Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2006
* * *
А ты мне нашептываешь: тянись через тьму, тянись.
Коллекционный значок с маленьким Ильичом
невыносим и наклеен на плотный картонный лист.
Так уже не получится – слепнуть и не моргать.
Птичка моя вылетала за тридевять петь земель.
Там, говорит, до глубокой осени плодоносит ирга,
и пивовары садовый скребком собирают хмель.
Вот и замри, как пойманный. Три на четыре. Фас.
С глазом ужасным и долгим, ртом из песка и глин.
Изображения нас сохраняют нас.
Тех, что тридевять лиц, возвратясь, сожгли.
* * *
возле старых дубов в позднесталинском парке Дубки.
Здесь живут мандаринки в бетонной озерной яме,
и кормить их по-прежнему разрешено с руки.
Здесь трамвайные линии сходятся в точке немого обзора
новостроек из красного гладкого кирпича.
Снова падает роза на зябкую лапу Азора,
и ребенок чужой, взятый на руки, выглянет из-за плеча.
Мне напомнить тебе о минувшем не стоит нисколько:
вот палатка с мороженым у магазина “Свет”.
Как тогда, в девяностом, лишь начата долгая стройка
православного храма. Уже завезли цемент.
Промелькнет в ранних сумерках злой язычок автогена.
И прохожий, похоже, его не заметит ничуть.
Красный свет очень долог. Зеленый сгорает мгновенно.
Поспеши перейти. И буханку для птиц не забудь.
* * *
только в кабаках гуляют черти, –
дети пишут страшные стихи
о любви и смерти.
А потом уснут лицом к стене.
На стене – цветочные обои.
Бледный всадник едет на коне
в шляпе голливудского ковбоя.
И минует наши города.
Фиг его заманите сюда!
* * *
Есть только белые, начиная с пешек.
Пить только красное, в пригоршню набирая
за ночь у самой глубокой из трещин.
А кровоточить когда перестанет,
камнем одеть, заточить в кубе.
Что же нас так беспощадно ранит
там, где светло и любят?
* * *
Дмитрию Т.
Дверь, на которой писала твое имя, снесли вместе с домом;
китайский дракончик засохшей вишневой листвы ждет попутного ветра;
незнакомые люди приветствуют незнакомых
на расстоянии метра.
Отпуск. Забыть зеркала и причесываться наугад.
Вместо головы иметь неогороженный сад, –
хвастаться, пить, доказывать то, что спорно,
забраться на клен и выдернуть дерево с корнем.
Топить самовар шишками, отгонять детей,
завести патефон ни к чему, кроме этого, непригодным жестом.
И выбрать из множества новостей
самые неинтересные.
Петь под гитару прокуренными басами,
по ходу пытаясь мотивчик сдоньжить.
Зная: дольше звучит только та самая,
что – тоньше.
И, откладывая последнюю из электричек,
всё никак не заставить себя наглядеться…
Спросишь: а помнишь, когда на копейку – коробку спичек?
Я помню тебя, детство.
* * *
Мелкий дождь соответствует времени года;
в изголовье Случевский, осиленный где-то на треть
и разорванный в самом углу переплета.
Дети взяты в деревню – рыбачить, играть в домино.
Город взрослых решает, как быть с отпусками;
алыча поспевает! Готовим густое вино,
отжимая душистую мякоть руками.
В теплых сумерках, в пенье цикад хоровом,
молча ходим смотреть на далекие зимние дачи.
И, почувствовав щекотно под рукавом
…косиножку стряхнем. Говоря: к удаче.
* * *
желтые, с еле поспевшим подпеком.
Мальчик, испачканный сахарным соком, –
в городе, как в затонувшей долине
с береговой осокой.
Ходят тяжелые в небе верблюды,
тихо покачиваясь и пятясь.
…Дыня в разрезе похожа на блюдо
для самых богатых трапез!
И мальчик торгует каким-то миром –
неуловимым, летним.
В сатиновом фартуке, что застиран
всё чище и незаметней.
* * *
что пачка денег.
Я становлюсь певцом упадка
среди цветенья.
Но что мне делать – кто подскажет –
за той границей,
где эта тайная поклажа
не пригодится?
* * *
Побежит, считая клетки,
пешка, голову склонив …
давай помолчим;
сожалеть ни о чем у нас
нет причин.
Подниму воротник до скул,
схороню лицо.
Говорю тебе: не рискуй,
почини крыльцо.
.
На семи ветрах наш построен дом.
Посреди болот.
И последним днем, будто первым днем,
каждый в нем иногда живет.
А печали нет. Ничего здесь нет –
ни в начале нет, ни в конце.
Только глубже становится черный свет
на твоем и моем лице.