(Игорь Сахновский.Счастливцы и безумцы)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2006
Игорь Сахновский. Счастливцы и безумцы: Повесть и рассказы. –
М.: Вагриус, 2005.
Писать лирично в наше время не принято – прямо-таки моветон. Впрочем, женщины-писатели еще могут позволить себе рискнуть – и честно расплачиваются за риск, когда произведения, к примеру, Людмилы Улицкой называют “женской прозой”, словно подчеркивая, что есть на свете проза настоящая – и есть женская. Но писатели-мужчины уж точно не могут позволить себе никакой лирики. В их случае уместны: цинизм, ирония, самоирония, нигилизм и вымученная озлобленность, которая обычно зовется агрессивностью и бескомпромиссностью. Приветствуются различные виды стеба и пародии. Также приветствуются постмодернистские игры, когда творческий процесс сводится к созданию некой интеллектуальной головоломки и ни о каких эмоциях даже речи не заходит.
Тем удивительнее на этом фоне проза Игоря Сахновского – настолько лиричная, что в это даже с трудом верится, и поначалу при чтении подозреваешь подвох: а вдруг это не всерьез, вдруг это очередной стеб, только более изощренный? Но нет, Сахновский действительно глубоко, тонко лиричен, а если на первых страницах ему верится с трудом, то в этом виноват не он, а современный читатель, развращенный продукцией издательства “Ad Marginem”.
Герой Сахновского может подойти к незнакомой женщине и сказать ей: “Не согласитесь ли вы пойти посмотреть – вон там – одну розу? Мне нужно понять запах…” Он вообще любит розы, этот лирический (во всех смыслах слова) герой: “Я прислонялся лицом к тяжелым розовым головам и дышал настолько полно, будто в последний раз проживал свою последнюю жизнь. То, что проникало в ноздри, по сладости и густоте превосходило мед и вино” (“Бахчисарайская роза”).
Многие герои Сахновского наделены душой ребенка. Не случайно события рассказов и повести, составляющих книгу “Счастливцы и безумцы”, часто излагаются детьми или показаны их глазами (“Насущные нужды умерших”, “Быть может”). Дети – оптимисты, и даже самые трагические коллизии у Сахновского разрешаются, оставляя неистребимую надежду на будущее. Дети верят в сказки, во всякую небывальщину – и взрослые фотомодели в книге влюбляются в пятнадцатилетних подростков, загадочные иностранки-миллионерши – в простых провинциальных врачей, а когда один из ссорящихся влюбленных с досадой срывает с пальца подаренное вторым участником драмы кольцо и выбрасывает его с балкона, это кольцо непременно отскочит рикошетом от балконной решетки и вернется бросившему в руки, после чего останется только вновь надеть его на палец и помириться. Что самое интересное, в это веришь, пока читаешь. Потом приходит неизбежная мысль: так, дескать, не бывает в жизни. Но хочется, отмахнувшись от этой мысли с досадой, гнать ее прочь и продолжать верить. У детей потрясающе зоркий глаз – отсюда эти тонкие, потрясающе верные сравнения: “У нее был взгляд – как у восточной рабыни, злой и покорный” (“Если ты жив”). И в спонтанных, неожиданных до парадоксальности сопоставлениях тоже есть что-то детское – наивное и мудрое: оказывается, “общаться с женщинами и плавать в океане” – это практически одно и то же (“Если ты жив”).
Сахновский – противник стройного, упорядоченного повествования. Его композиция сумбурна и зачастую нелогична, однако незатейливый сюжет не дает читателю запутаться. И то, что могло бы оказаться существенным недостатком, оборачивается несомненным плюсом: новеллы писателя так легко читать именно потому, что действие в них развивается по каким-то своим законам, более правильным и естественным, чем классическое сочетание “вступление – кульминация – развязка – заключение”.
Не стоит обманываться этой мнимой легкостью. Читателю предстоит потрудиться, поразмыслить, потому что Сахновский подбрасывает ему непростые задачки из области философии. Он глубокомыслен и афористичен, как какой-нибудь старинный классик: “Бог Случайностей ревнив как никто – поэтому нет более тоскливой затеи, чем женить его на Закономерности, которая с умным видом принадлежит всем и каждому” (“Ревнивый бог случайностей”). Хотите поспорить – сколько угодно. Но эту фразу в книге вы непременно подчеркнете, запомните и процитируете при случае. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что философствования автора не всегда отличаются новизной: вот в эссеистическом повествовании “В тему” он ударяется в рассуждения о сходстве и различии мужчин и женщин и, понятно, приходит к выводу, что мужчина сильнее и талантливее женщины (как же иначе-то?). Но даже эти рассуждения читать приятно – может быть, за счет того, что Сахновский и в них может внести неожиданный, парадоксальный и глубоко лиричный обертон: “У Тарковского в гениальном стихотворении Он (лирический герой) говорит Ей (героине) с пафосом повелителя: “Я – наместник дерева и неба…” (казалось бы, что может быть выше!). Но тут же добавляет: “А ты сама – и дерево, и небо”. Иными словами, мужчина как творческая личность одержим стремлением к совершенству. А женщина – сама совершенство. И с таким распределением ролей хочется согласиться – по крайней мере на момент чтения. Это потом приходят всякие критические мысли, которые опять же с досадой отгоняешь: “Ну да, не прав Сахновский. Допустим. Зато как красиво сказал!..”
Сахновский, если я правильно понимаю изначальный авторский замысел, предпринял отважную попытку повторить творческое усилие Бунина – создать книгу новелл о любви. Конечно, “Счастливцы и безумцы” – не “Темные аллеи”. Любовь – прекрасный, однако весьма трудный материал, и автору не всегда удается удержаться в русле любовной тематики. Так в книге появляются не лишенные остроумия, но не слишком оригинальные зарисовки из жизни “новых русских” и сатира на представителей литературного бомонда. Сатира, на мой взгляд, – не самая сильная сторона Сахновского. Да и стоит ли ему идти по этому пути? Писать сатиру у нас умеют многие, а вот писать о любви – практически никто.
Действующие лица историй писателя – такие же люди, как мы, наши друзья и соседи. Сами истории разворачиваются в знакомой, обыденной обстановке – в провинциальных городках, где-нибудь на юге, в студенческом общежитии или даже в Интернете, в популярном чате. И герои, и ситуации исключительно нормальны и типичны, но эта нормальность и обыкновенность не смущают и не раздражают: в обыкновенности героев Сахновского и заключается их прелесть. Может быть, она позволяет читателю лелеять тайную сладостную мысль: уж если с этим насквозь обыкновенным персонажем случилось такое чудо, значит, и со мной в любой момент может случиться? Любовь у Сахновского преображает простых людей, превращает их в поэтов и героев. Однако она никогда не длится долго, заканчивается скоропостижно и зачастую трагически, и это правильно, потому что чудо не должно быть навсегда – иначе утрачивается ощущение чуда.
Но любовь – это не только метафизика чуда. Игорь Сахновский с удивительной легкостью переходит от метафизики к твердым телам. Ему почти удается опровергнуть распространенную точку зрения, согласно которой русский язык в сущности своей очень целомудрен и не предназначен для откровенных эротических описаний (якобы легко можно удариться в одну из двух крайностей – либо в грубый натурализм, либо в жеманную туманность и иносказательность). “Почти” – потому что эротические описания у него подчас грешат излишней вычурностью: “Стройный поцелуйный сюжет то и дело отклонялся в стороны из-за неловких вторжений под халат, вынимания тонкостей и пышностей из жаркого трикотажа, расширения тесных прав и набега мурашек” (“Нелегальный рассказ о любви”). Впрочем, даже эта вычурность как-то неуловимо поэтична и лирична.
Герои Сахновского любят не только героинь. Они любят еще много чего – например, литературу. Они много читают и говорят о прочитанном. Еще они любят путешествовать и охотно делятся путевыми впечатлениями. Любовь к путешествиям легко и непринужденно сочетается у них с любовью к родине, спокойной и совершенно аполитичной. Родина, родной город, запросто может ассоциироваться у них с “ни с чем не сравнимыми по вкусу и запаху старогородскими жареными пирожками с требухой” (“Насущные нужды умерших”). Эти герои так много всего любят, что долго перечислять. Проще перечислить, чего они не любят… Но тут как раз ничего не приходит в голову.
Слишком уж много любви, скажете вы? Увы, отвечу я, ее, к сожалению, так мало – и в литературе, и в жизни. Поэтому нам нужен Сахновский – в гомеопатических дозах, чтобы не выработалась привычка, потому что как только выработается привычка, утратится чувствительность.
Наверное, это не совсем честный прием – закончить рецензию теми же словами, какими заканчивается рецензируемая книга, но я, пожалуй, не удержусь: “…Самая правильная и счастливая “форма существования белковых тел” – жить, умирая от нежности и желания”.