, и консервативные ценности. И – по-прежнему форма, без которой в театре скучно. Оттого – приглашение из Москвы в Петербург Виктора Гвоздицкого, актера, наиболее чувствительного к высокой, и точной, и разной форме.
Александринский и Центр имени Мейерхольда, Питер и Москва… Против знаменитой максимы в Фокине уживаются и Запад и Восток – в единстве своем и в борьбе противоположностей.