Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2006
Мы всегда рождаемся в другое время, в муках и непонятно зачем.
Опыт поколений ничему нас не учит. Это сказки, что с молоком матери мы впитываем память веков, – ничего мы не впитываем, кроме кальция и нежности.
Мы голые, и ничего у нас нет.
Мы, как первобытные люди, должны сами взять в руки палку, сточить камень, развести огонь. Ни один Прометей не сделает это за нас. У Прометея много других забот. Прометей кормит орла печенью. За эти тысячи лет он сдружился с черноклювой птицей, которая в свободное от поедания печени время носит на своих крыльях Будду. Прометей и Будда все время просят орла быть осторожным – несмотря на Красную книгу и запрет на отстрел хищных птиц летать стало опасно. А еще – линии электропередач….
Так вот.
Мы всё должны сами.
Это неправда, что велосипед уже изобретен. На самом деле, смысл жизни в том и состоит, чтобы изобрести собственный велосипед, пусть даже трехколесный, а если удастся прокатиться на нем несколько кругов – считай, повезло.
Легче, когда у тебя чего-то нет. Значит, нужно стремиться к тому, чего нет. Когда есть все, вообще неясно, как жить.
Глупое время.
Можно говорить все, что угодно. Почти все. Ехать куда угодно. При полном отсутствии векторов. Читать, что угодно. Обидно. Обидно, что никто не даст мне книгу запрещенного писателя Н*** на одну ночь за пять рублей, взяв с меня клятву не делать фотокопий, а если с фотокопией, то – за десять. Я могу пойти в магазин, в библиотеку, в Интернет и прочесть все, что хочу. Но я не хочу ничего читать. Потому что все, что там написано, не имеет ко мне никакого отношения.
Я живу на острове. И мне неймется. Каждый уважающий себя Одиссей обязан когда-нибудь уплыть с Итаки.
Что с того, что у меня в руках карта, когда неизвестен масштаб. Кроме того, я не умею пользоваться компасом, не умею смотреть в небо, не знаю, где Южный Крест, а где Малая Медведица.
Мне нужно заново открывать и называть созвездия. Мне все нужно заново.
Вот говорят: человек летал на Луну. Какой человек? Кто летал? Никто не летал.
Я – этот человек. И я заявляю со всей ответственностью, что я никуда не летала. Я вообще не знаю, зачем существует Луна и причем здесь приливы с отливами. Не рассказывайте мне баек. Опыт какого-то Нила Армстронга, который якобы прогулялся по лунной поверхности, ничего для меня не значит. Я не была даже на соседнем материке. Не говорите, что там тоже живут люди. Я не так глупа, чтобы верить телевизору, тем более я понятия не имею, как он устроен.
Изучать старческие морщины – все равно что пытаться разгадать язык истории. Неблагодарное занятие. Шифровальные машины работают исправно. И каждый раз – новый код. Мы никогда не разгадаем. А все потому, что язык истории – это мы сами. История говорит нами. Мы и есть ее буквы, ее слова. И в сумме – мы манускрипт, который не в силах сам себя прочесть.
Я смотрю в глаза прохожему деду, увешанному орденами, как яблоками, которые тянут его к земле, я смотрю на экран – взрывают Хиросиму, я читаю о Сталинградской битве, и она для меня равнозначна Ледовому побоищу, и я по-прежнему ничего не знаю о войне.
Так, как если бы ее никогда не было.
Мой любимый часами смотрит черно-белые хроники фашистских парадов. Ему нравится, как толпа выкидывает вперед правую руку. Как будто у этой толпы всего одна рука, а не сотни тысяч, не миллионы правых рук. Я не думаю, что ему всерьез нравится фашизм, – ему нравится эта упорядоченность, этот организованный восторг – такое редко бывает…
Наша левая рука против их правой, вскинутой в приветственном “хайль”. Левая побеждает правую. Парадоксальный армрестлинг. Выходит, единственный закон, по которому можно жить, – это закон парадокса.
Меня ничему не научили эти парады, эти взрывы, этот дедушка. Я знала одного. Служил в штрафбате. Дошел до Берлина. Был в Бухенвальде. “Печи, – говорит, – еще теплые стояли”. И улыбается. И правильно. А что тут скажешь? Разве я смогу понять?
Когда я училась на первом курсе, у меня совсем не было денег. Еле хватало на проезд в раздолбанном “рафике” под номером “127”. Он возил меня в альма-матер. И вот однажды, подъезжая к своей остановке, я поняла, что расплатиться нечем. В сумке не оказалось потертого матерчатого кошелька. Я обшарила сумку несколько раз под порванной подкладкой, вытряхнула все ее содержимое на колени и малодушно заплакала.
Передо мной лежали карандаш, гребенка, блокнот, аудиокассета и карамелька. Денег не было. Пассажиры, стоявшие рядом, молча наблюдали, как становится пунцовым мое лицо. И вдруг подошел лысый коренастый старик с разноцветными планочками на пиджаке, сунул в мою ладонь горсть темной меди и молча отошел. Я пыталась вернуть ему деньги, так как взять их у пенсионера в автобусе было еще хуже, чем объясняться с водителем. Но благодетель ушел в глубь “рафика”. Ветеран не хотел ничего обсуждать. Он просто сделал то, что сделал.
Я рассказываю об этом случае, потому что все, что происходило не со мной, по сути, не имеет значения. Как бы я не пыталась представить эту войну посредством фильмов и книг, для меня ее подвиги и похоронки, ее предательства и геройства значат меньше, чем тот поступок в автобусе. Он мгновенно и очень точно проиллюстрировал прошлое. Я почувствовала, какими были полвека назад солдаты советских социалистических республик, которые по всем законам здравомыслия и логики не должны были побеждать, но взяли и победили.
И мне теперь ясно почему.
Левая рука не ведает, что творит правая.
Нужно ли рассказывать о том, что через несколько лет после случая в автобусе я видела другого фронтовика в орденах, который, вытянувшись по струнке всем своим костлявым телом, стоял на тротуаре, и у ног его лежала рваная шапка, и он не смел взглянуть в лицо прохожим?
Дешево обошлась победа. Ее отдали даром, просто потому что никто не решился назвать достойную цену.
О чем вообще можно писать, если даже толком не жил?
Разрозненные мысли – вот всё, что я могу оставить этой бумаге, этой минуте, этому дню. Небогатое наследство.
Первое, что видит человек, войдя в автобус, который следует по маршруту “Жизнь”, так это табличку “Оплата при выходе”. Цена зависит от того, где ты сойдешь.
Слишком много транспортных метафор.
Слишком много юношеского максимализма при минимуме юности.
Слишком много того, что можно назвать дневниковыми записями, но нельзя назвать литературой.
Что дальше?
Дальше я постараюсь чаще смотреть в небо. Может быть, когда-нибудь мне удастся увидеть Орла, который клюет печень Прометею и катает на спине Будду. Признаться, я не верю ни в первого, ни во второго.
Но я верю в орлов. Я видела их в учебнике зоологии.