Рафаэль ЛЕВЧИН, Юлия ЛЕБЕДЕВА, Сергей КАПИНОСОВ, Нина САВУШКИНА, Ника АЛИФАНОВА, Мария ФАЛИКМАН, Игорь ЛУКШТ, Николай ШИРЯЕВ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2006
Рафаэль ЛЕВЧИН
Музей
крымская степь, красная матерь-владычица!
Рыба, ошалевая, в известняки тычется,
словно полуденный памятник моей зачумленной гордости!
Рядом с огромным материком, бронеколесной глыбою,
маленький Крым-велосипед, полупрозрачный, чванится.
Каменеют рога вперемешку с двойными рыбами.
В горном котле крепчайшее время варится.
В нем красновато распались стыд и любовь, которыми
пористый чуткий пляж инкрустирован наскоро…
Колыбель костяная, нагретый прибор истории,
каплю лилового сока отдай мне, ласковый!
Юлия ЛЕБЕДЕВА
Зима в Крыму
1
пыль, кто запомнил синиц
на ладони, но не хранил страниц
прошлого под стеклом,
жертвуя настоящим, –
он ли будет потом
в пригород этот входящим?
2
всем разойтись по домам,
добавляя темень глазам и снам
с той стороны стены,
где непокорным книгам
спрятаться в свете луны
некуда? Ибо тропинки
3
Как здесь метель ни кружи,
не растает снег, заметающий жизнь,
только однажды. Двор
пуст, как бумага, и пресен.
На горизонте ни гор
не существует, ни леса.
4
Остов вместо моста.
Успеваешь, не досчитав до ста,
дважды уснуть наяву
и в полудреме заметить,
как засыпаешь. И звук
времени движется в метре
5
сколько ни брать взаймы,
до рассвета все поглотят холмы.
И дочитать главу
в сумерках так же непросто,
как удержать на плаву
весь полуостров.
Сергей КАПИНОСОВ
Письмо в стиле свинг
Вывешенный на просушку туман в ночное время.
Кривая очередь лип за новым весенним бельем.
Хор местных котов, которому надо бы дать “Грэмми”,
Воспроизводит а капелла “You Fool No One”, и сквер
Аплодирует, не имея рук, вспорхнувшей птицей,
И ветер, прячась в тряпичную колоннаду портьер,
Стихает, словно разговор при посторонних лицах.
Дома стоят по щиколотку в тени, в вялой траве,
Словно в потоке мелеющей Леты, и невольно
Вид напоминает о детстве, как лишний ключ вдове
Напоминает об одиночестве и покойном.
Скоро, через пару-тройку дождей, начнется сезон
Наглой пчелиной жары, летних романов, бегства
К воде, время противоречий, нудных, как склоки, жен,
Живущих в одном доме, но не терпящих соседства …
В общем пространстве, нареченном для порядка – Страной,
То ль в Зазеркалье, то ли в щедрой горсти Коктебеля
Была ты. Пейзаж рос крыльями у тебя за спиной,
С его морем, солнцем и последней неделей.
Поскрипывая уключиной маятника, часы
Гнали медный косяк чисел, делая жизнь короткой.
Баркасы объедали причал, как голодные псы,
И тут же шпаной копошились щербатые лодки.
Амбре пофигизма, ощущенье бездонности дня
И прибой, ползущий на пляж с похотливой одышкой.
Осознание нашего “мы”, пиво в шапочке для
Купанья и песчинки на загорелой лодыжке.
От палящего солнца и смеха ты морщила нос.
Катера натягивали тетиву горизонта.
Я писал имена на песке, ты писала вопрос.
То и другое стирала рука древнего Понта.
Бликовала фотовспышками рябь, и шли паруса
В сентябрь, и гудки добавляли в стёб что-то от свинга,
И дряхлый скрип вихляющего мимо нас колеса
Был тоже похож на струнную хандру B. B. King’а.
Это невнятно тревожило, потому что всё то,
Что ты бережно держишь в душе, внутри и снаружи,
Однажды вынет Судьба, как ценную вещь из пальто
Вынимает щипач, и брезгливо выбросит в лужу…
Это письмо по группе крови – почти что дневник,
А любые дневники напоминают, бесспорно,
Памятники Желанию Высказаться, но крик
На листе рассыпается на приставки и корни.
Хотелось просто спросить: “Помнишь?”. Благодарить Творца
За все. Даже за Время, что не жалеет подошвы.
Потому что и Время, и овал твоего лица,
Сливаясь в единое нечто, становятся прошлым.
Нина САВУШКИНА
Лидо ди Езоло
как натюрморт, будто солнце нарезало
брынзу отелей на ломти лучами
и разложило на хлебе песчаном,
словно тартинки на завтрак мещанам
или туристам, чей быт беспечален.
В супнице бухты, приливом облизанной,
плещет медуза прозрачною лысиной,
в зеленоватом растворе всплывая
клёцкой морской из соленого теста.
И нескончаемо, словно сиеста,
тянется линия береговая.
Там вдалеке обрывается пьяцца и,
скованы прутьями ржавой акации,
фермы пустые стоят без хозяев –
стены рябые поклеваны ветром.
И год за годом, и метр за метром
воды уходят, отсель отползая
в дальнюю заводь. Сквозь влажные заросли
окна глядят – не виднеется парус ли –
что там белеет в застывшей лагуне?
Плещется лебедь – невзрачен и мелок.
И жестяным циферблатом без стрелок
на горизонте встает полнолунье.
Ника АЛИФАНОВА
***
Ты пожелала бы взамен ветрам пылящим, шелухе
Сухой травы, где не живет пустоголовая Эрато?
И где уже – который год – ветшает жизнь. И налегке
Идет по сморщенным холмам, качаясь в пыльной колыбели.
Поет унылое “воздам” и ни черта не воздает…
В ее черешневом саду у веток руки ослабели.
В ее замызганном порту гнездится серокрылый флот.
А там… возможно, есть земля, где все диковинно и сладко.
Где под оливой крепко спят – судьба, собака, человек.
И каждый домик на горе, как будто яркая заплатка.
И счастье бьется, как форель, и серебром блестит в траве.
И в синих гаванях ее витают облака на мачтах.
И никогда не настают ни страх, ни скука, ни зима…
А только странная печаль конфеткой, выданной на сдачу, –
О тех ветшающих вещах, что вдаль уходят по холмам.
Мария ФАЛИКМАН
***
М.С., М.Б., Е.Т.
В Кракове осень. На этот раз – без меня.
Гомон туристов и голуби над костелом
блекнут. День все короче день ото дня.
Вместо меня поклоняться святым престолам
едут друзья, знакомые, их друзья,
едет турист и католик всея Европы.
Трудно поверить, но точно так же и я
ехала год назад. Этот град – его бы
славить без устали. Мне бы туда сейчас:
в праздной толпе у ратуши слушать пенье
медной трубы сигнальной, случайный джаз,
местных наречий цоканье и шипенье.
Мне бы к тому холму, где, трубой храним,
тучей укутан, словно ватным компрессом,
Вавельский замок мокнет, а перед ним
дремлет дракон в ермолке, что твой профессор.
Пусть себе спит. А мне разглядеть бы свет
стен, где замрешь сперва, а глаза поднимешь –
камни увидишь и звезды, алеф и бет.
Это не Краков, это уже Казимеж.
Площадь базарная, музыка, ресторан,
девочка на фотографии довоенной.
Старые камни. Евреи из разных стран
пальцами водят по буквам. Обыкновенный
город ли, призрак города? Год назад
так же и я стояла, не разбирая,
где у них бет, где алеф. Где рай, где ад.
Как становилось адом подобье рая.
Как разрушали площадь, трубили сбор,
как во дворах белье под дождем осталось.
Праздничный город Краков, не с тех ли пор
ты чуть печален? А может, мне показалось?
В Кракове осень, дождь. За моим окном
мост через реку. Сделаешь шаг – и снова
шепчет Казимеж на языке родном.
Только ни звука я не пойму, ни слова.
Игорь ЛУКШТ
Леса в Нахабине
1
На топчаны закатных поездов,
Сомкнуть колени, лбы приплюснуть к стеклам,
К слюде задымленной оконца. Цедит солнце
Сквозь сито сосен сливовый сироп,
Ах, в алых каплях шаль твоя намокла…
Поблекших красок жаль – закат угас,
Фольгой свинцовой проскрежещут небосклоны.
Нахабино. Войдем в леса, где кроны
Безмолвием и хладом встретят нас.
2
Над розовым, над рдяно-золотым
Столпом неслышного огня,
Пугая тьму, замшелые кряжи
Скрипят. Оцепит сизый дым
Шарфами зыбкий березняк.
Октябрь остудит легкую главу,
Ветвь зацвела – кровавится ладонь,
Золу и древо держит на плаву
В лиловых шепотах огонь.
Каких вершин касается душа.
Лети, лети, голубица, сестрица,
Грусти и плачь под сводом хвойных царств,
Что жизнь дарована, горька и хороша,
Что женщина, которая нам снится,
Сквозь марево костра глядит на нас.
Не пощадит. Свободна и легка,
Сотрет сомненья с розового лика,
С бестрепетностью варварского мифа
Нить оборвет любимая рука.
3
За бороды влача тумана клочья,
Мы – души леса. Осязаем звук,
И нас глухие кликнут голоса –
Сова ли стонет, леший ли морочит –
Туда, туда… Развилинами рук
Уткнутся в глади стылого бетона,
Ослепит пересверк прожекторов,
Врата распахнуты – полуночная зона,
Реликты вышек. Гулкий кашель псов.
Каких времен пропела тетива
нелепый призрак тризну ли пророчит
чей пепел нам глаза запорошил
иль не отплакала последняя вдова
на верфях ночи точит мертвый кормчий
штыки охранок в лиственной глуши
но для того ль соленая земля
в любви и муках сына родила
и не спала и простирала ветвь над сонным
чтоб возвести на темный крючень зоны
ночной фантом, сверкающая дыба,
колючий град, кандальная страна…
Сравни творцов! Дремучие стихии,
листы, трава, зверье — из той же зыби
золототканной, что и ржавая струна,
и над кайлом согнувшиеся выи.
Но тихо все. Гостей не привечают.
Угрюмо стыл безжизненный дворец.
Ни Пастыря, ни Волка, ни овец –
Глаголь скрипит, да псы далеко лают.
4
Как заколотится взлетающая птица,
Мы рвемся прочь. Нам лбы целует мрак,
Нам воды студят ноги чрез сапог.
Звенит, звенит болотная водица,
И к воле направляем каждый шаг.
Леса осенние, прощайте.
Ждать недолго
Последнего вагона перестук,
В него войдем. Утеряна заколка,
Венец возденешь тонко-нежных рук,
Лицо опустишь в стынь оконной рамы.
В расшатанных пространствах бытия
Звезда по небу катится за нами,
Летим во тьме и гуле: ты и я.
Николай ШИРЯЕВ
Под август
И небосвод весь этот вафельный,
Быть может, только для того,
Чтоб выбирать арбуз старательно.
Под август, в самый сухостой,
Во время жаркое и сонное,
Огромный, сладкий, налитой,
Как будто лето воплощенное.
Обманываться и опять
С завидной силой совокупною
Пытаясь мякоть угадать,
Ворочать темные и крупные.
Во славу этому труду
Расплачиваться всеми тяжкими.
Из всех карманов на ходу
Шуршать помятыми бумажками.
Нести свою добычу в дом,
Нести прилежно – как по досточке, –
И ласково глядеть потом,
Как ты выплевываешь косточки.