Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2006
Высотное строительство – это одновременно и мука и благословение современных мегаполисов, с каждым годом нового тысячелетия все ощутимее сталкивающихся с проблемой перенаселения и нехватки площадей. Будь то площади для работы, для культурного отдыха, массовых развлечений или обыкновенного жилья. Постоянно усложняющаяся инфраструктура сфер производства и досуга требует себе пропорционально усложняющейся архитектуры, которая постепенно из застывшей музыки (метафора, на долгие годы определившая отношение к этому виду искусства) превращается в воплощенную мысль какого-нибудь отчаянного фантаста – вроде Клиффорда Саймака с его еще прошловековыми мечтаниями о городе, построенном муравьями, или – Филипа Дика с его тревожными проектами городов-зданий и городов-склепов, приспособленных для жизни после смерти едва ли не лучше, чем для жизни во время жизни.
В любом случае очевидно, что архитектура в XXI веке становится едва ли не самым оригинальным способом философствования о мире и человеке, при том что философия, выраженная словами, а не физическими формами пространства, все дальше и дальше уходит от нас в область прекрасного, но практически беспомощного знания.
И особенно гипотеза о философствовании касается архитектуры высотной, о которой сегодня так много дискутируют в связи с реконструкцией северной части нашей столицы.
Звезды западной архитектуры – частые гости в Москве, правда, гости какие-то незаметные. Их, конечно, встречает мэр или, скажем, зам мэра, журналисты опять же под ногами путаются. Но вот приехала, к примеру, Заха Хадид, и никто не умер от счастья.
Первым, кто сумел действительно запомниться и понравиться Москве, оказался Норман Фостер. Правда, хитрый англичанин поступил по всем законам обольщения: завалил “даму” подарками. Сначала пообещал построить в московском Сити небоскреб, каких у нас еще не строили. А затем открыл в ГМИИ имени Пушкина выставку своих работ “Пространство и время”, и оказалось, что выставки такого уровня в России еще не было.
Ой, какие человечки!
Однажды я был свидетелем забавной сцены. Двое рабочих сидели на автобусной остановке и разглядывали здание напротив. Здание было новое, в стиле московского хай-тека: две соседние стены образовывали острый, как нос корабля, угол, из-за чего сбоку оно казалось плоским, нарисованным. “Эк ведь понастроили”, – говорил один из рабочих, с уважением глядя на архитектурное чудо. “Да уж, умельцы”, – кивал второй.
Комментарии тех, кто оказался на выставке Фостера в Пушкинском, не отличались большей глубиной. “Ой, какие там человечки!” – тыкала пальцем в макет банка Гонконга и Шанхая девушка. “Красиво”, – восхищенно тянул мужчина средних лет, разглядывая маленькую Торре де Кольсеролу, укрепленную на тумбе. Лучших отзывов для архитектора, пожалуй, не придумать.
Фостер действительно привез в Москву уникальную выставку, уникальную прежде всего своей наглядностью.
“В России не было архитектурных выставок такого уровня. Она заставляет вспомнить об императорских временах, когда архитектор делал колоссальную модель, чтобы люди могли увидеть, что будет построено”, – говорит искусствовед Григорий Ревзин. В большом зале были установлены макеты самых знаменитых зданий, возведенных Фостером. Напротив каждого – увеличенная цветная фотография. Чувствуешь себя Гулливером в стране лилипутов: бродишь по этому идеальному городу, заглядываешь в окна небоскребов и не перестаешь сравнивать эти небоскребы с теми, что остались на улице. Последние явно проигрывают.
Все это напоминало классический сюжет про провинциальный город: живет себе такой городок тихой уездной жизнью. В городке есть своя красавица, свой миллионер и даже, простите, вертикаль власти. Неожиданно в эту глушь заносит какого-нибудь столичного франта, заносит ненадолго, на пару дней. Тут-то и оказывается, что красавица не так уж красива, а один глаз у нее вообще косит, миллионер давно продул все состояние в покер, а вертикаль власти напилась и теперь стала горизонталью.
С Москвой при Фостере случилось то же самое: блестящая столица вдруг оказалась не такой уж блестящей. Тест на Фостера у нас прошли далеко не все.
Звезда по имени Фостер
Первое, что бросилось в глаза на выставке в Пушкинском, был, конечно, макет башни “Россия”, которую Фостер должен построить в Москва-Сити. Сдержанная экспрессия, богатый ассоциативный ряд, лаконичность – этим зданием хочется долго и красноречиво восхищаться. Критики отмечали, что “Россия” – пример передовых строительных технологий, образчик правильной организации пространства. Однако главное, чем отличается небоскреб Фостера от небоскребов большинства российских архитекторов – это свежесть идеи. Свежесть, собственно, состоит в необычном геометрическом подходе Фостера к конструкции башни, которая будет состоять из наклонных плоскостей, сходящихся в подобие пирамиды, что обеспечит ей повышенную сейсмоустойчивость. К тому же очасти – здесь проявится фирменный почерк архитектора, питающего особую слабость к треугольникам и ломаным линиям фасада.
Перед нами возникнет передовой хай-тек, который не боится быть ни на что не похожим: как будто инопланетный корабль-ракета сел прямо в пойме Москвы-реки и вот-вот улетит обратно.
Несмотря на смелую эстетику, архитектору удалось найти золотую середину между стилем города, прагматичными задачами, стоящими перед новым зданием, и собственными творческими интересами. В башне “Россия” можно усмотреть аллюзии на Кремль, на сталинские высотки, на советский конструктивизм. В этом смысле небоскреб напоминает самого Фостера, великого архитектора и одновременно – великого политика.
Сэр Фостер – яркий пример “архитектурной звезды”. Среди других звезд на этом небосклоне обычно выделяют Фрэнка Гэри, Заху Хадид, Рема Колхаса – всего не больше десятка. Когда-то они целенаправленно делали архитектуру модной и в результате добились своего. Сегодня эти архитекторы сродни голливудским небожителям. Да, стараниями архитектурных звезд люди во всем мире теперь интересуются архитектурой и даже отчасти в ней понимают. Вопрос в том, насколько та или иная звезда соответствует своему имиджу. Про сэра Фостера можно однозначно сказать – соответствует полностью.
Для журналистов Норман Фостер оказался крепким орешком. Фостера спрашивали: “Что делать с архитектурным наследием Москвы, которое постепенно исчезает?” Он отвечал, что новое всегда приходит на смену старому, что многое зависит от качества и одно не отрицает другого. Кто бы спорил. Я спросил о том, как архитектура отвечает на вызов, брошенный миру терроризмом. “Есть способы увеличить безопасность зданий, – успокоил архитектор. – Мы с коллегами из смежных профессий ведем серьезные исследования по этому вопросу. Но полной защиты от терроризма никакое здание никогда не даст. Вы можете эвакуировать девяносто тысяч человек с футбольного стадиона в течение нескольких минут, но, если в толпу врежется самолет, что тут сделаешь?”.
Конечно, никто не ждал, что человек, у которого в России несколько крупных проектов, станет критиковать архитектурную политику столицы или раскрывать сокровенные тайны своей профессии. К тому же, если сэр Фостер здесь, значит, эта политика не так уж и плоха. И все-таки то, что не сказал сам архитектор, раскрыли его здания.
На просторах хай-тека
Судя по выставке в Пушкинском, идеальный город Нормана Фостера – это город пространства и света. Архитектор экономит каждый метр земли и использует каждый случайный лучик солнца, но при этом его здания устойчивы и прочны. Так, Торре де Кольсерола стоит на основании, диаметром всего в 4,5 метра, и никакой магии тут нет: немного из судостроения, чуть-чуть от подвесных мостов. А Башня Миллениум выдержит и ураган, и землетрясение благодаря своей конической структуре со спиралевидной клетью.
Еще одно измерение в мире Нормана Фостера – это свет. К примеру, в Башне Столетия архитектор обходится без колонн, и офисное пространство просто пронизывают лучи солнца. А зеркальный экран Банка Гонкога и Шанхая отражает их, освещая атриум. Мой любимый пример – реконструированный Дрезденский вокзал. Для него Фостер придумал специальный навес: свет отражается от этого навеса и освещает станцию лучше любых светильников.
Впрочем, Фостеру подвластен не только свет, но и воздушные потоки. Достаточно вспомнить про Коммерцбанк во Франкфурте: это здание потребляет вдвое меньше энергии, чем любой другой небоскреб, из-за системы естественной вентиляции. А конструкция лондонского “огурца” – Swiss Re, – как сказано в материалах выставки, ослабляет воздушные потоки, просто отражая их вниз.
Каждое из фостеровских зданий – ответ противникам хай-тека, которые считают это направление бездушным и бесчеловечным. Фостер, который, кстати, не любит, когда его приписывают к какому-либо направлению, показывает, что хай-тек работает на человека и для человека. Его “огурцы” и “самолеты” делают жизнь комфортнее, свободнее и, что уж совсем нельзя ожидать от технологий будущего, естественнее, ближе к природе.
Не случайно Фостер берется за проекты реконструкций. Так он доказывает, что новая архитектура – не электронная рука, пришитая к телу города, но плоть от плоти “старых” построек.
Впрочем, это уже разговор о времени.
Фостер делает со временем то, что здесь, в российской столице, кажется почти невозможным: он дает новую жизнь зданиям, не разбирая их. Вот галерея Саклер Королевской Академии изящных искусств. Старый дом филигранно вписан в новое окружение. Благодаря воздушным, словно висящим в воздухе, конструкциям и стеклу старое и новое образуют органичное сочетание. Сколько прекрасных зданий можно было бы спасти в Москве подобным образом!
А вот берлинский Рейхстаг – он старый и новый одновременно. Фостер сохранил в нем надписи, оставленные русскими солдатами, но при этом накрыл прозрачным куполом. К тому же посетители Рейхстага теперь могут сверху наблюдать за работой политиков – так в здании воплощен главный постулат демократии: граждане выше власти.
Здания Фостера всегда идейны, что для современной архитектуры не всегда характерно. Однако мысль у Фостера не затмевает внешнее, эстетику, они как бы сосуществуют, что также вполне вписывает в русло хай-тека.
Звездолет вместо дома
“Сущность хай-тека связывают с функциональным детерминизмом, экономией энергетических ресурсов и т.п., но все это, если говорить честно, в основном остается в теоретической плоскости и порождает лишь соответствующее “вербальное жестикулирование”, – говорится в книге “Новые горизонты архитектурного творчества, 1970-1980-е годы”. – На деле хай-тек – это прежде всего эстетическая линия архитектуры экспрессионистского толка, эксплуатирующая визуальные эффекты применения новой и новейшей технологии, чаще всего заимствованной из таких сторонних областей, как самолето- и автомобилестроение, космическая и военная техника (отсюда и название – стиль высокой технологии)” *
Здания Фостера пугают многих именно такой эстетикой. Его Коммерцбанк напоминает антенну, башня “Россия” – древко копья, а здание Конгресса в Валенсии – самолет (самолеты – давняя любовь Фостера, еще со времен службы в армейских авиационных частях, где ему, правда, так и не довелось полетать). Это образы будущего, сны фантаста, которые вдруг стали реальностью, и все же они органичны для современного города и сделаны для современных людей.
Сначала “огурец” Swiss Re кажется чем-то искусственным на фоне викторианских особняков Лондона. Однако, увидев его один раз, ты уже не можешь представить город без этого чуда – так приживаются только родные ткани. Напротив, многие московские новоделы выглядят чужеродными образованиями на теле города, так что даже хрущевки на их фоне – плоть от плоти.
Фостер очаровывает своим разнообразием и смелостью. Он уже давно мог бы эксплуатировать один-единственный образ – ему бы простили, как прощают другим звездам. Но каждый новый проект архитектора не похож на предыдущий, потому что он каждый раз начинает заново. “Учиться, разучиваться и переучиваться” – таков главный принцип архитектора Фостера.
Проверка на зрелость
Этот принцип неплохо было бы взять и многим российским архитекторам. Впрочем, если в России появится хоть одно здание, спроектированное мастером, им так или иначе придется учиться, разучиваться, переучиваться.
На самом деле, это давний спор: нужны ли России западные архитекторы? Как ориентиры, думаю, нужны. Рядом с Джокондой не повесишь грубую поделку. Рядом со Swiss Re не построишь развеселый домик с башенками. Может, это идеализм, но любой идеализм лучше отсутствия идей и идеалов.
Эксперты пока высказывают разные мнения по поводу будущего башни “Россия” в Москве и проекта реконструкции “Новой Голландии” в Санкт-Петербурге (разрабатывать оба проекта должен именно Фостер). Хочется верить, что ему удастся завершить хотя бы один из них. В любом случае выставка архитектора в Москве стала еще одним кирпичиком, заложенным в фундамент новой российской архитектуры. Как отмечала директор Московского дома фотографии Ольга Свиблова, Фостер вернул нам самих себя.
Говорят, маэстро встречался с сыном великого русского архитектора Константина Мельникова Виктором за несколько дней до его смерти. На фоне уверенно ветшающего русского конструктивизма это выглядит особенно символично. Неизвестно, что сказал Мельников Фостеру, если подобная встреча вообще была (а если нет – тогда это все равно красивая легенда), но хочется надеяться, что западная звезда поможет сохранить русское архитектурное наследие, то самое, которое Фостер давно впитал.
Выставка в Москве была для Фостера не менее важной и волнительной, чем для всех нас. Она прошла в ГМИИ имени А.С. Пушкина – здании удивительной архитектуры (этот музей маэстро выбрал сам). Не всякий экспонат смотрится там органично и естественно, и вот парадокс: ультрасовременный хай-тек Фостера, все это стекло и металлические конструкции совсем не резали глаз на фоне классических интерьеров музея. Как и в реальных проектах архитектора, старое и новое образовали единое целое: такое же целое – уверен – они образуют и на деле, в Санкт-Петербурге и Москве. Свой экзамен Норман Фостер сдал на отлично. А как сдали свой мы?
* Рябушин А. В. Новые горизонты архитектурного творчества, 1970-1980-е годы. М., 1990.