Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2006
Человек, который мечтал о собаке
Поздно вечером в переулке Разбитого фонаря мне сказали:
– Стой.
Вечер был теплый, весенний, домой идти не хотелось. Моя собака завиляла хвостом. Я остановилась.
– Гони мобильник, – сказали мне из темноты.
– У меня нету, – смутившись, призналась я.
Голос тоже смутился:
– Что, украли уже?
– Да нет, пока везло, – ответила я и машинально поплевала через левое плечо. – Видите ли, когда я гуляю с собакой, то не беру с собой телефон, так как боюсь, что в темном переулке его вздумает отобрать какой-нибудь идиот… Ой, извините!..
– Да Бог простит, – ответил он.
Я спросила:
– А вы что, верующий?
Он фыркнул:
– Такой же, как и ты: если попросить там чего… Между прочим, почему ты разболталась с незнакомцем? Не понимаешь разве, чем это может закончиться?
– Понимаю, конечно. Просто мне кажется, что у вас лицо доброе.
– На мне же маска.
– Я образно. Знаете, я просто уверена, что у вас под маской доброе лицо.
– Это у всех людей так.
– Жаль только, что мы редко снимаем наши маски, – задумчиво сказала я.
– Да… – тоже задумчиво протянул он. – Послушай, а у тебя с собой есть хоть что-нибудь ценное?
– Ну плеер.
– Вот здорово, что же ты молчишь, давай его сюда!
– Нате. А можно я кассету вытащу?
– Можно.
– А батарейки?
– Слушай, имей совесть, это же грабеж!
– Ну ладно.
Мы постояли еще немного в темноте. Я говорю:
– Как вообще день прошел?
– Ты же видишь – нормально. – Он показал мне мой плеер. – А у тебя как жизнь?
– Тоже вроде ничего. Только с личным, как говорится, привет.
– Ну это бывает, – понимающе сказал он. – Слушай, давай я тебя провожу, а то ходят тут всякие…
– Спасибо, – говорю, – не надо. Я же с собакой. Она у нас сторожевая.
– Здорово! – восхищенно сказал он. – Я бы тоже хотел себе собаку…
– Нет, – решительно сказала я, – собаку не отдам, хоть убейте.
– Я грабитель, а не убийца, – с достоинством ответил он. – Знаешь, я завел бы себе собаку, но ведь ее надо постоянно выгуливать, а я так редко бываю свободен. – И, по-моему, философски улыбнулся.
Мимо нас прошла какая-то девушка и свернула в соседний темный переулок.
– Ну ладно, я пойду, – стал прощаться мой собеседник.
– Рада была поболтать, – искренне сказала я.
– Увидимся, – пообещал он и зашагал прочь.
СЭР
(свобода – это рай)
1
– Привет, подруга, – сказала я. – Разве можно так людей пугать? Совесть у тебя есть?
– А тебе одолжить? – удивилась она, потирая только что ушибленную из-за меня ногу.
– Если можно, – побыстрее согласилась я.
Она достала сто рублей.
– Хватит?
Когда деньги были в моих руках, я сказала:
– Действительно, хватит! Хватит пугать моих соседей по общежитию. Зачем ты сказала Зое Михайловне: “И передайте Анечке, что ей в тюрьму надо”?
Она хладнокровно ответила:
– Я боялась, что ты забудешь. Ты же обещала сходить со мной брату передачку отнести. Кстати, спасибо, что пришла, – примирительно добавила она.
– На здоровье! – Я кивнула на ее ушибленную ногу, и мы вместе поковыляли на остановку.
До того как сесть в тюрьму, ее старший брат по делу тоже почти не вставал: не имел постоянного места работы, а после запоев писал талантливые стихи. О талантливости его стихов заявляю с полной ответственностью: в стихах я разбираюсь очень хорошо, было время, когда я искала в них смысл жизни, словно на дне бутылки вина.
Моя подруга никогда не говорила, за что все же его посадили, но когда я нашла в одном из его последних стихотворений строчку: “Собака учует ганджу, даже если спрятать пакетик в носок”, то кое-что прояснилось даже для меня.
На тюремном КПП очередь была огромная. Мы стояли почти два часа, причем на морозе. Разговаривали мало: попадая на воздух, слова замерзали и резали слух ледяной коркой, а будучи услышанными, ранили ею наши сердца.
И все-таки она спросила:
– А ты правда больше мяса не ешь?
– Правда, – сказала я.
– И что тебе мама сказала, когда узнала?
– Ругалась, конечно. Чем, говорит, я тебя буду теперь кормить? Как будто прежде в мою честь она каждый день закалывала барашка…
– А в общежитии?
– Тоже дурдом. Прихожу вчера, а эта гоп-компания мне с кухни орет: “Анечка, мы тебе петушка поймали и сварили!”
– Так твои соседи не в курсе?
– В курсе, просто они в тот вечер столько выпили, что были не в силах провести параллели…
– А потом?
– Потом я убедилась, что в мое отсутствие никто, кроме петушка, бессмысленной смертью не помер, и спать пошла.
– А эти? Пили?
– Самое страшное – ели. Потому что петушка…
Когда мы покидали тюремный КПП, моя подруга сказала:
– Тюрьма – тюрьма, а сесть негде.
Два часа ожидания мы провели стоя.
– Ты домой? – спросила она меня.
– В общежитие, – поправила я. Ибо общага – это не дом.
Когда я вошла на кухню, мои славные соседи приветствовали меня, как героя, но забыли обо мне в ту же секунду.
Во главе стола стояла бутылка, а сидел – в окружении друганов и коллег – грузчик Миша. Он жил в соседней комнате вместе со своей старенькой мамой, которую постоянно строил. Пил безбожно. Меня обожал за интеллектуальные кривляния. Я знала, что он сидел в тюрьме. Хотя, как и принято, он никогда об этом не говорил. Запястье его левой руки украшала татуировка: “СЭР”.
Он продолжил прерванный моим появлением монолог:
– Нет, если я бороду отращу, мать меня точно из дома выгонит…
Я фыркнула:
– Да уж, Миша, в остальном ты безупречен.
Он, польщенный, захохотал.
– Нет, просто она у меня жутко принципиальная.
– Хочешь яблоко? – спросила я.
– Давай, – радостно согласился он.
– Сейчас, только помою.
– О задницу не вытирай – и ладно.
– И в мыслях не было, – искренне сказала я.
Потом я ушла в свою комнату. Двери я никогда не запирала – чисто из солидарности с теми, у кого брать тоже было нечего. Сегодня пропажи имущества также не наблюдалось. Более того. На моей кровати лежала пьяная посторонняя женщина и громко храпела. Я хладнокровно, даже не придушив ее предварительно подушкой, отправилась на кухню выяснять причину дислокации тела. Держу пари, что с кухни. Надежды поменять ее, дислокацию, практически не было. Это у нас не принято.
– Миша, а что за швабра храпит в мою подушку?
– Прости, Анечка, – серьезно сказал он. – Это Наташа.
– Очень приятно.
– У нее сын тяжело болен, понимаешь? Вот она и пьет с горя. Пусть поспит, ладно? К вечеру я сам ее вынесу.
Было пол-одиннадцатого. Но нервы дороже. Я постелила себе на диванчике и поставила на стол зажженную свечу в надежде помедитировать. В дверь постучали.
– Че? – спросила я.
– Не груби, – педагогично ответила дверь.
– Ой, извините, Зоя Михайловна, я думала, это ваш муж. Я хотела сказать: че изволите?
Дверь распахнулась. В комнату вошла моя соседка. Та самая, которую предупредили о том, что мне надо в тюрьму. Волновалась обо мне, наверное…
– Подтапливаешь? – спросила Зоя Михайловна, кивнув на свечку.
Я промолчала.
– Да, надо тебе окна заклеить. А то ветер южный, холодина страшная.
Наконец она удалилась.
Но тут зашевелился труп на кровати. Настолько, что даже заметил меня.
– У меня, может, сын тяжело болен, вот я и пью, – сказал он мне, хотя я ничего и не спрашивала.
– Конечно, а что же еще делать? – разумно ответила я и выключила свет.
Женщина на моей кровати спала беспокойно, хотя перед сном полчаса вила себе гнездышко из моего одеяла. Самым страшным было то, что она разговаривала во сне. После фразы: “Нет, ну какие же здесь все суки!” я не выдержала и двинула к Мише на кухню со словами:
– Забери от меня эту мать-героиню, мне вставать завтра рано.
До сих пор не знаю, куда он ее унес.
Но я все равно не могла заснуть. И, если честно, никто, даже та несчастная, не был в этом виноват.
2
Позвонила моя мама и потребовала свидания.
Когда оно состоялось, она потребовала, чтобы я подробно рассказала ей о визите к врачу. Но мне не хотелось об этом говорить. Все было известно и до визита.
Когда я только кровь сдавала, медсестра сказала мне вот что:
– А что вы волнуетесь? Проживете столько, сколько на роду написано…
– Бить надо за такую философию, – сказала в свою очередь моя мама и отправила меня по врачам.
Только она забывала, что моя философия во многом совпадает с озвученной.
Пошатавшись немного по больницам, я поняла, что лечиться в таких условиях не смогу, – здоровья не хватит. И уж тем более ни за что не соглашусь лечь на обследование: что я, больная?
– Температура у тебя есть? – спросила мама.
– Температура есть всегда, – сказала я раздраженно, – и даже в морге. Только там она минусовая.
Мама вздохнула. Я подумала: какое счастье, что у них с папой еще и сын есть. Кажется, мама подумала то же самое, потому что сказала:
– Тебе от Леши привет. – Леша – это мой брат.
– Как ты думаешь, все-таки что это? – спросила она, имея в виду мое недомогание.
– Вообще–то, – сказала я, – симптомы следующие: последние полгода я не выношу пошлости бытия, систему ценностей обывателя, на меня давят стены в приличных домах и раздражают менеджеры во всех своих проявлениях.
– Глупости какие, – заметила мама.
– Проблема в том, – сказала я, – что мой организм все это отторгает физически.
– Это не зависимость.
– Зависимость. Почти тюрьма. Прекрати ненавидеть реальность, и она не будет тебя так угнетать.
Помолчав и словно что–то вспомнив, я спросила:
– Мама, а ты смогла бы из-за меня напиться?
– Конечно, – спокойно сказала она. – А ты – лечь ради меня на обследование?
– Нет, – отшатнулась я.
– А вернуться домой? А устроиться на работу? – продолжала она.
– Не хочу я в вашу клетку, – был мой ответ.
– Анечка, – устало сказала мама, – ты уже взрослая, и я скажу тебе то, что все нормальные люди понимают сами. – Я насторожилась. – Свобода – это рай.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я.
– Истинная свобода, – пояснила она, – именно та, которая от всего, возможна только в раю. На земле, Анечка, мы слишком серьезно от многого зависим, чтобы ненавидеть или игнорировать это…
3
Мы с Мишей сидели на кухне. Была ночь. Спать не хотелось. Хотелось поговорить.
– Нет, а если серьезно, – сказал Миша, – почему ты не ешь больше мясо?
– Потому, – сказала я, – что все это тоже когда–то дышало, грустило и любило. – Обычно я не говорю таких вещей за столом. – Просто мне стало казаться, Миша, что между людьми и животными довольно много общего, понимаешь?
Он пожал плечами, достал из холодильника чью-то колбасу, туго обмотанную бечевкой, отрезал себе кусочек, а потом спросил:
– Ну чего общего у тебя может быть с этой колбасой?
– Мы обе туго связаны по рукам и ногам, – задумчиво сказала я.
Миша фыркнул.
– Знаешь, что такое счастье? – спросил он.
– Свобода? – подсказала я.
– Нет, Анечка! – рассмеялся он. – Счастье – это свежие простыни и суп из того, что тоже когда-то дышало, грустило и любило…
Мы дружно рассмеялись.
– Между прочим, – сказала я, – я устроилась на работу.
– Куда? – удивился он.
– Овощи продавать.
– Надо же, с высшим образованием человек, а все равно идиот, – с удивлением сказал Миша.
– А по-моему, растения – это красиво.
– Я ж и говорю – дура. Ладно, иди спать, а то уже поздно.
– Доброй ночи, Миша, – сказала я.
– И тебе не проспать, – зевая, как старый крокодил, ответил он, и я подумала: ну разве можно его не любить?
г. Смоленск