(Белла АХМАДУЛИНА. Таруса.}
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 2, 2006
Белла Ахмадулина. Таруса. Акварели Бориса Мессерера. – М.: Артлибрис, 2005.
Среди астрономических чисел книжных наименований на рынке печатной продукции эта книга – отдельная единица и родоначальница особого ряда.
С одной стороны, попав в руки неофита, альбомное издание “Таруса” способно впечататься всем своим поэтическим строем и художественным обликом в жадную читательскую душу. Она может запомниться именно в качестве Книги, как должно быть у каждого на заре туманной юности. Потом память всегда достанет из своей копилки не только имя общеупотребительной или обязательной для определенного возраста книжки – “Три мушкетера”, “Дон Кихот”, “Как закалялась сталь”, “Архипелаг ГУЛАГ”, “Гарри Поттер”… – непременно вспомнится и какая-нибудь затейливая виньетка на странице, и позолота обложки, и гордо гарцующий шрифт, и зыбкая нонпарель… Искусство чтения лежит именно в этой таинственной области издательских “пустяков”, но они-то и играют такую важную роль; сродни повивальной бабке сократовской “майевтики”, которая позволяла душе родиться и разработать “технику себя”, ведя “постоянное созидание себя в нашей автономности”.
Научиться читать – все равно что научиться слушать музыку, сказал как-то Андрей Битов. Что с того, что число научившихся будет равно тремстам (а таков тираж “Тарусы”: 300 экземпляров)? Ведь это совсем не мало, если принять во внимание, что масспродукция как раз всегда берет количеством и апеллирует к искусственно взвинчиваемым вкусам публики, – а чем же ей еще-то брать?
С другой стороны, эта книга – безусловно, штука на любителя и на ценителя. Дивная французская бумага “торшон” на тканевой основе, факсимильное воспроизведение стиха, свободная композиция не сброшюрованного, “текущего” материала, вложенного во внушительный альбомный каркас. Недаром на презентации в Пушкинском музее И. А. Антонова точно обозначила ряд подобных изданий: Шагал, Матисс, Брускин. Книга, задуманная и срежиссированная Борисом Мессерером, по праву отходит Музею, под стекло его будущих экспозиций. Но чисто иллюстративное художественное задание заменено в “Тарусе” другим. Тут соблюдено редчайшее: равновесие поэтической темы и ее постраничного, день за днем, распева, то есть музыкальная кантилена. Единство замысла и исполнения, то есть показ. Одномоментность дара (поэзии и художества) – всегда одинокого, всегда отдельного, всегда “здесь и сейчас” – не исключает творческого параллелизма. Что, собственно, и создает, провоцирует саму читательскую возможность “подключиться” к этому живому, высоковольтному полю. Воспринять то, что показывают и на что указывают.
Издатель “Артлибриса” называет сей совместно предпринятый труд книгой о любви. Любви – мужчины к женщине, Поэта – к Слову. (Добавим: издателя к автору.) Поэтому избежим соблазна подробно пересказывать сюжет книги. Да и как “рассказывать” этот тарусский цикл стихов Беллы Ахмадулиной, давно уже ставший классикой, врезавшейся в наше сознание и своим ссыльным “сто первым километром”, и бессмертным “днем-Рафаэлем”, и страшными лицами “сестры кривой” и “синегорбого брата”, а также бесстрашием жеста идущего городами и весям отчизны?
И как рассказать художество Мессерера – весь этот акварельный пунктир цветов, пейзажей, портретов; где тут женщина, где река, где лодка, где церковь?..
Книга – расскажет. Здесь все собрано и подверстано на живую нитку смысла. Может, сами тарусские названия подсказали этот неторопливый ритм и эту текучесть? Ведь именно здесь, в приокских далях, есть речки Скнига, Скнижка; нарочно не придумаешь. Простор и пейзаж тут, действительно, давно зарифмованы с буквой и строкой. И то, что в памяти читающего немедленно возникают лица, с которыми накрепко связаны здешние места (Цветаевы, Бальмонт, Борисов-Мусатов, Поленов, Крымов, Заболоцкий, Рихтер), – всего лишь естественное явление отечественного лика. Иными словами, отражение некоей долгосрочной, звучащей и зрительной совместности – в образе ли, в пространстве ли Тарусы или в речной глади, навсегда “поделенной” уже до нас в нехитрых детских играх: южную часть окского плёса с встающим над ним месяцем – Марине, золотую от заката, над Игнатовской горой – Асе. Сестры Цветаевы точно знали место действия немецкой баллады “Erlkonig”: Пачёвская долина. Мы теперь знаем обитающего в тех же садовых зарослях ахмадулинского Лесного Царя:
Сад делает вид, что он – сад, а не всадник,
что слово Лесного Царя отвратимо.
И нет никого, но склоняюсь пред всяким:
всё было дано, а судьбы не хватило.
(“Сад-всадник”)
Благодаря судьбе Поэта и Художника мы ныне знаем Тарусу.
Если же не всякий узнает и вспомнит всех тех, кто тут когда-то жил-был и кто встает за поэтическими посвящениями (стихи цикла в свое время были посвящены В. Аксенову, В. Войновичу, С. Липкину, Ч. Амирэджиби, Евг. Попову), – то и это наше беспамятство минует, скоро станет частью общего пейзажа.
А Книга все равно придет к широкому читателю каким-нибудь неизвестным способом, как жизнь побеждает смерть у Хармса. Книга всегда находит и побеждает своего читателя.
1 А.П.Чехов. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 11-12, М.: Художественная литература, 1963-1964.
2 Дональд Рейфилд – замечательный британский специалист по русской и советской истории и литературе. Последняя его работа – биография Сталина, имевшая хорошую прессу в англоязычных странах.
3 В которой мне чудится какая-то важная этическая аллегория.
4 К примеру, такая двусмысленность: “Однако ни одна из женщин не произвела на Антона такого сильного впечатления, как посетивший его Петр Ильич Чайковский” (с.287). Но, на самом деле, перевод Ольги Морозовой – превосходный, немногочисленные шероховатости его полностью искупаются точностью и, не побоюсь этого вышедшего из употребления слова, “художественностью”. Благодаря ей книга Дональда Рейфилда состоялась по-русски. Чего стоят такие фразы, как: “Антон кашлял, сплевывал кровь и раздражался по пустякам” (с.708).