Документальное повествование
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2006
Воздвиженский подходит к висящей на стене ландкарте, берет в руки кий и начинает путешествовать по европейской территории.
– Ну, поезжай, мой друг.
– Европа, – начинает друг.
– Раз, – считает учитель.
– Азия.
– Два, – считает учитель.
– Гишпания, – продолжает камчатник, заезжая кием в Белое море, прямо к моржам и белым медведям.
Раздается общий хохот. Учитель считает:
– Три.
Н.Г. Помяловский. Очерки бурсы
Цинический реализм как он есть
– Ну что, пойдешь в армию.
Подобрав отвисшую челюсть, автор этих строк робко поинтересовался:
– Как это?
– Пойдешь в армию. Весной.
– А отсрочка? По закону положена отсрочка!
Военком открыл лежавшую на столе брошюрку и прочел статью Закона, гласившую, что работающий в школе педагог подлежит призыву на действительную воинскую службу по окончании учебного года – в весенний призыв.
– Разрешите? – Я пробежался глазами по строчкам и на той же странице отыскал другую статью, куда более соответствующую моему случаю: учитель с высшим педагогическим образованием, работающий в сельской школе, получает отсрочку от военной службы на все время работы – то есть вообще не призывается.
Тупорылый милитарист отказался считать меня человеком с высшим педагогическим образованием:
– Как называлось твое учебное заведение? Нижегородский Государственный Университет. Где слово “педагогический” в названии? Нету.
– Что же, – говорю, – меня все эти годы обманывали, когда говорили, что я получаю высшее педагогическое образование? Да и ваш коллега из военкомата города Бор подтвердил, что я имею по закону отсрочку как сельский учитель.
Военком замолчал. Я почти слышал, как в бронетанковой башке со скрипом вертятся какие-то колесики.
– Ну, – сказал он неуверенно. – Во-первых, тебе нужно принести справку, что твоя школа является сельской…
– Пожалуйста!
Получив требуемое, военком куда более нерешительно, совсем не по-армейски, добавил:
– А еще нужна справка, что ты действительно там работаешь…
– Извольте!!
Он мялся:
– Все б ничего, но вот название твоего университета. Было бы слово “педагогический”, вопросов бы не было… Ладно, сейчас, чтобы все вопросы отпали, позвоним адвокату.
С юристом говорил недолго, поглядывая на ксерокопию моего диплома:
– Тут парень претендует на отсрочку… Закончил ННГУ… Специальность – филолог, преподаватель. Да, есть слово “преподаватель”. Да. – Военком повесил трубку и как ни в чем не бывало сказал: “Ну что же, работай сколько душе угодно. Никто тебя не побеспокоит”.
И произнес небольшую речь следующего содержания: я, мол, считаю, что каждый парень должен послужить в армии, но согласен также и с тем, что каждому – свое.
Этакий вояка-либерал!
Из здания я вышел еле живой, доплелся до склона холма, на котором стоит городок – центр небольшого района, затерянного в глубине области. Здесь, в пяти минутах ходьбы от военкомата, была отличная скамеечка, с которой можно было полюбоваться на реку Ветлугу. Долго приходил в себя. Тело мое, хлебнувшее могильного холода, вновь набиралось жизненных сил.
Классический сюжет “деревенской” прозы: юный, полный знаний, светлых надежд и любви к своей профессии, самоотверженный учитель прибывает в сельскую местность, надеясь обрести в деревенских детях благодатную почву для собственных педагогических разработок. Разумеется, реальность оказывается суровей, чем он предполагал. Долгое время молодого преподавателя никто не принимает всерьез – ни коллеги, ни ученики, – но он упорно работает над собой, ищет новые пути к ребячьим сердцам, штудирует специальную литературу… И вот случается чудо: дети, зачарованные интеллектом наставника, наконец-то проникаются к учителю уважением. Позабыв про шалости и лень, они берутся за учебу и становятся примерными заключенными концлагеря, имя которому – государство.
Ничего подобного я вам не расскажу. К учительскому делу главный герой имел весьма отдаленное отношение.
Тогда, возможно, в моем рассказе следует сделать упор не на педагогические изыски, а на лихой сюжет? Молодой учитель приезжает в далекое село подобно тому, как новый шериф прибывает в полузаброшенный городок Дикого Запада? Село кишит юными, но вполне созревшими бандитами, которые уже свели в могилу не один десяток учителей. Что остается делать? Драться. Очень кстати юный педагог оказывается киборгом-убийцей, как в старом добром боевике “Класс 1999-го года”, и начинает гвоздить шалопаев из всех подвернувшихся под руку калибров, а уцелевших сажать за учебники.
И вновь хэппи энд.
Увы. Экстрима в моем рассказе тоже не предвидится, хотя бы потому, что главный герой не очень-то любил общаться с местными. В свободное от работы время он сидел дома в состоянии глубокой депрессии. Никуда особенно не ходил, ни с кем особенно не общался. При этом местные парни относились к молодому чужаку хорошо, с пониманием, признавали его право на странности и никогда не пытались причинить ему никакого вреда. А по большому счету, просто не обращали на него внимания, поскольку тот не мог быть их собутыльником, – за это невнимание автор книги им очень благодарен.
Все, что описано в “Абориген-дайджесте”, имело место быть в действительности. Конечно, когда тот или иной диалог или эпизод воссоздается по памяти, многое теряется, но по крайней мере я ничего не придумал.
В этой книге будет много “Я”. Любые произведения мемуарного типа отдают эгоцентризмом. Но разве отдельная личность не представляет собой нечто достойное внимания? В каждом индивидууме можно увидеть нечто типическое. Возможно, мне удастся продемонстрировать некоторые тенденции, которым подвержена современная молодежь. Как поется в одной шуточной песенке:
Щас полно таких, как я,
Не ругайте их зазря,
А то скоро пожалеете об этом!
Дабы не задеть ничьих чувств, обещаю сразу: вы не встретите на этих страницах ни названия поселка, где я работал, ни, тем более, подлинных фамилий тех, с кем я работал и кого пытался учить. Это обычный поселок, каких тысячи в нашей стране, населенный обыкновенными людьми.
Учителям свойственен некий профессиональный идеализм, а точнее, профессиональное лицемерие и даже профессиональная слепота. “СНАЧАЛА ЛЮБИТЬ, ПОТОМ УЧИТЬ!” – гласил лозунг, висевший в учительской одной из нижегородских гимназий, той самой, где я проходил педпрактику на пятом курсе.
Пожалуй, стоит немного рассказать об упомянутой гимназии, точнее, об одном из ее девятых классов. Этот класс дважды появлялся на одном из центральных телеканалов. Первый раз – в связи с уроками “чести и достоинства”, или как там это у них называлось. Суть уроков состояла в разыгрывании сценок следующего содержания: мальчик напрашивается домой к понравившейся ему девочке под разными предлогами, надеясь поприставать к ней, девочка придумывает отказы. “На улице дождь, пойдем к тебе домой?”. “Не надо, я лучше тебе зонт вынесу, вернешь, как только сможешь”. Хорошие уроки, нужные. Правда, все они не стоят одной-единственной упаковки презервативов, предусмотрительно положенной в кармашек любимой дочке или сыну.
Второй раз эти же ребята сняли отличный короткометражный фильм и победили на каком-то фестивале. Сюжет такой: в переполненный автобус заходит старушка, и единственный, кто уступает ей место, – водитель. Автобус дальше не идет. Просто, как все гениальное.
Несколько первых в жизни уроков я провел не в этом талантливом классе, а в параллельном, не менее способном. Уже тогда понял, что никогда в жизни не буду работать учителем. Не люблю профессии, так или иначе посягающие на самое дорогое – человеческую свободу. Сельские школьники далеки от городских гимназистов. Восьмиклассницу Машу Членопалову судят за кражу самогона. Юристы просят прислать ее характеристику. Подсудимая пьянствует, наплевательски относится к занятиям в школе, с одиннадцати лет спит с мужиками, о чем знает весь поселок, включая младших школьников.
Вместо того чтобы написать в характеристике Членопаловой одну-единственную фразу: “Первая шалава на селе!”, завуч Надежда Евгеньевна берет свое золотое перо и пускается в словесные излияния: “Очень способная девочка… отлично ладит с одноклассниками… проявляет интерес к занятиям…” Ничего не поделаешь – педагогическая фальшь. Ребенок, будь он хоть трижды подонком, признается абсолютной ценностью. Хотя возможно, что это и правильно. Не я придумал педагогическую систему, и не мне ее реформировать.
Вот вы, дорогой мой студент (любого пола), занимающийся в педагогическом вузе и мечтающий о карьере учителя. Вы проштудировали всех Макаренков вместе с Песталоццами. Вы пришли на первый урок идеально подготовленным. Вы приветствуете своих ангелочков словами: дорогие дети, сегодня мы с вами отправимся в увлекательное путешествие… А один из этих ребеночков очень спокойно встает и очень спокойно говорит: “Ты у меня сосать будешь”. Дословная цитата, кстати. Рассказал об этом случае одной романтичной девочке, собирающейся работать в школе. Сперва обалдела. Потом загрустила.
Что там писал Макаренко? Взять хама за загривок и садануть рожей об парту? Если даже он ничего подобного не писал, вы, дорогой мой, сами, своей рукой это туда впишете. Рассуждать, каким терпеливым и целеустремленным должен быть учитель, – это одно, и совсем другое – молча вытирать плевки с собственного лица, пусть и в переносном смысле.
Беда в том, что учитель в принципе беззащитен перед детьми. Телесные наказания – дело подсудное. На двойки всем детям давно наплевать, тем более что к концу четверти учитель сам же будет своих двоечников вытягивать на тройки, чтобы себе же жизнь не испортить. Не успевает лоботряс – кто же в этом виноват, как не учитель? Не сумел заинтересовать. Вот и единственное спасение для педагога. Смог сделать так, чтобы дети полюбили его (именно его самого, внешность, характер, личность), а потом уже распространили любовь и на преподаваемый им предмет. В результате имеешь успевающий благодарный класс. Не смог – сражайся, как умеешь. Всего-то и оружия у тебя, что никому не страшные двойки, а также жалобы родителям учеников и директору школы плюс собственные голосовые данные. Хотя и криками детишек не очень-то прошибешь.
И главное, помните: ребенок неприкосновенен. Он тебя хоть обхаркает с головы до ног, ты должен молиться на своего мучителя, как это делает завуч Надежда Евгеньевна, весьма своеобразный человек. На мою жалобу, что ученица шестого класса Наталья Изрыкалова отвратительно себя ведет (залезает на уроках под парту и сидит там весь урок, орет на весь класс, рисует картинки, вместо того чтобы писать упражнения), завуч отвечает мне тихим, вкрадчивым голоском:
– Наташа – девочка творческая, к ней нужен особый подход…
А сама ведь не меньше моего от Натальи натерпелась!
Врать не буду – к небольшому количеству детей нашелся-таки особый подход, мы даже подружились, хотя работе педагога это вредит. На остальных я с большим удовольствием наплевал. Читали ли вы “Республику ШКИД”? Как называли бывшие беспризорники учителей-самозванцев, преподававших лишь ради того, чтобы казенным куском разжиться? Правильно, халдеи. Это название древнего народа отлично распадается на два русских корня: ХАЛтурный ДЕятель. Это я и есть.
Другие скажут: ага! Выделяешь себя в какой-то особый тип людей!
Выделяю. Что дальше?
Считаешь себя лучше других?
Считаю, что все люди разные и каждый волен делать то, что считает нужным. …Девятиклассница Алена Тигрентьева – круглая отличница. И вот в учительской разгорается спор: классная руководительница девятого класса требует, чтобы Алене единственную четверку в четверти – по экономике – исправили на пятерку. Известно, круглый отличник – огромный плюс для престижа школы, ибо данные об успеваемости учащихся всех районных школ поступают в РОНО, а там, исходя из этих сведений, распределяют по школам разные блага. Да к тому же классрук была по совместительству матерью этой самой Алены – потому и требовала отличной отметки для дочери. Валентина Александровна, что вела экономику, отказалась наотрез: на пятерку не знает. Хоть режьте меня – пять не поставлю. Не за что. Мать настаивает: дайте ей индивидуальное задание! Валентина Александровна идет на принцип. Пусть эта четверка послужит Алене уроком, чтобы в следующей четверти она без вытягивания за уши сама бы все выучила на отлично! Но сердобольной мамаше и заботливому классруку пятерка нужна немедленно. И в учительской начинается то, что грозит гибелью всему живому в радиусе ста метров – женская перепалка.
А вот просто-таки вопиющий пример педагогической фальши.
Мы готовились к очередному школьному празднику. Завуч высказала безупречную с педагогической точки зрения идею: танцы как таковые не несут никакой воспитательной нагрузки. Вот если в середине дискотеки провести несколько конкурсов!
Вслед за рацпредложением поступила скептическая реплика от меня:
– Конкурсы – это, конечно, неплохо. Но я их вести не буду. Потому что если посредине дискотеки отключить музыку, поднимется пьяный хай: “Включите обратно!”
Эх, что тут началось! На меня набросились со всех сторон, загалдели:
– Да что вы такое говорите, Андрей Сергеевич! На школьные праздники нельзя приходить в пьяном виде!
Я-то знаю, что нельзя. Учителя знают. Даже ученики, и те знают. Но наивным было бы думать, что этот запрет соблюдается. Достать на селе самогон проще, чем шнурки завязать, тем более, что у многих детишек родители и сами промышляют самогоноварением. На все танцы старшеклассники приходят навеселе, но учителя предпочитают этого не замечать. А если и замечают, то театрально ужасаются: что творится! Дистанция между старшим поколением сельских жителей и их детьми-школьниками невероятно велика: это две группы людей, каждая из которых обитает в своей геологической эпохе. Именно это – старорежимный взгляд на жизнь и на формирование личности подростка (простите за термин ненавистной мне лженауки) плюс собственное пуританское воспитание – не позволяет пожилым учительницам разглядеть то, что очевидно мне.
Вот еще случай: меня попросили на открытии Осеннего Бала прочесть стихотворение Сергея Есенина. Ничего не имею против этого автора, но в стихотворении встречается слово “конопляник”. Я предупредил педагогов сразу: оно вызовет у детей истерический хохот. Мне не поверили. Я прочитал стихи, злосчастное слово постарался проговорить так быстро, чтобы слушатели просто не успели его уловить. Но они уловили. Еще бы! Для современного подростка конопля – это прежде всего курительная травка для веселья.
Глупо было бы предполагать, что учителя и вовсе не догадываются об истинном облике (а не о том, который они демонстрируют при взрослых) своих обожаемых деток, – о нем просто не принято говорить. А если кто-то и говорит, то с преувеличенным страданием, с изумлением на лице и непременно с виноватым видом. Мол, уж простите меня, что вспоминаю о таких тяжелых сторонах жизни.
А я вот не понимаю: чему здесь изумляться, из-за чего страдать?
Читатели, верно, уже считают меня врагом всего живого. Дескать, говорит о всяких ужасах и бравирует своим равнодушием.
Не будьте ханжами, господа! Я пишу о самых отвратных явлениях жизни как о чем-то само собой разумеющемся именно потому, что они и есть нечто само собой разумеющееся. В этом суть того, что я называю циническим реализмом.
Будучи студентом, я работал на фабрике мороженого. Бригада грузчиков состояла из парней восемнадцати – двадцати лет, крепких, веселых, дружных. Вместе развлекались по ночам, на следующий день во время обеденного перерыва делились впечатлениями, давясь хохотом:
– Мы вчера ночью полгорода уделали! (“Уделали” – это значит избили с особой жестокостью, а не просто чуть-чуть попинали.) Идем, навстречу какой-то мужик, говорит: как на вокзал пройти, я не местный… “Ах, ты не местный?! Ну-ка иди сюда!” Там рядом была стоянка такси… Пока мы его уделывали, он таксистам орал: “Помогите! Я заплачу, только вытащите!” Мы его так отпинали, аж мясо с лица начало отслаиваться…
Кто это говорит? Террористы, скинхеды, бандиты или, может, сатанисты? Нет – самые обычные среднестатистические пацаны, учащиеся ПТУ, не имеющие никакого отношения к оргпреступности, черным культам и националистическим партиям. Будущие шоферы, инженеры, бухгалтеры, будущие мужья и отцы. Для них нет ничего необычного в том, чтобы напиться и слоняться по ночному городу, до полусмерти избивая всех, кто чем-либо не понравился. Или накуриться “травы” прямо на рабочем месте. Или поделиться с товарищем таким вот замыслом: мол, хочу себе мобильник раздобыть, поеду в Толоконцево, где наркоманы тусуются, и у кого-нибудь “приватизирую”.
Впрочем, кое-какие волнения за содеянное все же терзают их душу… “Пацаны, вы не в курсе: мы вчера никого из “авторитетных” не задели?” То есть, уважаемый читатель, если вы не относитесь к преступным “авторитетам”, то, завидев ночью толпу пьяных парней, немедленно прячьтесь. Если же они напали – выхватывайте пистолет (газовый, ударный, пневматический, да хоть боевой!) и шмаляйте прямиком промеж глаз ближайшему из нападающих. Они-то вас не пожалеют.
Это я к чему, собственно? К тому, господа, что не закрывайтесь вы от гадостей жизни, а столкнувшись с ними – не ужасайтесь и не удивляйтесь: “Как это, мол, так?” Мой совет: принимайте любую проблему как данность и спокойно ищите решение.
Если оно есть.
Фотосессия “Один день Андрея Сергеевича”
Фотография № 1. Пора вставать, Андрей Сергеевич!
На этом утреннем снимке я сплю на диване под одеялом, на котором нет пододеяльника. Справа от меня ободранный бок печи, позади столик с мелким барахлом: походными шахматами, вазой с искусственными цветами, пакетиком сухариков, часами, книжкой, фотографией в рамке. На той фотографии, что стоит на столе, изображен один из эпизодов моего прошлого: сцена, на которой играет рок-группа. Два вокалиста (один – повыше, второй – пониже), один басист неопределенного пола (длинные волосы, подведенные глаза, накрашенные губы), один бритоголовый барабанщик. Тот из вокалистов, что пониже, – я.
В домике две комнаты, не считая кухни. В большой комнате сплю я, в маленькой – физрук. Кстати, вот и он.
Фотография №2. Скудный учительский завтрак
Физрук Сергей Евгеньевич завтракает. Мешает чай ложечкой. Рядом с металлической кружкой лежит кусок белого хлеба, намазанный маслом. В центре стола – тарелка с печеньем, заварочный чайник, сахарница. Позади стола – стена, украшенная огромным фотоплакатом: лесисто-каменистый берег моря, скалы, сосны.
Физруку столько же лет, сколько мне. Ниже меня ростом, короткие волосы всегда уложены набок и чуть-чуть выдаются вперед маленьким козырьком; серьезен, хорошо знает свое дело, мастер на все руки, отличный спортсмен, владеет борьбой. Представляет собой тип хорошего деревенского парня, будущего отца семейства и крепкого хозяина, у которого в доме никогда не будет ни скрипеть крыльцо, ни протекать крыша. Родом он из деревни, находящейся недалеко от поселка, где мы работаем, – ездит домой по выходным на собственном мотоцикле.
Фотография № 3. Такси свободен!
Калитка нашего домика, рядом физрук на “железном коне”, красном “иж-планета 8”. Подробнее рассказать не могу: эту фотку у меня слямзили – видимо, некие тайные обожатели Сергея Евгеньевича.
Фотография №4. Рассекаем!
Сделана из-за спины физрука, когда мы едем на работу. Асфальтовая дорога уходит к самому горизонту, справа тянется убогая изгородь из тонких сереньких дощечек, видны кое-какие домишки. Поселок, где мы живем, возник сравнительно недавно, в советское время, построен на тяп-ляп: дома, больше похожие на бараки, от времени посерели и представляют собой довольно жалкое зрелище. Пример того – школа.
Фотография №5. Школы дом обветшалый
Вот и школа. Двухэтажное длинное здание с высокими окнами, ярко-голубой входной дверью и палисадником, окруженным забором из свежих некрашеных досок. За забором растут высокие березы.
Фотография №6. На занятия
Три ученицы одиннадцатого класса идут в школу. Один парень из тех, что закончил школу два-три года назад, сказал мне с большим удовольствием в голосе, рассматривая этот снимок: “Я их всех знаю, а эту особенно близко”. Как мне потом сообщили, ту, о ком он говорил, знали подобным образом многие.
Фотография №7. Педагог рулит
Андрей Сергеевич ведет урок в шестом классе. Стоит в распахнутой джинсовой куртке и пятнистой фиолетово-белой футболке, в руке указка, позади доска, правее – географическая карта “Российская Федерация”.
Разве я не сказал? Я вел географию. Чем не работа для истинного филолога, для которого самое главное – умение трепать языком и выпутываться с помощью этого из любой ситуации?
“Ты ж параллель от меридиана не отличишь!” – в ужасе кричал один из моих друзей, узнав о выбранной мной вакансии. Неправда. Все годы, что я учился в школе, в моей комнате висела карта мира, которую ваш слуга покорный часто рассматривал от скуки и очень многое запомнил. Один восьмиклассник как-то раз на перемене начал задавать мне каверзные вопросы: называл города и страны и просил показать, где они находятся. Я отыскал все, причем довольно быстро.
Выше доски и карты видны фанерные плакаты, изображающие устройство живой клетки (цитоплазма, оболочка, ядро) и состав биосферы. Урок проходит в кабинете биологии, ибо специального кабинета для географии в школе не предусмотрено.
Фотография №8. Что же это за штука?
Еще один снимок с урока. Шестиклассница в зеленой куртешке с осоловелым видом рассматривает глобус, который стоит на столе, заваленном кипами учебных пособий. Позади стола, на стене, – схема эволюции живого мира.
Фотография №9. Элина Дамировна – борец за добро и справедливость во всем мире…
Элина Дамировна, старшая вожатая, беседует в коридоре с восьмиклассником Сережей. Справа – раздевалка, слева картинки с противопожарными агитками. Картинки эти полюбились мне с первого взгляда: у художника очень своеобразный взгляд на жизнь. Персонажи – зооморфные уроды, попадающие в разные огнеопасные ситуации из-за собственной тупости. Больше всего мне нравились две дебильные свинки, которые с разинутыми пастями сушили какие-то шмотки над электрообогревателями. В выражениях свиных морд явно читается недоуменно-восторженное: “Уй, блин, круто-то как!”
Теперь о главной героине снимка.
Она молода и очень красива. Когда я впервые увидел ее, то впал в шоковое состояние и долго потом приходил в себя. Самое очаровательное в Элине – ее хрипловатый голос, забавно диссонирующий с внешностью. Какое-то время мне казалось, что я влюблен в нее. Потом, правда, выяснилось, что старшая вожатая замужем за бывшим десантником, и вся моя любовь мигом прошла. Правда, народная молва все же записала меня к ней в любовники – совершенно безосновательно.
В отличие от меня Элина – молодой специалист в полном смысле этого слова. Превосходно подготовлена к педагогической и организаторской работе, очень спортивна (ведет секцию аэробики для девочек), владеет игрой на фортепиано… Но главное – верит в педагогику и в детей. Так сказать, учитель по призванию, педагог-идеалист. Я вовсе не утверждаю, что это плохо, – просто дети разные бывают. И в сельской школе Элине, как и мне, не раз приходилось сталкиваться с полным равнодушием, нелюбознательностью, пассивностью учеников, да и с косностью престарелых учителей тоже. Но я все это воспринимал со спокойствием, она же страдала.
Фотография №10. …И другие
Тот же кусок коридора. Дамировна на заднем плане справа, рядом лыбится полный круглоголовый и чуток смуглый восьмиклассник Сергей (улыбка у него ослепительная, а когда он улыбается, то глаза сужаются, становясь прямо-таки китайскими). На переднем плане – две симпатичных десятиклассницы на лавочке (лавочка голубая, с выгнутой спинкой), поверх них – опять же шедевральные противопожарные картинки. На одной – те самые две свинки, на другой – два котенка что-то поджигают с помощью увеличительного стекла. “С лупой так играть опасно!” – утверждает подпись. Слово “лупой” заботливо исправлено ученической рукой на “залупой”. (Что ж, в такой редакции утверждение не потеряло актуальности. Действительно, поджигать половые органы увеличительным стеклом куда как небезопасно, да и больно к тому же.) А вот и еще одна суперская миниатюра: лисенок с подлинно демонической гримасой на морде поджигает тополиный пух (должно быть, именно с таким выражением лица Гитлер поджигал рейхстаг), сидящий рядом на скамейке интеллигентного вида пудель в очках в ужасе воздевает указательный палец. Чуть повыше картинок с зооморфами находится другая серия противопожарных миниатюр. Их главный герой – юный пожарник нетрадиционной ориентации (о чем говорят его пухлые, яркие, явно накрашенные губы), который изучает устройство огнетушителей, рассматривает стенды с топорами и ведрами, сообщает по телефону о возгорании и т.д.
Фотография №11. …И еще кое-кто
Снова тот же коридор, Дамировна вновь на заднем плане, но уже слева. Лавочка возле раздевалки, отгороженной от коридора деревянной стеной с застекленными окнами. На лавочке еще две десятиклассницы и третьеклассник.
Фотография №12. Пылающий директор
У Дали есть полотно “Пылающий жираф”. Соль картины в том, что означенная зверюга присутствует где-то на заднем плане, спереди же – другие занятные создания.
“Золотозубая красавица Дарья” – так сказал про директрису Дарью Ивановну один из ее бывших одноклассников. Сейчас эта смуглая женщина изрядно пожевана предпенсионным возрастом. Ни одного плохого слова о Дарье Ивановне сказать не могу. Здравомыслящий человек, отлично знающий свое дело. Разговаривает слегка нараспев. Ко мне относилась с материнской любовью, прощала все мои халтурные деяния – видимо, за то, что кое-какую помощь школе я все-таки оказал, кое-что у меня все же получалось.
Кроме непростых школьников, директрисе достались очень трудные собственные дети. Старший сын, взрослый парень, сильно похожий лицом и бакенбардами на Пушкина, был вечно пьяным бездельником. Как-то раз ворвался ко мне на урок, видимо, разыскивая мать, оглядел присутствующих обалделым взглядом и произнес слово на букву “б”. “Здесь таких нет”, – спокойно отреагировал я. Ничего более не сказав, он покинул класс.
Второй из сыновей делал вид, что учится в десятом классе, на деле же спал на уроках, в свободное время рассекал на мотоцикле и занимался другими интересными вещами. Намного лучше обстояли дела со взрослой дочерью, которая сперва работала в школе учительницей информатики и русского языка в шестом классе, затем вышла замуж (что по сельским стандартам означает, что она уже состоялась как женщина) и ушла в декретный отпуск.
На фотографии Дарья Ивановна в ярко-красном платье с черным воротничком беседует с учениками о чем-то. Они – фон, а на переднем плане – десятиклассница Наташа Харькина лупит глаза в объектив со смешной улыбкой. Позади Наташи – застекленный стенд с государственными бумагами – свидетельством, уставом школы и прочим.
Фотография №13. Бригада
Бревенчатая стена школьного здания. Парни курят на завалинке: одиннадцатый, десятый классы, есть и один восьмиклассник. Лиц не видно: снимок расплывчат. Позади них, вдалеке, виднеется одноэтажное здание школьной столовой. Между ним и школой – огромное пустое пространство.
Жалко столовую. В том же здании находились два магазина, и спустя несколько дней после Нового года постройку подожгли конкуренты – совершенно не думая о том, что дети останутся без помещения для приема пищи и проведения торжественных мероприятий. От здания почти ничего не осталось, а что уцелело, то было растащено предприимчивыми гражданами на металлолом. Ученики с тех пор обедают в детском саду, что находится от школы на десятикратно большем расстоянии, чем прежняя столовая.
Фотография №14. Щас обделаюсь
Школьный спортзал, где после уроков физрук проводит занятия атлетической секции. Андрей Сергеевич в футболке с надписью “за здоровый образ жизни”, которую получил за участие в антинаркотическом концерте (см. Фотография №1), натужно приседает со штангой. Слева – козел (спортснаряд), справа – высокий одиннадцатиклассник Алеша, тоже со штангой на плечах. Позади турник. Голые стены и пол.
Спортзал находится в отдельном здании. Тут есть все, что необходимо: баскетбольные щиты с корзинами (над которыми коротышка-физрук во время игры взлетает, словно блоха, и кладет мяч сверху), маты, столик для пинг-понга, штанги и прочий спортинвентарь.
Какое-то время ходил сюда на спортсекции к Сергею Евгеньевичу, но потом прекратил, ибо после занятий нужно было весь этот зал драить, а это меня совсем не радовало.
Фотография №15. Вино, карты, женщины
Снова наш домик. Большая комната. Физрук и две наши самые частые гостьи – десятиклассницы Маша Мордунова и Наташа Харькина – играют в дурака и пьют при этом пиво. Ученики охотно нас посещают по вечерам. И девчонки, и парни. У нас всегда весело, всегда гости.
Фотография №16. Посиделки продолжаются
Снова мой диван, на сей раз сложенный. На нем сидят мальчишки из десятого и одиннадцатого класса.
Житье-бытье
– Тебе нормально будут платить? – поинтересовалась одна замечательная девушка (работает ведущей на нижегородском телевидении).
Я лишь развел руками: слыхано ли, чтобы учителям нормально платили!
– Ну хотя бы больше пяти тысяч? По-моему, на меньшее жить просто невозможно!
Мне осталось лишь посмеяться девичьей наивности.
Платили мне в среднем три тысячи рублей в месяц. Астрономические деньги для молодого сельского учителя! Мало того, я сделал удивительное открытие: в деревне на эти деньги вполне можно жить! Конечно, если я при этом
1) не плачу за квартиру, свет, воду, газ;
2) не трачу деньги на вредные привычки;
3) не содержу семью и прочих иждивенцев;
4) безвылазно сижу в деревне.
А теперь подробнее по всем пунктам списка.
Пункт первый… Домик нам с физруком безвозмездно предоставлен школой. Кран с раковиной в нем имеется, вода течет исправно – правда, только холодная, зато бесплатно. А за электричество мы платили раза два за весь год, благо никого это особо не волновало – да здравствует Россия! Что касается прочих удобств… Сортир расположен в пристроенном к дому сарае. Телевизор черно-белый, показывает три центральных канала. Именно в деревне я окончательно отучился от телевидения. Зато есть радиоприемник, холодильник. Есть и плита, для которой необходимо покупать баллон с газом, но чаще всего мы готовили еду на печи: топить так и так было необходимо и не менее раза в день. Зато по вечерам, даже в самые холодные месяцы, в доме бывало чрезвычайно жарко. Особым удовольствием было спать рядом с печью – я чувствовал себя избалованным котом.
Относительно вредных привычек… Не курю и не пью, чего не скажешь о физруке. Каждый вечер стабильная полторашка пива на двоих с “другом семьи” десятиклассником Саней Е., а то и не одна. Изредка – смрадный самогон. И этот человек называет себя малопьющим!
А то как-то раз шли мы зимой с тремя семиклассниками ко мне в гости резаться в компьютерные игры. Глядим: в сугробе огромная вмятина в форме человечьего тела, а на дне этой вмятины – маленькая пластиковая бутылочка. Подняли, читаем: бальзам “Женьшень” для растирания тела и принятия ванн. Содержание алкоголя – какие-то дикие девяносто шесть процентов. Отнесли пузырек физруку. Ничего, употребил. Как говорил Безенчук из “Двенадцати стульев”, нам растираться ни к чему.
Как ни странно, физрук, пребывающий в превосходнейшей форме, курит. Недорогие сигареты одной и той же марки. В нашем домике скопилось огромное количество одинаковых пустых пачек бордового цвета. Серега долго думал, что же с ними сделать. Выкладывал их на стене в виде панно, склеивал с помощью скотча в абстрактную скульптуру и, наконец, недовольный всем, что получалось, спалил все пачки в печке.
Короче говоря, от расходов на курево и пойло я был свободен, как и от иждивенцев. Сергею Евгеньевичу ученики не раз предсказывали: скоро Андрей Сергеевич приведет домой девочку, она будет вам готовить и стирать… Не привел я. Готовили сами. Физрук научил меня делать картофельное пюре с пережаркой, которое было нашей основной пищей. Иногда покупали пельмени, варили рис, макароны. Несколько раз физрук жарил мясо. Потребляли чудовищное количество соуса и майонеза. Вдобавок кое-какая колбаса, печенье, кофе, чай – вот, пожалуй, и весь стол. А грязные шмотки я сам не стирал, а отвозил в родительский дом. Грешен, каюсь.
Домой к родителям я ездил каждые выходные. С теплотой вспоминаю об этих поездках – именно о самом их процессе.
Рейсовый автобус из райцентра (городка, где нет ни одного здания выше трех этажей) в поселок приходит два раза в день по четным дням недели. Каждый приезд автобуса – событие. На остановке собирается толпа встречающих (кто ждет приезда конкретного человека) и просто любопытных (кому интересно поглядеть, кто приехал).
Между двумя крошечными населенными пунктами двадцать километров дороги, из них пятнадцать – лесной дороги. Слева – сосны, справа – сосны. Как-то раз мне пришлось пройти по этой дороге пешком, зимой, с восьми до двенадцати вечера. Шел сквозь темноту, не останавливаясь, практически бежал. “У тебя ум-от есть?” – интересовался потом физрук, пугал волками и медведями. Врать не буду – ничего крупнее зайцев и белок в тех краях не видел.
От райцентра до родительского дома – еще один автобус, электричка и снова автобус. Ничем не передаваемое ощущение охватывало меня, едущего сквозь ночь в полутемном автобусе. Чувствовал себя этаким странствующим молодым монахом. Грустно и странно было мне.
Субботу я проводил в родительском доме, иногда ездил в мой любимый город Нижний Новгород, где раньше учился, где живут все мои друзья, где много памятных мест, связанных с некоторыми интересными моментами моей биографии.
В воскресенье днем возвращался назад. Именно эти поездки отнимали у меня большую часть заработанных денег. Впрочем, за пропитание можно было не волноваться: в поселковых магазинах продукты отпускали не только за наличный расчет, но и в долг, “под запись”. Я это называл “беспроцентный кредит в банке “Свечкин и К””. (Ближайший к нашему дому магазин принадлежал семейству Свечкиных.) Мой долг временами достигал тысячи рублей – но я всегда расплачивался, пусть и не сразу.
В свободное время я откровенно скучал. Перечитал все книги, что были в домике, постоянно привозил новые, перетащил на собственном горбу в поселок свой старенький компьютер. Есть у меня такой агрегат 486-й модификации. В 1992 году подобная махина была последним достижением техники.
А что же люди, спросите вы? Неужели мало было в поселке хороших людей, желающих пообщаться со мной?
Что ж, расскажу немного о селянах.
Диалектологическая практика
Отличительным признаком сельских жителей традиционно считается манера говорить. Из народных словечек запомнилось замечательное “не смогаю”. Означает “не могу, не в состоянии сделать что-либо”, но с сильным экспрессивным значением, произносится непременно со страдальческим выражением лица, измученным голосом, особо упирая на частицу “не”. “В магазин пойдешь?” “Ох, устала я, не смогаю”. Из других интересных слов и словоформ бросается в глаза творительный падеж множественного числа существительных (“за дровам”, “за грибам”), частица “от”, добавляемая после некоторых слов (“У тебя ум-от есть?”), слово “баский”, употребляемое вместо “красивый”, поэтичное “сколь” вместо “сколько” (“Сколь время?”). И обезьянье словечко “чипа” – один из синонимов, обозначающих мужской половой орган.
Вот и вся диалектологическая практика, если не брать во внимание знаменитое народное остроумие, едкое и безжалостное, которое особенно ярко проявляется у детей. Одной очень кудрявой девочке с замысловатой прической дети присвоили кличку “Пудель”, другую, с детства хромую, подволакивавшую ногу, прозвали “Гуляй, Нога, Швыряй Песок”. Чрезвычайного тупого восьмиклассника Женю, разговаривающего кряхтящим голосом, рябого, называли Гуманоид. Хороши и клички, образованные от фамилий. Ковалькова стала “Наковальней”, Кузнецова – “Вакулой”, а Кладова называли “Кладоеб” (или мягкий вариант, употребляемый в присутствии старших – “Кладик”). Меня дети прозвали Абориген – за то, что я носил относительно длинные волосы и редко брился. По их мнению, абориген – это дикий человек, и мои попытки объяснить детям, что так называют коренного жителя любой местности, результата не имели. Взрослые жители поселка – также мастера давать клички: две совершенно безмозглых сестры, зарабатывающих проституцией, известны среди посельчан как “сестры До-до” (прозвище имитирует стук по дереву и намекает на дубовые мозги сестер).
Как известно, в деревне все у всех на виду, потому что все со всеми знакомы и все всем родственники. (Именно поэтому в первые дни моего житья в деревне все прохожие при виде меня замирали и ошарашенно рассматривали меня: это, мол, что за покемон?!) Практически каждая семья многодетна, три-четыре ребенка – норма. Потому в разных классах и встречаются люди с одной и той же фамилией. Как сказал я приехавшей в гости тогдашней моей девушке, когда мы с ней шли по улице поселка: “Будь осторожна! Здесь в каждом доме по ученику, а то и по двое, по трое”.
Добрее ли люди в сельской местности? Несомненно. Выражается во всем, хотя бы в том, что сколько раз ездил я автостопом до райцентра и обратно, никто и не думал просить с меня денег. Разок даже до Нижнего докинули на халяву – сэкономил полторы сотни. Есть, конечно, кое-какая преступность, но воров и дебоширов знают в лицо, и местная милиция всегда в курсе, от кого ждать пакостей. Разумеется, нет и наркомании, только простой русский алкоголизм. Все живое на селе пьет, а какое не пьет, начнет рано или поздно. Пьяные драки – обычное дело.
Сельские жители очень просты. Стандарты собственной жизни они считают одинаковыми для всех, индивидуальности не признают.
Окружавшие меня престарелые учительницы – типично сельские женщины – постоянно интересовались, почему я до сих пор не женился. Я честно отвечал, что не вижу в этой процедуре ни малейшего смысла.
– Ну как же, – удивлялись они, – придешь домой с работы, а дома все сготовлено, все постирано…
Я не стал объяснять, что моя цель стать писателем и работать дома. Сказал лишь:
– Вы говорите о жене как о домашней прислуге. Разве это правильно?
Разумеется, поднялся многоголосый крик:
– Мы все так живем!
И что, разве из этого что-то следует?
– Мы вот, – говорят, – за своих сыновей всегда спокойны, когда они с женами куда-то едут. Если жена рядом – значит, ничего страшного не случится.
Учительская – жуткая территория. Здесь, как и в любом месте скопления женщин, перманентно стоит страшный ор. (Я словно бы вновь оказался на родном филфаке, где на одного молодого человека приходится десять-пятнадцать дамочек.) Самое кошмарное, если начинается какой-нибудь спор: рано или поздно в словесной перепалке наступает момент, когда вопят все одновременно, причем в полный голос.
Особенно возмущает женщин, если в телесериале, где действие происходит в советскую эпоху, герой с героиней оказываются в постели в тот же день, что познакомились.
– Не было такого! – орут учительницы так, словно ту же самую мысль невозможно высказать на обычной громкости. – Год, год за ручку ходили! Поцеловаться боялись!
Видимо, во взаимное притяжение, сопровождающееся обоюдным желанием, они не верят. В то самое притяжение, которое заставляет двух людей молча раздеваться, не задумываясь о нормах морали, и молча набрасываться друг на друга.
Людям это свойственно: верить только в то, что укладывается в их мировоззрение. Если не укладывается – проще думать, что такого не бывает.
А умные – по размеру
Несколько глав своего повествования посвящу тем классам, где я вел уроки. Постараюсь рассказать о личности каждого из учеников (о самых интересных – подробно).
Начну с пятого. Директриса совершила ошибку: назначила меня классным руководителем к этим замечательным ребятам, а уроков у них не поставила. В итоге общались мы редко. Меньше всего – с единственной девочкой, Сашей Прижомовой. Для своего возраста она весьма высока ростом, в ней угадывается будущая ослепительная красавица. При этом репутация у нее отъявленной хулиганки. Учится на хиленькие тройки, водится с Наташей Изрыкаловой. Из шестого класса (о ней в свое время). Наблюдал интересный момент, когда ехал в рейсовом автобусе: на одной из остановок наружу выволакивали пьяного в дупелину парнягу, и Саша, ехавшая в том же автобусе, прицельно метнула в него изжеванную жвачку.
Куда больше довелось мне пообщаться с Колей, Максом и Женьком. Пользуясь случаем, хочу перед ними извиниться: дерьмовенький из меня был классрук. Эти ребята откровенно тянулись ко мне, я же, как мог, отбивался – и, как сказал мой любимый поэт, “не потому, что я злой такой и грубый или эпатировать публику хочу”. Просто все то время, что я жил в деревне, голова моя была занята чем угодно, кроме преподавательской деятельности. На проходивших в райцентрах семинарах для молодых педагогов я делал вид, что слушаю, а сам сочинял похабные стишки. К урокам я готовился, как плохой ученик, – во время перемен, а то и вовсе импровизировал на ходу. Никогда в жизни не писал конспекты уроков. Причину этого лучше всего передал физрук в своей легендарной фразе: “Фигли для баранов конспекты писать?” Впрочем, Сергей Евгеньевич отличался от меня тем, что великолепно знал свое дело, да и физ-ра не тот предмет, где очень сильно нужны конспекты.
Поскольку на моих уроках дисциплины как таковой не существовало вовсе, я заимел собственные методы, позволявшие, во-первых, хотя бы ненадолго заткнуть детям их оручие глотки, а во-вторых, вдолбить в их не в меру умные головы хоть какие-нибудь знания.
На уроках всех классов (кроме разве что моего любимого шестого) мы очень много писали. Попросту под мою диктовку переписывали основные мысли из очередного параграфа учебника. (В те моменты, когда все строчили, в классе воцарялась вожделенная тишина.) Более того, полученными конспектами я разрешал пользоваться на тестах.
Еще один любопытный момент: слово “тест” эти дети всегда писали во множественном числе. Понимали так: один вопрос – один тест. Мои попытки объяснить, что тест – слово английское и означает “проверка”, успеха не имели.
Разве я еще не сказал? Эти бедные дети не изучали английского, этого языка компьютеров и Интернета, этой современной латыни, на которой худо-бедно изъясняется полмира! Вместо этого учили немецкий, будто Европой по-прежнему правит Третий Рейх. “И как вы намерены жить дальше?” – интересовался я.
Тесты сочинял лично Андрей Сергеевич, составлял их таким образом, чтобы правильный ответ можно было вычислить логически, если уж совсем ничего не знаешь. Вот кое-какие примеры, взятые из моих тестов для разных классов. В одном интеллектуальном телешоу за такие вопросы дают сто рублей.
Как называлось первое славянское государство?
а) Хазария б) Византия в) Киевская Русь
В честь какого народа назвали все три крупнейших притока реки Енисей?
а) нанайцы б) тунгусы в) монголы
Какой остров очень активно искали в Северном Ледовитом океане в ХХ веке, но так и не нашли?
а) Эльдорадо б) Земля Санникова в) Урания
Приливы и отливы в Мировом Океане регулируются:
а) притяжением Луны б) притяжением Солнца в) притяжением Марса г) постоянными ветрами
Солнце это:
а) планета б) звезда в) спутник Земли г) созвездие
Другие задания, конечно, были сложнее. Оценивал я нестрого. Более восьмидесяти пяти процентов правильных ответов – пятерка. От семидесяти пяти процентов до восьмидесяти пяти процентов – четверка. От пятидесяти процентов до семидесяти пяти процентов – тройка. Меньше половины – двойка. Последнего я, как мог, избегал, составлял тесты с необходимым процентом простейших заданий – и все равно потрясающие неучи находились.
Но вернемся к пятиклассникам. Двое из них, Макс и Женя, были очень маленького роста (если Женек захотел бы ударить меня головой, то отшиб бы мне все ниже пояса), но чрезвычайно спортивные и боевые. Макс – рыжий, в веснушках, Женя – черненький, с забавной морденкой. Любят участвовать в разных школьных конкурсах и спартакиадах, соперников выносят вперед ногами. И учатся превосходно, особенно круглый отличник Максим. (На мой взгляд, спортсмен-отличник – это человек будущего, если только у человеческой цивилизации есть будущее.) Любят все, что интересно и познавательно. Коля, сын биологички, росточком повыше товарищей, но отличается от них скромностью манер. Не ботан, но пай-мальчик. Одноклассники говорят, что Коля не любит гулять (для деревенского мальчишки это ненормально).
В целом отличные ребята, любознательные. Были постоянными посетителями и в так называемом компьютерном классе, где я орудовал в свободное время, и у меня дома. О многом меня расспрашивали. Макс интересовался, почему я не иду в армию: вдруг фашисты нападут?
И как я ему объясню, что фашисты давным-давно разгуливают по улицам всех наших городов? Слова “скинхэд” и “нацбол” в сельской местности еще не стали понятными всем. И хорошо.
Пятый класс был иллюстрацией к одной грустной закономерности. Судите сами: седьмой и восьмой класс относительно многолюдны – соответственно, девять и одиннадцать человек. В шестом – уже семеро. В пятом – всего четверо.
В четвертом, кажется, шесть или пять учеников – с ними я почти не сталкивался. Зато про третий знаю точно: трое. Насчет второго сказать с уверенностью опять же не могу. В первом классе пятеро. То есть если еще лет семь назад для обычного класса в этом поселке нормой было десять учащихся, то теперь – вполовину меньше: пятеро плюс–минус один. И все бы ничего, но на следующий год в первый класс пойдет один-единственный человечек, девочка, – да и то, если семья не уедет в город.
Мелеет школьный контингент. За год до моего приезда было девяносто шесть учеников, при мне же – восемьдесят. Школа на грани закрытия. Еще два-три годика, и немногим оставшимся детям придется ездить на занятия в другую деревню, расстояние до которой – пятнадцать километров.
Люди бегут из поселка. Здесь нет денег. Обычная зарплата – полторы – две тысячи, а то и меньше. Школьный кочегар, глотающий на вредной работе килограммы сажи и угольной пыли, получает “штуку”.
Впрочем, и это вы знаете лучше меня, если читаете оппозиционные газеты. Я лишь увидел ситуацию с минимального расстояния.
Грустная она, ситуация.
Пытливые умишки
Шестой класс стал моим любимым. Если бы все классы были такими, я бы остался в школе навсегда. Есть и еще одна причина моей любви: у шестиклассников я вел не только дурацкую географию, но и русский язык, предмет, который я неплохо знаю и по-настоящему люблю. Здесь-то и развернулись мои скудные педагогические способности.
Мне доставляло искреннее удовольствие объяснять этим ребятам новый материал, благо большинство из них схватывало правила на лету, шлифовать их знания, на каждом уроке проводя небольшие проверочные работы, читать их сочинения. Заодно и сам повторял некоторые подзабытые моменты.
По меньшей мере пятеро из семерых были незаурядными учениками.
Женя Мухалева и Ксюша Чубикова – лучшие в классе. Умные и очень живые. При объяснении нового материала или проверке домашнего задания я всегда мог рассчитывать на них, если остальной класс подкачает. Любят участвовать в разных танцевальных номерах, причем серьезная Женя чаще всего изображает фоновую подтанцовку, а забавная Ксюша (она очень любит строить разные рожицы, рассказывать смешные истории, да и сама по себе весьма комична) обожает солировать. На стенде в коридоре школы имеются фотографии с Дня учителя: Ксюша в облике Верки Сердючки, в беретике, темных очках и с огромным, больше, чем она сама, бутафорским бюстом. (Женя и Тома, еще одна шестиклассница, танцуют справа и слева от Ксюши.) В конце композиции девочка отхлебнула воды из длинного бокала, пошатнулась и очень натурально произнесла: “Ой, штой-то я наклюкалась…” Консервативные учителя остались, прямо скажем, не в восторге.
Следующими по успеваемости были двое пареньков. Миша Леонов, смешливый, незлобивый, толстенький, кудрявый, разговаривающий писклявым голосом, был почти отличником. Самый лютый его враг – почерк: буквы крупные, неопрятные, слова постоянно залезают за поля. Но, проверяя Мишину тетрадь, я меньше всего обращал внимание на почерк. Меня волновала только грамотность, с которой, как правило, был полный порядок. Именно при мне Миша едва ли не впервые в жизни стал получать по русскому языку практически одни пятерки.
Женек Хвостик – тоже хороший паренек. Смугленький, с оттопыренными ушами. Внешне очень похож на своего брата, отличника Сашу из восьмого класса, но куда более живой.
Их одноклассница Тамара Вертова, или просто Тома, еще одна участница танцевальной группы (вечная напарница Жени Мухалевой), обладала обезоруживающей, какой-то жалобной, но искренней улыбкой и была очень скромной и тихонькой. Перебивалась с четверки на тройку, с трудом запоминала правила, но старалась по крайней мере. Пожалуй, здесь налицо был тот случай, когда не очень хорошие отметки объясняются отнюдь не нерадивостью, а элементарным отсутствием неких врожденных способностей. (Если человеку просто не дано любить и понимать какой-либо школьный предмет, он и не будет иметь по нему хороших оценок, хоть тресни.)
Намного хуже училась Таня Шерстякова, толстая и непроходимо бестолковая. Одни и те же ошибки она могла повторять до бесконечности, никакие проверочные работы, из урока в урок пережевывающие одно и то же, не способны были повлиять на Таню. А то спросите у нее про какое-нибудь слово: что это за часть речи? И она начнет перебирать все подряд: существительное! Прилагательное! Причастие! Мол-де, как дойду до правильного ответа – кивните головой!
Зато вела себя очень шумно. Кричит бывало на уроке в полный голос: “Миша, отвали, козел!” Затем вспоминает о присутствии учителя, смотрит на меня так, будто впервые увидела, и, смеясь, говорит: “Здрасте!” Это она делала каждый раз, как заорет что-нибудь на весь класс. Но ее шалости были весьма безобидны по сравнению с деятельностью последней из тех, о ком я рассказываю в этой главе.
Даже в этом замечательном классе была своя раковая опухоль, омрачившая мою работу.
Наталья Изрыкалова. Самая высокая и самая громкая. Такого типа людей я называю “враги всего живого”. О ней подробно, ибо Наташа – один из интереснейших феноменов школы, где я пытался преподавать.
То, что Изрыкалова демонстративно не делала домашних заданий, на уроках рисовала картинки в тетрадях, пускала самолетики, издавала странные звуки с помощью фантиков от конфет, залезала под парту минут на двадцать-тридцать, орала – лишь половина беды. Добро бы кричала она нечто вразумительное – так нет, она несла полный бред. Бывает, выглянет в окно и восторженно заорет: “О, бабай!” Бабаем в той местности называли черта, хотя слово это татарское и на языке оригинала означает всего лишь “дедушка”. Чаще всего речь ее была совершенно бессвязна, временами Наташа разражалась безумным демоническим хохотом. Разговаривала о чем-то сама с собой, разыгрывала сценки, как она звонит кому-то по калькулятору, и творила прочий беспредел.
Даже другие учителя признавали, что Изрыкалова частенько заговаривается. Был бы я экзорцистом – решил бы, что девочка одержима.
Единственной работой, которую она все же соизволила выполнить, было сочинение на тему “Моя комната”. Наталья написала, что в комнате ее паутина, летучие мыши и ее телохранители – демоны, чертики и т.д. Есть еще тараканы, которые танцуют под “Ленинград”, и скелеты, которые двигают костями под “Сектор газа”.
За такое сочинение я, разумеется, поставил пять. И двойку за грамотность, каковой не было вообще.
Я не имел над этой девочкой никакой власти. Для того, чтобы выжать из нее хоть какой-то ответ у доски, пришлось пригласить в класс Дарью Ивановну. Вызванная отвечать в присутствии директрисы, от напряжения Изрыкалова прокусила себе губу. Появилась огромная капля темной крови.
И вместе с тем у Натальи была светлая душа. Она любила рисовать, ее работы появлялись на школьных выставках. “Какие краски, какое чувство цвета, как хорошо передана природа!” – говорила ее классный руководитель, суровая Валентина Александровна, добиться от которой лишнего комплимента невозможно.
Впрочем, страсть к рисованию проявлялась у Изрыкаловой во всем.
Физрук, исполнявший обязанности трудовика, писал с детьми проверочную работу о назначении сельхозинвентаря – граблей, штыковых и совковых лопат, мотыг, а также инструмента, называемого “кошка”.
“Кошка нужна чтобы рыхлить землю, – написала Наталья. – Береш кошку за хвост и пахаеш”.
Здесь же имелся рисунок: некое животное, скорее похожее на собаку, чем на кошку, волокут за хвост по грядке, в которую оно вцепилось длинными когтями.
Клуб любителей антиквариата
– Я сру! Сру!!! – отчаянно кричит семиклассник Алеша Шалов.
Возможно, он болен дизентерией? Ничего подобного – Алеша занят компьютерной игрой. Очень старая игра, как и все, что есть в памяти моего древнего компьютера: человечек-подрывник бегает по лабиринту, ставит бомбы, взрывает врагов и препятствия. Иногда на месте взорванного куска стены появляется небольшой приз – дополнительная бомбочка или удлинитель пламени от взрыва, но можно нечаянно подобрать “антиприз” в виде черепа и захворать. Самая страшная хворь – когда герой начинает откладывать бомбы сам по себе, не дожидаясь нажатия клавиши. Это выглядит так, словно человечек гадит бомбами. В таких случаях ему нужно постоянно бегать, дабы не подорваться на собственной взрывчатке.
Этим и были вызваны истошные крики Шалова.
В школе я слыл компьютерным гением. У меня, учителя информатики, всегда при себе был ключ от компьютерного класса – малюсенькой каморки, где стояло несколько стульев, стол и один компьютер, с которым я быстро подружился (дружить с компами проще, чем с людьми) и возле которого стал проводить свободные часы во время “окон”. (Всего же в поселке было что-то около трех компов.) Частенько просили меня набрать разные школьные документы. Печатаю я очень быстро, и мало того: умею красиво оформлять текст – искусство нехитрое, но почему-то недоступное селянам. По просьбе директрисы я перепечатывал документы, ученицам набирал рефераты (за что они мне таскали молоко, шоколадки и прочие подношения), для кабинетов химии и биологии рисовал кроссворды, печатал подборки интересных фактов. Из желания пошалить я в уголке каждого отпечатанного для оформления кабинетов листа делал надпись очень мелким шрифтом:
Типография МОУ ***ская Средняя Общеобразовательная школа.
Зав. типографией – Кузечкин А.С.
Хоть какая-то память обо мне останется.
Моя типография, состоявшая из компа и принтера, также производила памятные грамоты выпускникам, расписания работы летнего лагеря, приглашения на выпускной и мало ли еще что. (Меня, кстати, одиннадцатый класс приглашал к себе на выпускной вечер. Я же, ни разу в жизни не бывший ни на одном выпускном, в том числе и на выпускном вечере своего родного класса, решил не нарушать собственных традиций.)
“Какая же все-таки компьютер… – здесь математичка Валентина Александровна (на языке учеников – Тигрентьиха) сделала паузу, подбирая слово, наиболее отражающее ее восхищение, – …клевая штука!” Она рассматривала наляпанную мной печатную продукцию.
Мне даже посчастливилось “откосить” от работы в пришкольном летнем трудовом лагере. Пока несчастные дети под руководством физрука растаскивали старые заборы, выдирали из досок гвозди, рыли ямы и т.д., хитрый Андрей Сергеевич расслаблялся в компьютерном кабинете. Сергей Евгеньевич негодовал. Впрочем, понимал, что, посади его за компьютер, а вашему покорному слуге дай в руки топор, выйдет катастрофа.
Как-то раз одна деревенская девка, из окончивших школу, принесла мне диск с играми: так и так, ни одна игра с него не идет. Я заглянул: ну еще бы не идет! Все игры заархивированы! По-быстрому перекидал их в школьный комп, разархивировал, – теперь стало во что резаться. Мало того, навтыкал кучу любимой музыки, приобрел колонки для ее прослушивания, а на рабочий стол поместил собственную фотографию, чтобы все видели, кто здесь главный.
Отличная фотография! Времен Серебряного века, наступившего вслед за Реставрацией Культа Личности. Я стою перед крыльцом родного факультета, гордый собой и счастливый. Мой тогдашний имидж я назвал “Последний герой боевика”: темно-синяя джинсовая куртка со стоячим воротником, того же цвета брюки, темные очки, пятнистая бело-фиолетовая футболка. Улыбаюсь еле заметно, но с явным удовольствием.
Недалекие ученики, видя меня на экране компьютера, изумленно спрашивали: “Как это вы так сделали?!”
Да! В компьютерной каморке я был королем. Правда, уроки информатики здесь проходили лишь изредка. Большую часть учебных часов мы писали глупейшие лекции о таких программах, как “Ворд”, “Эксель”, “Блокнот”, о назначении клавиш, о месте Интернета в современной жизни и т.д. Причем, я никогда не скрывал от детей простого факта: если бы у каждого из вас был компьютер, вы бы сами за час освоили все, о чем я буду рассказывать целый год.
Второй компьютер, как я уже говорил, стоял у меня в домике. Дети косяками валили играть. У меня составился свой клуб любителей антикварных игрушек (или, как сказал бы Хлестаков, “свой вист”): двое семиклассников, кое-кто из шестого и пятого, и целая куча малышни. Одни мальчишки.
Не вижу ничего плохого в том, что принимал посетителей каждый день. Можно даже зачесть мне это как внешкольную работу: торчать за компьютером лучше, чем маяться бездельем, слоняться без присмотра туда-сюда – и все в этом роде. А что касается графического насилия, то в старых играх его не так уж и много.
Там, в компьютерном салоне, я смог сделать множество интересных выводов.
Для современного ребенка компьютерные игры – это не средство для убийства свободного времени (как для взрослого человека – офисного сотрудника, которому нечем заняться в течение рабочего дня), а фетиш, предмет вожделения, наркотик, а если нет возможности играть самому – то завораживающее зрелище. Когда играет кто-то один, за его спиной стоит целая толпа ребятни, которая неотрывно пялится в монитор, галдит, дает советы. Так было в том игровом салоне, то же самое случалось и в школьном компьютерном классе, когда я в виде особого благоволения сажал кого-то поиграть, и у меня дома. Я даже хотел повесить в обоих местах таблички: “Не лезь, советчик, к игрокам, не то получишь по зубам!”
Чем же привлекательны компьютерные игры для ребенка? Только не надо рассказывать, дорогие педагоги и лжепсихологи, про то, что дети любят вживаться в образы борцов со злом, супергероев и т.д. Все намного проще. Мальчиков распирает агрессия, им хочется убивать, убивать, убивать! Потому и режутся в разные стрелялки, истребляют демонов, инопланетян и бродячих покойников. Девочкам же хочется созидать: специально для них созданы игры посложнее, где нужно выращивать человека, придумывать ему внешность, создавать семью. Это игра в куклы, но на более сложном уровне. Любят девочки и “бродилки” – те, что повеселее и без крови. Десятиклассник Саня Ифигов как-то раз приволок к нам с физруком в домик старую восьмибитную игровую приставку, какие до сих пор популярны в провинции. Мы с гостями рубились по очереди, даже девушки, которые с увлечением играли в незабвенного “Марио”.
В школе “подсевшая” малышня бегала за мной и хором требовала:
– Андрей Сергеевич, пойдемте в компьютерскую!
Тщетно объяснял я им, что “компьютерская” – это то же самое, что “ваннская комната”. Столь же бесплодны были мои попытки избавиться от назойливых детишек. Время от времени все-таки усаживал кое-кого и за школьный комп – как правило, если у класса было “окно”. Но такое случалось крайне редко: все же могли и другие учителя заглянуть (и остаться не в восторге от увиденного). Сам же резался, как одержимый, в любую свободную минуту – как правило, старался играть в одиночестве. Это был отличный способ исцеления больных нервов.
В “компьютерскую” заходили и девчонки (как правило, восьмиклассницы) – просили включить что-нибудь из музыки, не на мой вкус, а на их. Кое-что из современного у меня имелось, я с удовольствием выполнял все заявки. Чаще всего заказывали жизненную и очень печальную песенку “Шалава” одной популярной в народе команды.
– Вам бы диджеем в клубе работать, – сказала одна ученица. И тут же добавила: – Только если вы там будете работать, там будет анархия.
Анархия! Волшебное, священное слово для панков, к каковым с известной долей условности причисляю себя (все же непьющий панк – это нонсенс). Для прочих же людей этот политический термин – ругательство, означающее полный хаос.
Есть и другое слово, священное для меня.
Это слово СВОБОДА.
Каждый человек бьется за свою независимость сам. Общество навязывает ему свои устои. В школе его пичкают ненужными знаниями, хотя в жизни нужно знать только одну вещь: как заработать денег. Все остальное сугубо вторично и только по желанию. Впрочем, школа – это лишь во вторую очередь храм науки, в первую – миниатюрная модель человеческого общества. Здесь человек приучается каждый день видеть одни и те же лица, общаться с одними и теми же друзьями, отбиваться от одних и тех же врагов – все это пригодится в дальнейшем, когда он, став взрослым, найдет постоянную работу, заведет дом и семью. И человек верит, что иначе и быть не может, что у каждого успешного гражданина той страны, где он живет, должно быть свое место, своя территория, свой неизменный круг близких.
Он не помышляет о бегстве, обработанный десятью школьными годами.
Школьные враги отличаются от врагов уличных. Если не сумеешь одолеть уличного врага, то по крайней мере сможешь удрать домой. А от школьного врага не удерешь, ведь школу нужно посещать каждый рабочий день. Приходится искать другие пути. Не умеешь побеждать – учись вызывать сочувствие, подлизываться, обрастать ненужными друзьями, врать, воровать, давать взятки. Умей распознавать в человеке опасность. Уважай командующих тобой старых маразматиков: таким же маразматиком будет твой будущий начальник. Занимайся общественно полезными делами: в школе рвение награждается отличными отметками, а на работе – денежными премиями. И не забывай быть как все, это никогда не вредно.
Сколько раз пытался я проявлять в сочинениях по литературе собственное мнение. Как вам такая тема: “Народная нравственность в романе Шолохова “Тихий Дон”?” Само словосочетание “народная нравственность” ничего, кроме здорового смеха, у меня не вызывает. “Тихий Дон” я прочел тщательно. Никакой нравственности я там не обнаружил. Да, казаки и их жены много говорят о девичьей чести и т.д., но молодежь, несмотря на это, сношается до брака направо и налево. А одна из героинь, изменяя ушедшему на войну мужу со всеми подряд, заболевает сифилисом. Или, может быть, нравственность в традиционных русских забавах, таких, как драки на льду, сопровождающиеся вышибанием зубов и проламыванием черепов? Мало того, жители хутора Гремячий постоянно пытаются кого-то линчевать. Не нравится человек, живет не по заведенным правилам – забить до смерти! (С подобной сцены, кстати, и начинается роман. Помню, что линчуемый все-таки успел кого-то “развалить” шашкой.) На войне казаки тоже являют собой пример истинно русской нравственности: после боя они с удовольствием грабят покойников. (Разве мародерство традиционно не карается смертной казнью?)
Обо всем этом я и написал в сочинении. Отметку не помню, но, разумеется, не пять. С тех пор я и взял себе в правило: писать в сочинениях лишь то, что говорит на уроках учительница, – только своими словами. Ведь никто не требует от меня именно моего мнения, а если и требует, то только для того, чтобы убедиться, что мое мнение совпадает с мнением учителя. (Хотя советские казарменные времена давно прошли и навязывать человеку некие чуждые ему взгляды считается неправильным.) И я в итоге стал отличником по литературе.
Это ли не пример того, с каким цинизмом школа оболванивает человека – при любой власти, любом строе, любом режиме?
Упоминавшаяся мной завуч, пытавшаяся сделать из меня человека, пока я был учеником, часто говорила моей матери, что, закончив школу, я очень изменился, стал работать над поведением. Ничего подобного. Избавившись от школьной каторги, я всего лишь стал самим собой. Некому больше было диктовать мне, каким быть и как жить.
Не говорите, что мне делать, и я не скажу, куда вам идти.
Стадо напильников
Самым шумным классом был седьмой. Начнем, по традиции, с девчонок.
Галя Никчемнова. Невысокая, с противным, писклявым голосом.
Задаю какой-нибудь вопрос по домашнему заданию. Галя тут же тянет руку.
– Ну, Галя, кто такой Васко да Гама?
– А у нас в классе есть бобер с одной титькой. Это Кладик! – радостно сообщает Галя сквозь собственный смех.
Во как! А вы все про Макаренко вспоминаете!
Временами на Галю находило.
– В этом году Фернан Магеллан… – диктовал я.
– …Поцеловал медведя в зад, – злым голосом завершает Галя.
Только потом я узнал, откуда в ней столько желчи, – когда набирал на компьютере для девятиклассницы Алены реферат о здоровом питании. Там она приводит пример семьи, которая не имеет возможности ежедневно полноценно питаться, – это семья Гали, где трое детей, а мать, единственный работающий член семьи, получает полторы тысячи рублей.
От недоедания еще и не так озвереешь!
Галя – не отщепенка, не редкое исключение. На уроках географии ее мышиный голос примешивается к общему многоголосому хору. Орут, как ни странно, одни девчонки, они же главные гонители Сергея – многострадального Кладика.
Обычно я сочувствую изгоям, но данный случай – исключение.
Сергей – не то второ-, не то третьегодник. Выше ростом и тупее любого в классе. Лицо неприятное, пятнистое, бестолковое. Разговаривает невнятно, откровенно мямлит. Тройки (лучшее, на что способен) получает только в дни особого душевного подъема. Его постоянно кто-то обзывает, тыкает ручкой в спину, забрасывает комканной бумагой, а Сергею, несмотря на то, что он выше и явно сильнее любого из притеснителей, что-то мешает расколотить пару-тройку головешек и навсегда прекратить травлю. Максимум, на что он способен, – тыкать одноклассника Андрея кулаком в плечо, совершенно не больно, и спрашивать: будешь еще, будешь?
А вот и остальные его мучительницы.
Саша Вихрова. Невысокая, кудрявая, коротковолосая, со вздернутым носиком и хитрющей улыбкой. Говорит хриплым, громким голосом, постоянно чем-то возмущается. Ее взрослая сестра – известная на весь поселок пьяница и гулена.
Наташа Плеванова. Отдельно от коллектива – тихоня, на уроках – один из голосов бабьего хора. (“Не сажайте ее позади меня, она меня тут убьет!” – кричал бывало Кладик, когда я рассаживал орущих девчонок и отправлял Наташу на заднюю парту.)
Оля Кузнецова. Самая высокая, стройная и изящная. Любит вставать в позы. Входя, распахивает дверь и восклицает, вздернув кнопочный носик и выгнув стан: “А вот и я!” Тайком много курит – по непроверенным сведениям, для того, чтобы больше не расти.
Катя Веробьева. Тоже высокая, с не по годам развитым телом, которое нравится даже старшеклассникам. Полна сарказма, как и одноклассница Оля, любит задавать каверзные вопросы, не имеющие отношения к теме урока. Например, почему над православными храмами порхают голуби, а над мечетями кружат вороны?
Андрей Вошенко и Алеша Шалов. Этих двух закадычных приятелей мыслю единым целым. Удивительно похожи: одинакового роста, коротко стриженные, светловолосые, бойкие, тощие, но крепко сбитые, с аляповато-несуразными физиономиями. Именно они стали моими настоящими друзьями, хотя педагогу и противопоказано дружить с учениками. (Мысленно я называл их по именам персонажей анекдотов: Гребибля и Гребубля, настолько они были забавно-одинаковыми.)
Сперва Андрей и Алеша просто ходили ко мне в гости резаться в компьютерные игры. Потом наше общение перестало ограничиваться компьютером: мы стали выбираться на прогулку в лес, окружавший поселок со всех сторон, ближе к лету ходили купаться. Учились они неплохо, куда лучше своих невоспитанных одноклассниц. Ни разу не пробовали курить, что для их возраста неплохое достижение (в следующем классе, восьмом, курят многие). Надеюсь, что после общения со мной они и вовсе не будут этого делать.
Правда, в самом начале моей работы именно эти двое значительно усложнили мне жизнь. В школьной столовой передразнивали, как я ем. На улице любили подбрасывать мне под ноги петарды. А своего двоюродного брата-первоклассника Андрей научил бегать за мной и слюняво кричать, тыкая в меня пальцем: “Дрисня! Дрисня!” (За это родители, по виду типичные алкоголики, потом отчесали малыша-несмышленыша ремнем.)
А как-то раз они пришли ко мне в гости и постучали. Я долго не открывал. “Любовницу под диван прячет”, – решили ребята и почти угадали: мы с моей тогдашней подругой, навещавшей меня время от времени, металлисткой Наташей, очень быстро одевались, ибо я не знал, кто там пожаловал, и решил все же открыть.
Долго потом Андрей и Алеша, встречая меня, глумливо улыбались и грозили пальцами: “Ой, Андрей Сергеевич…”
Третьим в их компании был последний из одноклассников, Юра Вертов, очень тихий троечник, полноватый, изрядно тормозной, из тех, кто, ничего из себя не представляя, норовит прилепиться к сильному покровителю.
Такой вот класс. Каждый урок в нем превращался в побоище – фигурально выражаясь, разумеется. Девки орут на пять глоток, отпускают шуточки либо перелаиваются с мальчишками, заглушая их голоса. Очень сильно достается Кладику, который отстреливается, как может. Один лишь Юра сидит тихохонько, не открывая ни учебника, которого все равно не читал, ни тетради, в которой все равно ничего не записано, и изо всех сил надеется, что его не спросят.
Еще один штришок, неплохо характеризующий это шумное, непрерывно лязгающее ребячье стадо: слово “фантазер” в седьмом классе является ругательством. Никогда и нигде такого больше не встречал. По мне, так отсутствие фантазии – один из явных признаков тупости.
Друзья семьи
С десятым классом у нас с физруком сложились особо теплые отношения.
Саня Ифигов всегда был третьим обитателем нашего домика, появлялся там каждый вечер. Ученик он был никакой, зато отличный товарищ. Щупленький, с обезьяньей мордочкой. Я называл его “друг семьи”. По большому счету, мы с Сергеем Евгеньевичем и были семьей. (Саня же исполнял роль сына.) Всем друзьям я говорил, что живу с физруком. А когда стихал смех, уточнял, что спим мы на разных кроватях и вообще придерживаемся традиционной ориентации.
Уроки Саня прогуливал. Если присутствовал, то спал. Временами пытался отмачивать номера. Как-то раз на информатике я употребил придуманный мною термин “мышиный курсор”, то есть курсор-стрелочка, управляемый “мышью” – в отличие от текстового курсора, мигающей палочки, которую нужно двигать с помощью клавиш.
Ифигов оторвал морденку от крышки стола и, глядя на меня сонными глазами, слабеньким от изумления голосом недоверчиво спросил:
– Чего-чего? МЫШИНЫЙ СОСОК?
Произнесено это было с таким искренним любопытством, что меня скрутило хохотом. Колбасило долго. Как только приступ истерики проходил, Саня вновь говорил: “мышиный сосок” либо “куриный сосок” (теперь уже с другой, ехидной интонацией), и меня опять плющило от смеха.
Зато в цирк ходить не надо!
Саня и физрук вечно что-то замышляли. То выбирались на лодке ловить рыбу острогой, то вместе чинили мотоцикл физрука, то просто пили пиво или чего покрепче. Учитель и ученик – собутыльники! До такого ни один педагогический деятель не додумался!
У Сани было несколько старших братьев, которые давно покинули поселок и жили в городе. Один из них, Женя, был звездой локального масштаба: владел гитарой и синтезатором, пел писклявым голосом эстрадного херувимчика конца восьмидесятых, иногда давал в клубе концерты, записывал в домашней студии самодельные альбомы, состоящие по преимуществу из дворовых песен – надрывных, “жалестных”, убогих в отношении текста. Почти в каждом доме поселка была кассета с композициями Жени. И на любой пьянке включали магнитофон и пьяными голосами пели, закрывая ладонями искаженные неподдельным страданием лица:
Тополя, тополя все в пуху.
Потерял я любовь – не найду.
Потерял я любовь и девчонку свою:
Вы постойте, а я поищу.
(Последнюю строчку, на мой взгляд, можно считать афоризмом).
Иногда песни игрались и под гитару, на которой довольно сносно бренчал физрук. Но никогда не пел, ссылаясь на безголосость. Если же из кухни доносился голос Сергея Евгеньевича, выводивший что-то насчет табуна, при котором “конь гулял на воле”, можно было не сомневаться: физрук напился до коматозного состояния. А на следующее утро я, как единственный здоровый человек в доме, сыграю роль Скорой Алкогольной Помощи и отправлюсь в магазин за опохмелкой.
Второй из трех парней десятого класса, Алеша Матросов, сын директрисы, смуглокожий бездельник с бестолковой глумливой рожей, также часто появлялся у нас в гостях. Между прочим, здорово помог нам с физруком, когда мы ломали старую печь и чистили полученные кирпичи от штукатурки (дабы обеспечить стройматериал тем, кто будет за соответствующее вознаграждение складывать для нас новую).
Кроме этих двух мальчишек бывали у нас и две девчонки. Именно они изображены на фотографии под названием “Вино, карты, женщины”.
Десятиклассницы Наташа и Маша бывали у нас по крайней мере раз в неделю. Искренне считали, что без их визитов мы с физруком пропадем.
При виде немытой посуды либо грязной плиты у этих девочек срабатывал рефлекс: они тут же хватали тряпки, моющее средство и принимались надраивать до блеска все запачканные поверхности. При моих же попытках помочь им свирепо огрызались: отвали, сами все сделаем. В них работали рефлексы, выработанные в женщине тысячелетним кухонным рабством.
Откровенно говоря, мы с Сергеем Евгеньевичем, хотя временами и ленились, но все старались делать сами. Распределили обязанности, очередность уборки, готовки, мытья посуды. За все спасибо физруку. Жил бы я один – благополучно наплевал бы на подобные мелочи. В моем понимании, аккуратность и режим дня строго противопоказаны творческому человеку.
На уроках географии в десятом классе, где изучалась геополитика, я рассуждал о том, что мне действительно интересно. Например, о ситуации в мире, о том, что многие страны до сих пор имеют к соседям территориальные претензии, о Третьей мировой, которая запросто может наступить, об ухудшающейся экологической обстановке. Алена однажды сказала: “Это все правда. С каждым годом мир все хуже и хуже. И ничего нельзя сделать”. Пожалуй, этой фразой она выразила и мое мнение, и большинства жителей Земли, с которым я (вопреки обыкновению) полностью согласен.
Находились еще люди, которые слушали меня с интересом.
Катя Сойка. Из всех учеников она единственная, кого (с огромной натяжкой) можно отнести к так называемым неформалам, то есть поклонникам “неформатной” рок-музыки и вообще нетрадиционно мыслящим людям. На какой-то школьный праздник Катя даже явилась с настоящим “ирокезом”. Этакий колхозный панк. (Впрочем, ее музыкальные пристрастия ограничивались парой – тройкой русских и зарубежных коллективов из числа тех, что у всех на слуху даже в сельской местности.)
Это девушка грандиозной полноты. Физрук говорит, что когда Катя во время игры в баскетбол падает, по деревянному полу идут волны. Но именно она лучше всех училась в десятом классе, и именно она с любопытством мне внимала, когда я зачитывал журнальные статьи о разных арабо-израильских конфликтах.
В классе были еще две Лены, Балло и Страшкина, – симпатичных подружки, которые выполняли ученические обязанности с туповатой исполнительностью: терпеливо строчили в тетрадях мои лекции, сдавали в срок индивидуальные письменные задания. Правда, старание – единственное, за что этих двух бестолковеньких дамочек можно было похвалить. Допустим, классу предлагается самостоятельная работа. Каждому предлагается вопрос для письменного ответа в тетради. Обе Лены тщательно просматривают параграф, после чего задают недоуменный вопрос: где это?! Пока не подойдешь и не ткнешь в текст пальцем, сами не найдут, а даже если найдут, будут допытываться, то они отыскали или не то. Зато после моего подтверждения все старательно перепишут и даже кое-что поймут.
Одна из Лен была удивительно молчаливой, что выглядело признаком отнюдь не скромности, а какой-то неземной тупости, зато вторая поговорить любила, без стеснения демонстрируя дефект речи – жуткую картавость. Звук “р” произносила с приятным для слуха грассированием – я как-то пошутил, что у Лены Страшкиной ярко выраженный французский акцент. Особенно было забавно, когда она, читая фразу “на земном шаре”, в последнем слове не только смачно размазала по нёбу звук “р”, но и сделала ударение на последнем слоге. Как есть француженка!
А как-то раз обе Лены пытались исполнить на Осеннем Балу частушки. Вышли, разодетые в белое, тут же обнаружили, что забыли слова, и убежали прочь. Двум ведущим – Андрею Сергеевичу и одиннадцатикласснице Вике – пришлось брать в руки сценарий и все петь самим.
Осталось рассказать о последнем парне, Сане Благородском, которым очень гордятся одноклассницы и ценят его настолько, что даже не позволяют с ним никаких других отношений, кроме дружеских. Что вполне логично: любимого юношу можно время от времени подкалывать, играть с ним, как кошка с мышью, а он, если любит, все стерпит. С Саней же подобные номера не проходят. Да и не повернутся у девчонок языки поддевать такого надежного и простого парня. И еще: любовные отношения могут в любой момент прекратиться, сменившись враждой, дружба же вечна.
Одна из моих знакомых сказала: “Я верю в сверхъестественное, но дружба между мужчиной и женщиной – это что-то на грани фантастики”. Кому как. Для меня же это нечто столь же естественное, как любое другое явление природы. С другой стороны, смотря что считать дружбой и чем отличать это от простого знакомства и приятельских отношений.
Благородский – человек основательный. О нем поется в одном древнем поп-хите: “Ты с другими важен, принципы на страже”. Никаких, даже самых безобидных, шуток Саня в свой адрес не терпит – мигом кидается на расправу. Как-то раз попытался наехать даже на меня, когда на уроке информатики сел в самый конец класса, я же не очень любезно вернул его на место. “Лохов, что ли, здесь нашли? Пойдемте, разберемся!” – говорил Саня рассерженным басом. (Он никогда не кричал, всегда сохраняя богатырское достоинство.) “А Саша сильнее!” – ехидно произнесла Маша, предчувствуя веселое зрелище. Насчет сильнее – не знаю, но выше ростом – это точно. Собственно, меня это не сильно испугало, ибо, если противник сильнее, то никакие моральные нормы, которых у меня все равно нет, не помешают мне взять любой тяжелый предмет и проломить неприятелю череп. Впрочем, насилия я не приемлю и в любой конфликтной ситуации всегда до последнего иду на компромисс. Другое дело, когда иного выхода не остается. Как-то раз, когда один борский пэтэушник, довольно хилый, но считающий себя криминальным авторитетом, полчаса пытался выкачать из меня деньги, я же в самых вежливых выражениях, какие знал, объяснял ему, что денег у меня нет. (Старался выглядеть спокойно, но меня колотило от напряжения.) И даже почти уговорил уродца разойтись по-хорошему, но ему не понравилось, что Андрей Сергеевич держал руки в карманах, и со словами “Как стоишь передо мной?” ударил меня по щеке. Ладонью. Как девочку. Нечеловеческая, звериная ярость охватила меня. Уродец рухнул с первого же удара, я упал на него сверху. Ничего не соображая, бил отключившегося пэтэушника кулаком по лицу – ударил раз десять. Готов был рвать его зубами. Мои друзья еле-еле оттащили меня от неподвижного тела, иначе я стал бы убийцей.
На следующий день оклемавшийся уродец собрал толпу ублюдков разного возраста, вооружил дубинками и кастетами и – ни за что не догадаетесь! – отправил свою армию на то самое место, где получил по морде. Там они уселись на лавочках и терпеливо стали ждать, когда же я там появлюсь. Не дождались.
Ничего подобного во время моего конфликта с Саней Т. не произошло. Попросили друг у друга прощения, на том и разошлись.
Блуждающая пуля
Не знаю, как у вас, а у меня день рождения – самый поганый день в году. За день до него, теплым майским воскресеньем, бродил я по Нижнему в препоганейшем настроении. Дай-ка, думаю, куплю себе губную гармошку, чтобы играть на ней грустные песенки для самого себя.
Для начала купил самоучитель. Полистал: вроде ничего сложного. Затем купил и инструмент, самый дешевый. Пошел на откос над рекой Волгой, туда, где нет людей, – в Нижнем много таких мест.
Подудел. Выругался от счастья: полученные звуки мне очень понравились.
Таким был мой подарок себе на День Рождения. А на следующий день, когда я вернулся в поселок, ко мне пришли семиклассники Шалов и Вошенко, принесли рулет, я купил сока – мы сели втроем за стол и устроили безалкогольную пьянку.
К тому времени я уже знал наверняка, что не останусь в поселке еще на год. Дело было даже не в истрепанных нервах и не в том, что министр обороны грозился отменить все отсрочки (как минимум год у меня еще был в запасе). Просто не умею долго торчать на одном месте. А год – это для меня невыносимо долго.
Я подал заявление об уходе. Формальным поводом было то, что назревает отмена отсрочки.
Никто не старался меня удержать, лишь директриса посетовала, что некому теперь будет быстро и красиво набирать на компьютере документы.
Физрук тоже не сильно горевал. Тем более что к нему вскоре подселили нового соседа – парня-односельчанина, который стал работать в поселке помощником лесничего. Сергей Евгеньевич заново обустроил жилище и вновь доказал, насколько далек он от современной техники: купил на отпускные телевизор со встроенным видеомагнитофоном, а для слушания музыки – кассетник. Эпоха MP3 и DVD совершенно не затронула бедного физрука.
На прощание завуч Надежда Евгеньевна попыталась на меня, что называется, “наехать”. Дескать, со многими классами мне не удалось пройти до конца учебник. Кто же будет это компенсировать? Я пошел в контратаку: кто компенсирует мне моральный ущерб, нанесенный вашими прекрасными детьми? Стал приводить примеры разнузданного поведения на уроках. Завуч пыталась возражать, утверждала, что в другой школе я бы и месяца не протянул, но видно было, что крыть-то Надежде Евгеньевне и нечем. Потому и весь ее “наезд” сам собой прекратился.
Что касается детей… Может быть, кто-то из них до сих пор не против как-нибудь со мной встретиться и поболтать о новостях. Бывшую одиннадцатиклассницу Вику Колбасникову иногда встречаю в Нижнем, где она воплощает свою мечту – учится на следователя.
Вот я и уволен! Кончилась Ссылка, наступившая вслед за Серебряным веком, и наступило нечто, что можно назвать Предчувствием Новой Жизни. Вот и нет больше никакого Андрея Сергеевича, я снова свободен. Снова блуждаю. Точнее, несусь, словно пуля, которая, войдя в тесное человеческого тело, ищет выход из него.
Теперь снова надо думать, как косить от армии…
Школа мне снится иногда. Без шуток: является в самых настоящих кошмарах, и мне, когда я осознаю, что вновь надо вести уроки, страшно до посинения. Особенно если в середине “сонного” урока обнаруживаю, что на мне нет штанов. В кошмарах такое бывает.
Дала ли мне что-нибудь работа в школе?
Многое знаю теперь о жизни русской глубинки. Лучше стал разбираться в человеческих характерах и типах, которых встретил множество. А еще я теперь знаю, чем буду заниматься, если совсем нечего будет жрать и негде обитать. Сельским учителям предоставляется жилье, и с едой в деревнях перебоев нет. Что касается работы… Не фонтан, но жить можно. Думаю, если бы я остался в поселке еще на годик, то смог бы привыкнуть ко всему. В любом случае, если однажды буду вновь искать работу сельского педагога, постараюсь найти деревеньку поменьше, чтобы не больше четырех-пяти человек в классе.
Здесь и заканчиваю свой рассказ. В нем я описал множество жизненных гнусностей, но лишь потому, что сталкивался с ними каждый день. Да и не самое вопиющее я привел в “Дайджесте”. Кое-что пусть будет сюрпризом для молодых, полных надежд учителей, отправляющихся в сельскую местность нести просвещение. (Например, первоклассники, которые матюгаются, как сапожники, и швыряются кирпичами, норовя угодить тебе в голову.) Последний совет: если уж избрали эту дорогу, то будьте готовы к войне. Сражайтесь до конца, не уподобляйтесь мне, дезертиру.
На сем и разрешите откланяться. Меня ждет дорога.
г. Бор Нижегородской обл.