Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2006
денис
осокин
тан
— г о
пе —
л а р —
г о —
ния
с т в а р н о
с а м в о л е о т у с в е т –
л а н у
j е д н е
j е с е н и.
/ / п е р о
з у б а ц.
м о с т а р с к е к и ш е.
1 9 6 5
я д е й –
с т в и –
т е л ь н о
л ю б и л
с в е т л а –
н у т о й
о с е н ь ю.
/ / п е р о
з у б а ц.
м о с т а р –
с к и е
д о ж д и.
1 9 6 5
л и с т о п а д
я родился и вырос в нолинске. это вятский юг. там где птичья сплошь геральдика. над нолинском ▒не останавливаясь пролетает’ лебедь. над санчурском – конюк. над малмыжем – ястреб. две утки качаются рекой ярань мимо города яранска. на гербе уржума – серый гусь. внимательно смотрит – поводит головой и крыльями. я тоже повожу головой – и кистями рук. после школы я решительно поступил на геологический факультет – в казанский императорский. все удивились – потому что думали что я хочу быть филологом-фольклористом. именно им я и собирался стать. но готовя себя к судьбе гуманитарного ученого я тогда рассуждал что всякий серьезный человек – а особенно будущий фольклорист и этнограф – прежде обязан окончить геологию – потом биофак – а уже третьим высшим надстраивать свою специальность. великолепным своим планом я восторгаюсь до сих пор. хотя сам стал лишь дипломированным гидрогеологом. так странно. но я рад что был в те годы серьезен и красив. я пытался выучить множество языков – выучил только два – польский и коми. влюблялся в них с особой взаимностью в разные периоды жизни. приезжал в сыктывкар – покупать лучшие в мире коми книжки и лучшие в мире коми словари. приезжал в польшу – целовать ее зеленые дорожные указатели и болеть отчаянно. после учебы поселился в кирове – в своей столице. был государственным служащим в областном природонадзоре. долго работал на гтрк ▒вятка’ – редактором документального цикла о традиционной культуре народов волги-урала. формально я и сейчас там работаю – только не делаю ничего. больше всего мне подходит карьера начальника управления культуры какого-нибудь района. например нолинского. но эта работа – адова. при которой не посидишь сунув ноги в таз с шишками в синей ночнушке за ноутбуком у себя дома неделями напролет – не попишешь огромных книжищ. так что – увы. может быть стану позже. начальники районых управлений культуры – небесные мои коллеги – как и речники. по-польски ноябрь – листопад. а по-коми вoльгым. мне очень трудно сделаться ученым – потому что я стал писателем. писателем из кировской области. мне скоро тридцать. и во мне поубавилось серьезности и красоты. у меня есть семья – жена и дочь – рита и инна. мои отношения с ритой позволяют нам длительно жить отдельно. они прекрасны как ноябрьская вода – прохладны как на ногах сине-зеленое стеганое одеяло. собственно – мы решили что в случае несчастья с одним – жизнь другого пусть будет сломана. и это всё что нас связывает пожалуй. у нас две пустые квартиры – в нолинске и в уржуме – остались от родни. последнее время я много писал для киностудий – которые хорошо платили. поэтому – вот: с середины августа сижу один то в лебедином городе то в гусином – и делаю эту книгу. жаль что в утином – в яранске – своего дома нет. возможно еще будет.
раз в неделю наезжаю в киров. к своим девицам. или они ко мне.
инна весь сентябрь чахла – я забирал ее сюда болеть. в декабре я хотел бы закончить ▒пеларгонию’ и уехать на новогодние
праздники в белоруссию или в герцеговину – в мостар или в свирь.
б а б у ш к а
я сижу на стуле и в руках у меня аккордеон – я расскажу любимую историю. у меня была радость на целую жизнь – когда-то совсем давно на зимние праздники я гостил в румынии в констанце в семье моего друга еужена попы. и надо было тогда умереть – в последний день в сугробах у границы – но я зажмурился – выехал из румынии – вернулся в киев – вернулся в нолинск. господин попа – отец моего товарища – был красен и толст. имел двухэтажный дом – жену – кроме сына трех дочерей – свиней – собачонку – домашние вино и водку. по-русски он знал слово “бабушка” – фразу “куда идет?” – и еще “до свидания” – последняя формула служила хозяину дома в качестве приветствия. до свидания. – сказал он мне встречая нас у порога – улыбнулся – расцеловал – взял из рук чемоданы. ни я ни еужен не стали его поправлять. потом еужен носился по родному городу – короткие каникулы – я не пытался гоняться за ним – а счастливо жил в доме его родителей. господин попа был очень общителен – живо интересовался россией и объяснялся со мной исключительно тремя своими фразами. я не помню подробностей – не помню ничего – по-румынски и сам в ту зиму знал примерно столько же. оказавшись внутри чуда мы спешим только радоваться и пить. какие удивительные диалоги мы вели с господином попой – проникновенные – предолгие. бабушка! – громко говорил он и поднимал указательный палец. далее как-то выяснялось что речь идет о женской болезни его средней дочери или о румынском короле или о поросятах, которых ждут к февралю. куда идет? – спрашивал меня когда я собирался гулять на пирс или на троллейбусную остановку за папиросами. куда идет? – это я уже вернулся а в доме все меня ждут – дочери встревожены – господин попа грозит мне кулаком. любовь по-румынски драгостэ. господин попа водил меня в церковь, двадцать раз говорил “бабушка” и десять “куда идет”, говорил “до свидания”, указывал на ворота церкви и обнимал меня посреди улицы. я понимал что он пытается мне сказать что русские и румыны – православные и большие приятели. я подпрыгивал на месте – кричал да-да-да. ты хорошо говоришь по-румынски. – произносил папаша. он не знал что слово да звучит одинаково в обоих языках. боже великий и добрый – ну всё. скажем что в румынии нам хорошо. что румыния – это молитва. что в конце декабря было ветрено и тепло – рыжие улицы – но в новогоднюю ночь навалило немерено снега. мы сидели с еуженом в нашей комнате на втором этаже – а внизу собирались гости. мы спустились когда нам крикнули – появились в праздничной комнате. за столами сидела родня – может тридцать лиц – может меньше. увидев меня они крикнули все в один голос – до свидания! – и приветливо замахали руками. это папаша их научил. до свидания. – ответил я и испугался что заплачу. плакать от восторга удалось позже – в другие дни. а тогда я еще долго пожимал руки мужчинам обмениваясь “до свиданием”: дядям из бухареста – племянникам из лунгулецу – целовался с беззубыми женщинами и называл свое имя. в полночь загудели теплоходы – все выбежали на улицу – с сестрами еужена мы лили на снег вино – кувыркались – целовались в губы – ужасная ужасная суматоха – все пляшут – орут – пытаются перекричать рев сирен. я зачем-то забежал в дом: попробую угадать: за бутылью. внизу у входной двери такая же давка и суета – сердце колотится – сестры на улице ждут. в доме меня видит господин попа и неожиданно дико вопит: бабушка! бабушка! при этом хватает какую-то маленькую старушонку в черном стоявшую неподалеку – трясет ее изо всех сил – поднимает и ставит на пол. я подхожу. господин попа тычет в старушонку пальцем – тычет ей в нос и в глаз – бесцеремонно хлопает по животу – ежесекундно кричит “бабушка”. я протягиваю ей руку. она очень рассержена и столько же весела – смущенно улыбается и смотрит
куда-то под ноги. маленькая как вилка. я киваю ей головой.
господин попа смеется от удовольствия – на этот раз он объяснился
по-русски особенно хорошо – старушонка была его мама.
с к е л е т е ж и к а
о ежике мы думали так: вряд ли у него есть позвоночник. хотя если рассуждать научно – позвоночник обязательно должен быть. ведь даже у змеи и рыбы есть позвоночник. а еж – млекопитающее – а значит почти что обезьяна и человек. но как его себе представить? вот череп у ежика точно есть – есть кости четырех лапок. а все остальное – просто пузырь с внутренностями, состоящими из мягких тканей. костное основание черепа постепенно переходит в мякоть мышц – то же самое происходит и с лапами. таким образом у ежика пять основных костей – и если нарисовать его скелет то выйдет очень забавно: череп с глазным отверстием – внизу четыре маленькие конечности – всё соединяется пустотой. не может такого быть. – скажет нам профессор зоологии. но мы обругаем его свиньей. мы тоже профессора в своем деле и не можем себе представить другие кости в теле нашего колючего друга.
о л е н ь к и
мы вернемся в город где жили прежде – где на крышах больших домов – облмузея и мэрии – сидят наши любовницы в античных платьях – с венками и лирами – босиком. они приезжали с августовских дач и бежали на нашу ночную работу – находили нас везде. мы грязные. – говорили они. – мы грязные как свиньи. ничего. – задыхались мы и рвали с их изуродованных комарами ног зазелененные пыльные шорты. счастливые ольги ругались матом. ольги и правда ведь были грязные – такие противные – дорогие – кричали на всю комнату – пахли – кидались ртами – подставлялись и поворачивались – глотали и хлюпали – молчали курили – потирали ноги – шатаясь брели в туалет – возвращались ложились прикрывали глаза. но мы забирали в кулак их скользкие волосы и дергали посильнее. они ойкали – и все сначала. с каждым пихом поминали господа – твердили: о боже. и бог посылал нам новые силы. он нас тогда не карал. мы знали что кроме нас оленьки водят дружбу с усатыми личностями из союза архитекторов. кое-кто из этих личностей реставрировал большие дома. красивые высокие ольги – попавшие на важные крыши города – под шортами имели невероятные шары волос: эти причудливо крученные летние бороды оленьки раздвигали пальцами – чтобы мы не загнали их внутрь. и мы пойдем грозить пальцем каменным оленькам – покажем бутылку из-под полы пальто. их полные ноги облеплены снегом. декабрь сжимает горло. делает горлышком – твердым и узким. надувшись из той бутылки – прижмемся к стенам и подождем – может быть новенькие вазоны стоящие рядом с ольгами качнутся и свалятся нам на головы. может быть в теплом декабрьском ветре у ольги отвалится лира или стопа.
т р и б а б о ч к и п о д с т е к л о м
три одинаковые бабочки – одна под другой – нарисованные – а лучше вышитые на сером холсте – вставленные в узкую рамку – должны висеть в каждом доме если хозяева – семейные люди. у нас они есть – и на свадьбу лучшим друзьям мы всегда приносим именно этот подарок. эти бабочки придумались как-то сами собой. жена вышивала бабочек – а я сказал: вышей трех – так надо. первая бабочка – я. вторая – ты. третья бабочка – это смерть. а потом уж три бабочки под стеклом стали нашим регулярным подарком на свадьбы хорошим людям. женитьба всегда союз троих. люди сплетаются друг с другом по-разному. но если они женаты – то смерть становится с ними рядом, садится на третий стул. это главная черта женатости – отличающая ее от всех других человеческих отношений. мы женимся – значит решаем что конец нашей близости будет положен только смертью. поэтому смерть – вот она: глинтвейн варит вместе с нами, потом гуляет в парке урицкого.
это хорошо – это правильно – три бабочки одинаковы и не бывают
друг без друга. женившись мы оба предлагаем смерти взять
нас под руки и начинаем сильно отличаться от тех кто не
замужем и не женат. жить можно по-всякому – или вообще
разойтись – тогда третья бабочка исчезнет. а пока женаты –
бабочек три. это действительно хорошо. очень верно. третью
бабочку нельзя забыть – это будет оскорблением смерти.
э т о л и ш н е е
гуляем мы гуляем после работы вечером за ручку по улицам
и скверам – забредаем во дворик университета – и вот принимаемся целоваться. это хорошее дело – и девушка смешная – нам нравится. помаду ее мы всю съели. оба горим и стукаемся зубами – надуваем слюнные пузыри. думаем: ладно – пошли в развалившийся дом – там нацелуемся вдоволь. по сносимой улице тельмана идем осторожно. одни рытвины – до утренней смены цепенеют гусеничные машины –люки открыты. лезем в знакомую развалину на второй этаж – осторожно чтобы не убиться – целуемся снова – приподнимаем подруге
кофточку. это лишнее. – говорит она. почему это лишнее? – удивляемся мы. – скажешь тоже.. теплая кофта завернута под ключицы. неожиданно большая грудь – с неожиданно крошечными сосками – глазами
густеры – покрывается уличным холодом. светлые брюки – светлый замок. светлые трусики – светлый ворох. светлая попа – в середине
мы. конечно все это лишнее. сквозь бывшие окна гуляет ветер.
большой коричневый город вокруг нас гудит. мы в самом его разрушаемом сердце. уставшая за день ее спина – в брызгах. брошенный в угол наш носовой платок. лишнее – безусловно.
т а н г о п е л а р г о н и я
неизвестно как попавшая на веранду нашего дома в нолинске пластинка с финскими танго 60-х годов называется ▒танго пеларгония’. есть там и такая же песня. автор и исполнитель – кари куува. мы думаем он хороший человек. пеларгония – это герань. нам это давно известно. мы не выучили финский язык – и теперь пытаемся представить: герань – при чем она здесь? мелодия нам очень нравится. на веранде просторно: три велосипеда – электроточило – ископаемый велотренажер с оттиском ▒22 р’ – электропропеллер – стол стулья – и груды книг – проигрыватель
и пластинки. вероятно кари куува с геранью пляшет – вспоминая
своих любимых. а как же иначе – если не именно так?
к о л ю н я
на улице гагарина мы встретили колюню. давненько мы не виделись.
вы живы? – спросил колюня и протянул нам руку. ничего себе приветствие. – подумали мы и ответили скорчив страшные рожи.
– нет колюня – мы давно умерли – и теперь пришли за тобой.
в т р о е м
мы плывем на резиновой лодке втроем. я капитан – а они пьяные.
сам я тоже пьяный – и может быть больше чем они. по берегам
везде дачи. август – садится солнце. нам тесно – смешно. мы горланим песни – едим огурцы с подноса и запиваем пивом. с берегов на
нас смотрят нетрезвые женщины в вечернем дыму – их обнимают нетрезвые мужчины. я пытаюсь причалить к красивому месту – привстаю – хватаюсь за кусты – неудачно – падаю в воду – моя команда
смеется – над мокрым капитаном. я тоже смеюсь. протягиваю им удостоверение и часы. мы летние. летние. боже мой как грустно.
з л ю щ и е к л е щ и и р и т а
на второе лето нашей семейной жизни мы с ритой ездили к родителям моего отца – под белую холуницу в деревню пеньба – кажется на пару недель. нестарые тогда старики весело рассматривали мою двадцатилетнюю жену – красивую худенькую – на полторы головы меня ниже – в сером сарафане – с брекетами на зубах – студентку бессмысленного отделения психологии. они друг с другом еще не виделись. на нашей свадьбе не было гостей. холуница не так далеко от нолинска – но я и рита жили тогда в другом городе. бабушка угощала нас рыбными котлетами и морсом – а дед крепленым вином и водкой. мы ели и пили – не теряя сил. дед тоже бойко опрокидывал рюмки – и приговаривал весело: мы скоро помрем. бабушка смеясь заметила: я думаю ты помрешь сегодня. когда это ты последний раз столько пил? они смотрели на риту ласково – а на меня сурово. мне казалось – они осуждают меня за то что я мог тронуть такую птичку такого ребенка – (и до сих пор продолжаю наверное трогать). они не верили хорошему блеску ритиных глаз – они не знали какая она бывает. после обеда мы гуляли в окрестностях пеньбы – сидели на траве – дед тоже был с нами – водил риту под руку и рассказывал ей про то как строил воткинскую гэс. а к вечеру топилась баня. но мы не могли дольше ждать. бабушка с дедом ходили за нами по пятам – поэтому я взял риту за руку и потащил ее в баню – объявив что нам нужно осмотреть друг друга – вдруг прицепились клещи? дед сказал: какие еще клещи?.. а рита сказала: злющие. в узком предбаннике я трогал – свою смешную риту – все что на ней было двумя движениями скатав на живот. рита твердила:
мой сладкий мой милый. я наставил ей синяков. каждой капелькой
пота риты я мог бы тогда умыться – напиться и досыта и допьяна.
п а р и к м а х е р ы в н е л ю б в и
парикмахеры – очень желанные девчонки – а сами они желают в несколько раз больше того что желаем мы. их мысли – только о сочных грубостях любви. это понятно: ведь они имеют дело с волосами. а что такое волосы как не грубая эротика заставляющая пунцоветь? и это не профессия делает их такими – как бы не так! – наоборот наиболее терпковато-свинские пирожные-девчонки уверенно оказываются внутри такой непристойной профессии. как вы считаете о чем они думают целыми днями пока стригут – пока перебирают волосы? эх – да что там: они не думают – а текут как патока. они трутся о кисти завернутых в креслах мужчин – и мелодично ойкают. мы вежливо улыбаемся их голосам. но приходят летние дни – и парикмахерам надо бы разбежаться в отпуск. ведь летом все мужчины разгуливают бритые – и в парикмахерские не идут. их жены в халатах на голое тело дома скоблят им головы – мужчины их благодушно гладят – горячими ладонями по прохладным ногам – а парикмахеры сидят в пустых креслах, прислушиваются к радио и кондиционеру – и грустят. в отпуск – конечно в отпуск. но кто их отпустит – на целое лето и сразу всех?
и они выходят на крыльцо – сидят на поребриках – много курят.
весело смотрят сначала в лица – а потом в спины проезжающих
бритых велосипедистов. в их веселости – грустный вызов. иногда
чего-нибудь крикнут – например: у вас волосатые ноги, мужчина – не желаете ли постричь? иная из них поправит подол – чтобы открыть трусики. бритые мужчины проезжают мимо – и ноги увозят с собой –
в разные стороны – улицами города. а парикмахеры возвращаются
в душистые залы чтобы стричь недовольную тетеньку или
плачущего ребенка и мысленно пишут заявления об уходе.
п а н а м ы
не стоит жалеть о времени – о не наполненных пользой днях. а надо
вот как мы сегодня: поехали в лему на мотоцикле – прокатиться
туда так просто – нагрузив питья и еды. ехали ехали – проехали километров двадцать. с утра было пасмурно – вдруг вышло солнце – и уверенно закрепилось над нашими головами. можно щуриться – а зачем? панамы свои мы оставили дома. думали секунду – или
пару секунд – и развернулись – чтоб взять панамы. они у нас красивые – новые – из чистого хлопка – темные как у болот трава. до
лемы мы засветло десять раз успеем. а обратно можно и в
темноте. еще лучше даже. бензиновый полонез над фиолетовыми холмами. валторна фары сквозь сиреневый луговой воздух.
м е д о в а я л е п е ш к а
у мужа вылезла дрянь на шее – сразу за ухом – ниже к челюсти. блестящая красная – вот гадость. не хочется и называть такое. жена обещала посмотреть ему какое-нибудь средство – в домашних своих тетрадках набитых вклеенной пользой – в дурацких вырезках
про здоровье – в старых невыброшенных отрывных календарях.
это было утром – перед выходом на работу – когда муж злился натягивая штаны – а голая жена не надев очки сидела на
столе и огорченно смотрела в форточку – ей тоже выбегать
на сизый мороз – тоже ехать – в другую сторону – толкаться
в автобусе – не пришлось бы ловить такси. приходи пораньше.
– сказала она мужу. – я тебя вечером полечу.
день выдался обычный зимний. на коричневой деревянной станции жена колдовала в синей форме железнодорожницы – под свист поездов на казань и ижевск. муж в неясного цвета комнате где-то неподалеку от сквера шпагина стучал на компьютере и что-то чертил. в вятских полянах поставили елку – даже три. муж видел одну из них из своего окна.
этот декабрь такой тревожный. радиостанции бубнят про скорый
новый год. повсюду елочные базары. в детских садах идут утренники.
а тут то и дело неизвестно зачем сжимается горло – и рвется сон. неуютно шевелится сердце. возмущается кожа. и хочется насквозь пропахнуть успокоительным и купить велосипед. лучше даже
три-четыре. суру – салют – и каму. две камы. надо меньше пить
и меньше работать. – думает муж. и то и другое трудно.
после работы муж зашел в рюмочную. порция уржумской
водки и треугольный татарский пирожок. сумку поставил на
стол – вернее на столик. стало веселей. очень глупо.
– подумал. – сейчас захочется кому-нибудь названивать.
вышел на воздух. ну вот разумеется – захотелось. лена с ним раньше работала. они иногда встречались. изредка – но до исхода сил.
не от неверности-некрасивости душ – от глубокой симпатии друг
к другу – от вятскополянской нежности. лена всегда кричала – прогибала спину – тяжелыми ногами била в диван и в потолок – не стесняясь невидимых соседей вокруг своей незамужней квартиры – мужу это очень нравилось. лена была хорошая – настоящая искренняя подруга – такую только на плечах по улицам носить. на столе фаршированные
перцы – напротив лена. ленины пальцы расстегивают ленины
пуговицы – появляются самые грустные в мире ленины соски.
муж пришел домой часам к одиннадцати. с запахом – но не пьяный.
жена спала. под настольной лампой – блюдечко и записка. в
блюдечке плоская бурая странность не то из теста не то из
глины – размером с рюмочное дно. лейкопластырь и ватный диск.
в записке написано: ▒медовую лепешку прикрепить на ночь.
можно еще обмотать шарфом’. поднес к глазам – надкусил эту штуку – вкус меда, муки и горчицы – яснее ясного – больше ничего.
лампа гаснет. через минуту вспыхивает – а может быть через полчаса. жена спит как спала – не притворяется – что-то видит во сне
и по-сонному дышит. муж сидит на столе. в свете лампы режет ножницами пластырь – медовую лепешку укладывает на ватный
диск – наклоняется над круглым зеркалом. неудобно – темно – весело – очень глупо – куда-то за ухо на небритую шею – клеить липкую каракатицу. полоски пластыря скручиваются и не держат. пальцы
их комкают – режут новые. лампу можно выключить – потому
что все равно от нее нет толку – потому что муж с закрытыми
глазами осторожно плачет навзрыд – и делает все на ощупь.
(наш личный смертельный враг – тот кто подумал что
сидящий на столе с медовой лепешкой на шее муж
плачет потому что ему стыдно перед женой.)
(может быть боги за нас заступятся. или за медовую лепешку.
вытрут наши слезы – как свои собственные. ну пожалуйста.)
п у с т ы р н и к
в горечи пустырника – крахмальность мира. вкусом этой шершавой травы соединяется все что живо. стебель пустырника – нить с которой мы все сплетены – неважно куда каждый из нас бы вился – в какую сторону. запах пустырника – запах жизни. пустырником пахнут глаза живых. мои – моих близких. когда мы умрем – может быть станем пахнуть как луговая герань. это так. только так. у сухих дорог или на мусорных кучах мы видим его фигурные листья-ладони – и наклоняемся чтобы их поцеловать. мы выкапываем кустики пустырника и рассаживаем по всем нашим комнатам. на кухне и на балконе.
с ч а с т л и в ы е
когда август сердился на агнешку – свою жену – грозился прострелить ей из пневматической винтовки обе коленки и оба локтя. (будешь ползать по дому на животе – и говорить: бу.. бу..) когда агнешка сердилась на августа – хваталась за ножницы и направлялась в ванную чтобы остричь у себя огромную рыжую красоту – которую август заставил вырастить – которая лезла через любое белье и поражала женских врачей и
подруг в сауне. (хватит мне ходить как краковской ведьме!)
e l s a o l e t k o h t a l o n l a p s i
э л ь с а – д и т я с у д ь б ы
музыка – эрик линдстрём. оригинальный текст на финском – мартти иннанен. оригинальный текст на русском – денис осокин.
эльса – ты дитя судьбы. на станции яянекоски близ ювяскюля в озерном краю ты машешь поездам идущим на тампере и котку. эльса – ты дитя судьбы. твоя судьба в ветреной оулу ловит рыбу в фуражке помощника капитана. его траулер как раз сейчас заходит в порт. почему у тебя
такое счастливое лицо? почему ты смеешься? твое сердце больше
чем поезда. оно больше чем море. эльса – ты дитя судьбы.
ты купила желтые босоножки. и машинисты знают об этом.
п. с.
я рылся в старых очень блокнотах в поисках каких-то адресов и встретил карандашную надпись ▒п. с. пахла арбузом’ – с восклица-тельным знаком в скобках. я сразу вспомнил что п. с. означает – ***** светланы. зачем
я тогда записал? наверное чтобы однажды вспомнить – и сунуть в литературу. мы коротко дружили в осенней перми на каком-то фольклорном съезде. вечерами я таскал ее на плечах. на набережной камы говорил: я не мытый. – и целовал руками ее светлую теплую голову. мы устраивались на октябрьских тротуарах – как будто мы где-нибудь в италии – в безымянных заросших оливами почти что морских городах. я все время удивленно думал о том что ворошить свету ртом – как вдыхать арбуз – до чего же это здорово. даже невозможно – а все-таки! арбузная свежесть протекала в ней – я и сам таким становился. она приезжала в пермь из судогды если не из юрьева-польского. говорила что видимо скоро будет жить в кинешме замужем.
д я д я в о в а
мне приснился мамин младший брат – дядя вова – и сказал: денис – тебе сколько лет? в августе будет двадцать восемь. – я ответил.
а мне будет сорок один. – продолжал он. – и я до сих пор занимаюсь физкультурой – и летом собираюсь с друзьями в грузию. – дядя вова улыбнулся. – может быть даже поедем на мотоциклах. странный
какой-то разговор. тем более я упорно знал что он очень важен.
утром я сразу подумал о том что дядя вова полгода как умер –
умер от странности сердца в сорок лет. с мертвыми я говорить
привык – но эта беседа меня взволновала необычно сильно.
она и сейчас не выходит у меня из груди – качается там бесконечной грустью – как желтая лодка-качели в парке приморского города.
к о т е н о к и щ е н о к
анна хочет котенка и щенка – но в доме для них нет места.
анне пять лет – и котенок с щенком как две половины солнца.
анна сидит под столом и задирает к голове свои ступни. соединяет
их – гладит – подносит к губам: играет с щенком и котенком.
в у р ж у м е о с е н ь ю
футляр от аккордеона – стол за которым сидят друзья. сам
аккордеон лежит неподалеку. друзей трое. на футляре-столе – личные вещи августа – который ушел вчера: яблоки – съедобные растения – (корни и трава) – грушевое здешнее вино в португальской шаровидной бутылке. в соседней комнате зазвенел телефон. хозяин дома
улыбнулся и вышел. пока он разговаривал – кто-то из друзей взял в руки аккордеон и наиграл гимн латвии. хозяин вернулся – уселся на пол рядом с остальными – наполнил стаканы. сказал: он сейчас
в цепочкино – переплывает вятку. жанна звонила – видела его.
– на спине плывет? – спросил игравший гимн. – на спине – как обычно.
– за плывущего в волнах. – третий друг встал на ноги и сделал золотистым стаканом приглашающий жест. они пили за август.
к у р н и к с в и н о м
в лесных заболоченных деревнях коми – где близок холодный океан – где небо все время движется – где мы обретали в течение жизни самые лучшие ее куски – куда добираться по нескольку суток – поездами вездеходами лодками – где жизнь проста и нежна как топор – как пешня прекрасна и подлинна – где женщины живут вечно а мужчины не умирают естественной смертью – курником почему-то называют большой пирог с рыбой – обычно с хариусом или с сигом – а вином разведенный сырой водой спирт неизвестного происхождения. наевшись курником напившись вином – в октябре или в напоминающем
ноябрь августе – мы бросались в обжигающие серые реки –
в мокрое небо с изгородей и крыш – чтобы утонуть или не
утонуть от полноты жизни – разбиться или не разбиться.
п и с а т е л ь № 2
вспоминаю диалог со старым приятелем в большой весенней казани. весь вечер мы цедили ▒рябину на коньяке’ у него в кухне. все окна были настежь – раскачивался балкон – скрипел свои оттаявшие песни. мой дорогой. – ласково говорил приятель – наполняя гигантские фужеры. – я вывел для себя алмазную формулу – и готов спалить за нее свою голову на газовой горелке: в нашем городе много писателей. но писатель №1 – это ты. писатель №2 – женя дудкин. и наверное я – писатель №3.
и мы заслужили называться лучшими. мой милый. – отвечал я – обнимая друга, наливая ▒рябины’, закуривая, поднимая палец к выбеленным небесам. – ну что же ты говоришь такое! ты ошибаешься – и я сам спалю свою башку за исправление твоей ошибки. писатель №2
в нашем городе не дудкин – писатель №2 в нашем городе ты!
з е м л я
что мы знаем о земле? довольно многое. мы произносим это слово с наибольшим напряжением души. вода и ветер земли не слабее – но нас не пугают. небо мы плохо чувствуем – улыбаемся и ему и над ним. ветер для нас – имя самого любимого и равнодушного бога. земля – бога самого любимого и страшного. именно запах сырой земли способен свести с ума в долю секунды – раздавить с одинаковым успехом и радостью и ужасом. цепенеть от ветра – самое большое что мы в жизни любим. прогулка по пашне – самый сильный для нас поступок – на большее мы вообще не способны. главные знания о земле можно свести к девяти пунктам. 1) земля всегда женщина. неважно какого рода имя ее в языке. и есть ли вообще в языке категория рода. 2) женщины больше всего на свете любят на нее ложится. им не больно – ни на гравии ни на щебне ни на мокрых разбитых мостовых. они боятся испачкать одежду – поэтому обычно раздеваются догола. им не так страшно оказаться застигнутыми и не успеть одеться – если ложатся на утренних пирсах или на ночных тротуарах во всех местностях. (этого боится мужчина). обычно бывает такая картина: с расстегнутыми брюками мужчина
лежит на совершенно голой женщине – сливочной спиной трущейся по любой земле. он сильно удивлен. 3) каждому человеку для удачной сексуальной жизни совершенно необходимо практиковать контакты на земле: на холмах – в лугах – на песке – на осенних листьях – где угодно. чем чаще – тем лучше. но хотя бы один раз в год. иначе внутри все просохнет – и год будет прожит вне земли. 4) мужчинам полезно мастурбировать на землю. продляется жизнь – и мужское здоровье. для мужчин это вообще почти универсальное средство от многих житейских бед. у женщин вот нет такого простого способа. 5) земля бывает празднична – (беременна или же именинница – у кого как) – в разные дни в июне. поэтому совсем не шутки страшные запреты на нечуткость к земле допустим русских зеленых святок – особенно в духов день – и всех нерусских эквивалентов этого периода. сегодня вот между прочим семик. с самого утра мы только о земле и думаем. 6) звук [э] – позывной земли. 7) бывает в течение часа или двух – или половины или целого дня – ходишь с тяжелейшим чувством будто лопата или кусок земли лежит на твоей груди – и ощутимо давит – затрудняя жизнь. в такие моменты обычно занимаешься текущими делами – не бросаешься взбудораженный в кровать или к мерзавцу-доктору. землю эту
с груди убрать трудно. иногда помогают продолжительные горячие телесности: физические исступления любви. чем старше мы – тем
чаще с нами случаются эти неприятные земляные приступы. так проявляется страх смерти. это он пришел – и лег без примесей – без неба без воды. надо по возможности не обращать на него внимание – чтобы не сделать себе еще хуже. приступ пройдет. 8) горсть земли в инвентаре колдуна – предмет номер два. под номером один – поясок
с узелками-ветрами. самый сильный колдун – тот кто больше ничем
не пользуется. у человека ведь две руки. 9) больше всего о
земле знают чуваши. и называют ее словом щер (сер).
в е с н а в л у з е
в марте – даже не в апреле – правда в марте на редкость горячем – почти без снега уже – на рынке города лузы – севернее которого кировская область переходит в архангельскую – девушка покупала купальник. стояла за раскладушкой-прилавком внутри палатки – в синих джинсах – с голой ко всем спиной – к продавцу грудью. пасмурное но теплое солнце и весь лузский рынок на нее осторожно смотрели. спина в родинках. куртка на раскладушке. лифчик и кофточка в руках у продавца – раскрашенной грустной дамы. руки девушки шарили по спине – пытались справиться с блестящей застежкой. нет – не то. руки освобождают от оранжевых бретелек плечи. продавец неодобрительно протягивает ей привычную белизну. девушка ее – на себя и щелк. одевает кофточку и куртку. движется по рынку к выходу.
ф е д е р и к о г а р с и а л о р к а
в мазовецком городе здуньска-воля – во время большого веселья – к нам подошел сильно выпивший войчеховский и спросил кто у нас самый любимый автор? войчеховскому было лет тридцать семь – он успел изучить философию и теперь изучал математику в познани – в школах преподавал что-то. гарсиа лорка. – ответили мы. войчеховский медленно поднял глаза. ни слова не говоря подошел к шкафу – и застучал о него головой. да так сильно – что шкаф гудел и качался. очки у войчеховского слетели на пол. а все вокруг перестали тискаться и курить – и на него уставились. мы впервые столкнулись с такой адекватной реакцией
на имя лорки. поэтому сами немедленно кинулись к шкафу – и
застучали головой в другую его дверцу. о! о! – кричал войчеховский.
о! о! – кричали мы. в наших действиях не было и капли фальши. фиолетовый лунный лорка может быть это видел. нашу зависть
от хрящей души. нашу костяную ногтевую радость.
н е в е с т а
самое большое любовное удовольствие – а может быть это и самая большая земная радость – крепко засовывать в свою невесту. стоит жениться чтоб испытать такое. и многое вынести в будущей жизни ради воспоминаний о предсвадебных днях: неделях или месяцах. невеста – слово-то какое прекрасное! вот она улыбается и дышит – легко утягивается на старый диван. по вашей просьбе стаскивает с себя колготки – раздвигает ноги и говорит: вот. вы говорите: поиграй с собой милая. и невеста вас немедленно слушается. ее пальцы – умелые длинные – аккуратно шевелят любовный огонь. ваша невеста – керосиновая лампа – прибавляющая пламя своего фитиля. вы любуетесь – вырываетесь из брюк и на это пламя ложитесь – и невеста издает стон. в комнате криво задернуты занавески: в их щели глядит зима. это длится и длится – длится и длится: диван потихоньку стучит.
я сейчас закричу. – говорит невеста. вы отвечаете ей: кричи сколько хочешь. но она не будет кричать – а только вас прикусит: по дому шуршат родители, телевизор и младшая сестра. что мне сделать? ну что мне сделать? – зацелованным голосом шепчет. – хочешь я буду тебя целовать? хочешь я всё поцелую? вы качаете головой. вы не в силах остановиться. успеется с поцелуями – вы ведь даже еще не женились – вы ведь друг друга не разлюбите. исчерпаны все отсрочки – не получится больше ждать. лампа-невеста лежит забрызгана. ваша голова на ее животе. ваша невеста вытекает вам на ладошку. голос вашей невесты кругами расходится – в полумраке как по воде: я тебя очень люблю. потная раздавленная щепотка вашей опрятной невесты – это она: которая обещает океаны. руки вашей невесты тянут вас
за плечи. диван опять застучал. в поцелуях дышать трудно – но
вы не можете расцепиться ртами как нельзя соединить невестиных длинных ног. из-под щели под дверью потянулся табачный дым.
это отец уселся на унитазе с сигаретой – и открыл туалетную дверь: чтобы было вернее думать про то как его сын жмет свою
невесту – будущую жену – в комнате именуемой в доме детской.
ч а й н и к ч а я в л е т н е й з о л о т и ц е
цедить чай с бальзамами в сорок пять градусов – с утра до вечера – изо дня в день – вот что здорово. сорок пять градусов – это крепость бальзамов – а не погода за окном. хотя одно с другим здесь может совпасть – в зимние самые месяцы. скрипеть одному – полами большого дома и двуспальной кленовой кроватью – здорово и роскошно. задвижками черных комодов гукать. свистеть тусклым чайником. в него мы добавили уже бальзам. ведь сам по себе чай – большое свинство. сколько раз в своей жизни мы еле сдерживались чтоб не плеснуть чаем в рожи – хорошим людям любезно предлагавшим его нам. пейте сами. мы – нет. ведь первая половина нашего сердца – финская. вторая – балканская целиком. в сербии и македонии на чай просто мочатся. если используют – лишь как самое дешевое рвотное. здесь напитки – вино и вода. разбавляй как можно. как позволяют твои обстоятельства. финны дуют прозрачные соки, мутные морсы и кисели. и разные травы. чаем же начиняют патроны и убивают фригидных жен. финские женщины покупают чай чтобы сыпать мужчинам в волосы – тем кто сильно их чем-нибудь обидел. например посмеялся – отказался взять замуж. у мужчин от этого вся сила рушится. под финнами мы имеем в виду всех финнов – и коми и вепсов и мордву.. мы в доме одни. не считая белого моря – прохладой дышащего нам в окна. с текущим над ним небом.
не считая золотой пустоты – с дребезжащим внутри нее чайником.
я д у м а ю о т е б е
так говорят французские женщины мужчинам которые им симпатичны. так письма свои подписывают. очень приятно и легко – нежно и равнодушно – по-настоящему и без страха потерь. странные они
какие-то: отрываются от тротуаров когда бегут навстречу и
худеют от любовных огорчений. в самом очевидном смысле –
никаких метафор здесь нет. мы же видели. мы тоже их не
забыли. похудеть от любви и нам бы сейчас хотелось.
а н г е л
антон начисто выбрил своего антона – того самого – и решил что он у него теперь похож на ангела. об этом мне смеясь рассказала ира – его жена – незадолго до того как перестала на мне прыгать. мне было совсем не смешно. оказывается и ангела я обидел. с тем что антон
ко мне хорошо относится я как-то давно смирился. а теперь – я так думаю – нежная светлая дорогая мне с детства ира соскользнула
с меня в последний раз – и попросила подать полотенце.
л а с т ы
человек придумавший ласты – наичудесный. с ним мы обязательно подружимся на том свете – будем много разговаривать о ластах
когда умрем – издавать журнал ▒ласты’ – и снимать про ласты продолжительное кино. а пока мы еще здесь – не устанем любить
эти тяжелые перепончатые резины – смеяться над ними и всячески пропагандировать. покупать и дарить: знакомым детям к настороженности родителей – знакомым взрослым к улыбкам их жен и мужей. в ластах можно и плыть – и прыгать по берегу. и утопить одну ласту – чтобы потом до одурения за ней нырять – все озеро взбаламутить. можно в ластах лечь на голую анастасию. хохочущая анастасия тоже в ластах – задирает ноги как можно смешней. хоть на берегу в сырых лютиках – хоть дома на большой кровати. зачинать веселых детей – которые больше всего на свете полюбят воду.
а когда они родятся – дарить им ласты. вместе печатать песок
и ил. одевать ласты на руки – топить их. не ранить ноги в незнакомой воде – можно даже бежать бегом. в один прекрасный момент
эти самые дети обязательно раздурачатся и сделают нам какое-
нибудь паскудство – и тогда мы сможем роскошно отдубасить
их ластой – сорванной хоть с нашей хоть с их ноги.
л а д о н ь
стол – протянутая к людям ладонь богородицы. – говорили на беломорье. мы бежим без шапки навстречу этим словам. мы бы хотели коллекционировать столы – и заставить ими всю свою землю – за домом и перед ним. не выращивать же на ней огурцы. земли у нас не так много. когда она вся покроется столами – мы будем ставить их в этажи. пакостить за столом и его пачкать – значит плевать в протянутую ладонь. столы – на целую книгу. мы уверены в двух вещах: правильно на столе зачинать детей – и ставить на стол гроб. хотя гроба вообще
не должно существовать в предметном мире. значит урну. каждый
предмет – который однажды побывал столом – оторванная дверь, сплющенная коробка, упомянутый футляр от аккордеона, капот
▒нивы’ – наполняется чистотой и святостью. хорошо бы пойти
в столовые инспекторы – и обходя с суровыми лицами дома
людей – отбирать столы у тех хозяев – которые их обидели.
н а р у с а л к и н о й н е д е л е
сколько раз я пытался уехать из города – встретить ночь на понедельник на русалкиной неделе где-нибудь в прибрежных полях – у озер или тихих рек. наблюдать – фотографировать – или просто не спать – сидеть на земле с керосиновым фонарем. в эту ночь водяницы качаются на пленке воды – в гибких кустах играют их безрукие дети. в оврагах и на дорожных развилках – танцует смутная жизнь – смутная смерть смеется и копошится. в эту ночь земля открывает свои тайны всем кто готов их увидеть. сколько раз хотел – да все зря. вот и в этот раз ничего не вышло. съемочную группу собирался с собой везти – на светлую реку пижму. на пижме всю ночь не спать – караулить рассвет – ходить босиком – слушать ушами землю. но в троицкую субботу стало холодно как в тундре – небо зависло над столбами серым утюгом – полил бесконечный ливень. мы бы никуда не проехали – а проехав ничего
бы не сняли. что и следовало доказать. ну ладно. украшенная праздничная земля не хочет городского любопытства – и я в который
раз с трепетом встречаю ее решение – обзваниваю всех – отменяю съемки. на ночных холмах пижмы не свернуть бы любопытные
шеи. земля уберегает нас. в бормочущем темном ливне без
нас прошла духовская ночь. на размытой границе реки и неба
русалки плескались одни – а съемочная группа напившись пива в уютных домах обнимала жен и видела странные яркие сны.
р а з г о в о р
мы ехали с незнакомой коллегой людой поздно ночью в такси домой с дня рождения нашего большого коллектива. ехали долго и молча. может быть минут сорок – несмотря на то что все улицы и перекрестки с мигающими желтым светофорами были пусты. может быть поедем
к вам – люда? – спросил я за пять минут до своего поворота. – ко мне невозвожно: жена и дочь – и все со мной в одной комнате. люда ответила: у меня родители – неудобно. а что родители? – продолжал я. – есть у вас своя комната? – есть. – пройдем и запремся.
– неудобно – не стоит. я пожелал ей спокойной ночи. она пожелала
того же мне. я вышел – а люда поехала. она еще отдаленней
живет. я был ей так благодарен за этот разговор. ступал по
улице как олень хрустальный. слышал внутри себя такую
сладость, такой телесный гул – как будто мы неделю пили
друг друга с людой в двухместном купе майского поезда
идущего из москвы во владивосток, из москвы в улан-батор.
д ы м я щ е е с я з е р к а л о
тескатлипока – американский бог – никогда не жил на реке свияге. когда-то там жили мы – восхищенные его удивительно жуткой сущностью. дымящееся зеркало – тескатлипока – был скорее суров – и способен на очень многое. он учил колдунов. возбуждал льды. прибывал на ночные банкеты – отпечатывая на муке рассыпанной у порога след единственной своей ноги. все видел – все знал – всем мстил. в самом страшном своем обличии тескатлипока являлся без головы – имея в груди две хлопающие дверцы. каждый кто слышал их стук – падал лицом вниз от ужаса. когда-то мы изгоняли родителей со свияжских дач. привозили туда филологических и ветеринарных студенток. игра с названием дымящееся зеркало заключалась в том – что кто-то из нас привязывал к груди две лакированные дощечки. (несложную конструкцию спроектировал я). если резко шагнуть или подпрыгнуть – они глухо брякали. можно было постукивать ими с помощью рук – или красться неслышно. на лбу тескатлипока укреплял кукольное зеркальце. мы выходили на луг – полный летними звонами. на полукруг луга – между полосой шиповника и дугой оврага. все завязывали глаза – и бегали от тескатлипоки. тескатлипока тоже имел на глазах повязку. но изредка подглядывал – ведь бог – противоречивый, непредсказуемый. впрочем это было его официальное право. неофициально подглядывал каждый. если тескатлипока ловил кого-то – хорошенько стучал
тому досками около уха. и пойманный оставался неподвижно лежать
на земле. только лицом к небу. подавать голос чтобы не наступили.
как-то тескатлипокой был юрий. поймал веронику. я подглядел – а вероника юру целует – а юра хватает ее за титьки. потом вероника
упала – а юрий за мной побежал. я подумал про него: разве ты бог?
– ты гнида. первым именем тескатлипоки было сердце гор. хозяин пещер – виновник землетрясений. вторая нога была у него кем-то оторвана. свое испускающее желтый дым зеркало тескатлипока
любил носить на обрубке ноги. в свияге никогда не водились пираньи
и барракуды. но закинув в свиягу удочки и резинки мы когда-то терпеливо поджидали их – усевшись на сыроватый берег на
дощечки тескатлипоки. роднее тескатлипоки и ближе разве может
нам кто-то быть? разве есть нам кому молиться из числа
других покровителей? разве что уткам и желтой пуговице.
распоряжение глав администраций нолинского уржумского котельничского белохолуницкого лебяжского лузского
малмыжского яранского вятскополянского пижанского подосиновского омутнинского мурашинского юрьянского унинского районов кировской области о числе два
мужчине нужны две женщины – ведь у него два бока. и две бутылки
вина – ведь у него две руки. время от времени мужчина может
отдыхать от женщин – играя на тромбоне. женщины в это время
могут пополнить на рынке запасы вина и морской рыбы.
и з м о р е н а с ъ м
весела ангелова грустила оттого что никто не хотел танцевать:
все расселись по комнате и болтали разные глупости. мы подошли – спросили: веси – ты что устала? да устала. – ответили черные
глаза – черные волосы – винные губы. а как по-болгарски сказать
▒я устала’? – нам не хотелось от нее отходить. изморена съм. – дохнула весела как родопский ветер. замигало кометами – шьющими праздничный жилет неба возле пирин-горы. потянуло бесконечностью – выстланной по овечьим спинам. танцами бесснежной зимы. исчезли потолок и стены. мы взяли ее за руку и вывели из комнаты.
с т о л и ц ы
мы видим единственный повод проживать в больших городах,
в столицах: наличие в них крематория. в уржуме и в летней
золотице крематориев нет. точно так же традиция хоронить
в гробах – единственный повод для эмиграции из россии.
п р о п а д и п р о п а д о м
прогнать преследующего вас демона – например на недоброй ночной дороге – можно через треугольник ног и земли. нужно наклониться вперед – и посмотрев назад через этот треугольник – сказать пропади пропадом. или модапорп идапорп. то есть перевести эту самую разящую фразу на один из языков антимира. если же демон окажется чересчур сильным и продолжит свое преследование – нужно повторить этот же треугольник – но со спущенными штанами. половые органы ваши и зад должны смотреться как можно бесстыднее. через треугольник следует как можно ужаснее заматериться – время от временя вкрапливая в ругань ▒пропади пропадом’ и ▒модапорп идапорп’. постыдные звуки приветствуются. акты выделения тоже. и так – пока демон не уйдет. хоть час хоть два если даже придется держать оборону. не прогнав демона – дальше ведь вы все равно не сможете идти. мы рассказали об этом юле – дачной соседке. в городе кирове в одном из банков юля возглавляла юридический отдел. какой же восторг был у нее на лице написан! какое желание-любопытство! а мы-то как обмирали пытаясь представить себе отважную ангелицу юлiю прогоняющую сильного демона. (господи боже – прости – мы пожалуй рискнем нарядиться твоей вражиной и напасть на соседку. если не трудно – то сделай так чтобы юлечка не палила в нас из пистолета, не брызгала из газового баллончика.)
з и м а
да здравствует! – да здравствует жанна! и ее почтенные родители – смелость и здоровье. наша дружба была можжевелово-клюквенным землянично-бузинным чаем – с густым бальзамом конечно. юбки сами падали с жанны стоило лишь мне на них взглянуть. мы просыпались с жанной в пустых электричках – и вспоминали что куда-то едем. ах да – немного на юг – надышаться осенью – попрощаться с октябрем. на осенних реках кутались в чехол от лодки – ледяными носами добывали тепло из щек. в зимних пустых аллеях под железнодорожной линией из накрашенного рта жанны шел пар. снег ложился жанне на рыжеватые волосы. она в искусственном полушубке. то и дело смотрит на меня издалека, снизу – блестящими умными глазами. я стою – а жанна присела. я тяну ее за воротник – наверх, к своему взгляду. жанна спрашивала: красиво? я отвечал: ты зима. она улыбалась – и не узнавала почему я ее так называю. упругая хрусткая сказка – полная бесстрашия – длинная-длинная – в которой короткие драгоценные дни – в которой рано наступает ночь – пронизанная горячим светом: это зима: и не нужно ни весны ни лета. она понимала, она говорила: ты промочил зиме колготки.. давай уж до дома дойдем.. телеграммы к жанне я заканчивал словами: разбиваю о твою голову керосиновую лампу.
океан моей нежности в таком прощании слышала лишь она.
с а н к в ы л т а п
санквылтап – прибор для рождения мансийской музыки. он похож на длинную крытую деревянную лодку – на которую натянули пять струн. все струны одинаковы – но натянуты с разной силой. санквылтап давно мой. вот он – у меня на коленях. я не умею на нем играть. одной рукой защипываю струны – другой приглушаю – так делают мастера. подкручиваю колки. они сердятся – и скрипят туго. фломастерами под струнами санквылтапа неумело нарисованы сцены медвежьего праздника: огромный стол – на нем медвежья голова, рыба-чир и водка. справа от стола – танцующий мужчина. слева – танцующая женщина. женщина стоит спиной. мы видим лишь треугольник стекающего по спине платка. расписанной получается вся ▒лодочная палуба’. этот санквылтап подарил моему другу – тюменскому фотографу – слепой манси по имени николай. николаю было за сорок – он говорил что скоро умрет. это он изготовил санквылтап – и играл на нем половину жизни. николай рассказал между прочим что этот санквылтап хороший – который знает о многом. люди из поселка николая – разрушающегося капкана жизни на реке пелым – рассказали моему товарищу о том – что молодой николай с братом любили одну и ту же женщину. вместе с ней жили – из-за нее дрались. в пьяной ссоре во время медвежьих дней брат ударил николая по голове кедровым чурбаном – и николай ослеп. вернувшись из районной больницы из того чурбана он сделал мой санквылтап. с братом они помирились. их жена рожала им детей – и умерла при восьмых родах. я виноват перед санквылтапом: редко
в руки его беру – он лежит в шубе пыли на четвертой полке под потолком. при этом если мой дом загорится с четырех концов – санквылтап будет первым предметом который я вынесу на улицу.
е в г е н и я е в г е н ь е в н а
евгения евгеньевна родилась в старой майне. это на волге – чуть выше ульяновска. уехала оттуда сразу после школы. выучилась в консерватории в саратове – на музыковеда и виолончелистку. прошла аспирантуру. концертирует. преподает. сейчас евгении евгеньевне около тридцати пяти. русые волосы – коротко пострижена. прыгает с виолончелью из маршрутки в трамвай – где к ней обращаются ▒молодой человек – передайте..’ иногда подлетает на такси к железнодорожному вокзалу – бежит по переходному мосту – и прыгает в отъезжающий поезд под крик проводницы. в поезде этом уже сидят ее коллеги и виолончель. иногда с белым от ужаса лицом поднимается в самолет – и улетает за границу. иногда сидит в саратовских барах с неизвестными никому девицами – и громко смеется. евгения евгеньевна неудачно побывала замужем – за старпомом с теплохода ▒михаил фрунзе’. недавно евгения евгеньевна купила комнату. когда евгения евгеньевна приезжает в старую майну к маме – та с крыльца не здороваясь грозится застрелить ее из поганого ружья. ну что же ты – мама! – сокрушается евгения евгеньевна. – так ведь даже фашисты не говорят! а ты и есть фашист – с такой прической. – отвечает мама и поднимается в дом.
в п о е з д е
из четверых соседей в купе двое уселись пьяные. каждый ехал сам по себе. эти двое быстро сдружились и налили еще по рюмке. оба были башкирские татары. выпив – и не закусив – один посмотрел на другого
и объявил: ты не настоящий татарин – потому что у тебя левый ус
короче правого. тот страшно разволновался. сказал: ну спасибо тебе..
в ботинках забрался на верхнюю полку и заплакал. потом захрапел. утром был пыть-ях. днем сургут. к ночи – ноябрьск – где они вышли.
к и н о
в 6600-м / 1092-м году на город полоцк напали мертвецы. невидимые но издававшие стуки и стоны – они целую ночь скакали по улицам на невидимых лошадях – копыта которых оставляли следы – и уязвляли всякого. эпизод относится ко времени княжения в полоцке всеслава чародея. о том как навьи побили полочан упоминается в повести временных лет – в лаврентьевской и в ипатьевской летописях.
предивно бысть чудо в полоцке. ночью бывше: стук стон полунощи
– яко человеци рыщут беси по улицам.. неизвестно со стороны
речки полоты они прискакали – или против течения западной двины? ускакали на псковщину или в латвию? вот такое кино минут на
десять – самое большее на двенадцать. возможно – анимация.
д ы м
если грубо идти у обстоятельств на поводу – командировки в район за живой этнографией – это непрерывное глотание спиртного и жесткое покрывание самых ласковых и страстных в мире специалистов районных отделов культуры. естественно мы почти не идем на поводу у обстоятельств. но так или иначе: грусть и отчаянье – нежность и страх – острое ощущение смерти – всегда рядом. всегда трясешься в служебной машине на дороге домой наполненный жестоким укором к себе. и к жизни – дымящейся радостью. с темным лицом. слушать из радио веселую муть. в одном кулаке сжимать в красных нитках холодную пуговицу-ладанку – в другом корвалол не имеющий никакого смысла. перекатывать внутри себя женский голос: спасибо за вечер.
он скоро растворится – как и всегда. не верить что боги позволят
побыть здесь еще – среди этого дыма. не ставить преграды проплывающим сквозь тебя блестящим крестам из крашеной
арматуры. картинам собственных похорон и похорон своих близких.
п ы х т е л к а
бабушка из деревни карадули – что на речке мёше – рассказала
мне про пыхтелку. он пыхтит-пыхтит по ночам – и съедает друг
за другом всех обитателей дома – которые просыпаются и идут взглянуть на источник пыхтения. а как он выглядит – тетя лида? – спрашиваю я. надо будет – сам увидишь. – отвечает бабушка.
а можно как-то от него защититься? – продолжаю спрашивать.
– конечно нельзя. – а можно не ходить – не смотреть – остаться лежать
в постели? – можно. только тогда сам пыхтелкой сделаешься:
к полудню уже окочуришься – и будешь по углам пыхтеть.
p a n t h e r a t i g r i s a l t a i c a
рассказ володи конькова – изолировщика ▒архангельскспецстроя’. вариант для компании с дамами. нужно представить мужской вариант.
мы стояли восточнее сихотэ-алиня – рядом уже татарский пролив. нам не разрешалось неорганизованно выходить за ворота части – говорили что сожрут тигры – но я был сержантом – и выходил иногда. какие тигры у нас в россии? ну хорошо – пусть рядом китай, японское море. но
рожи-то вокруг те же самые. умом понималось – а так не верилось. только я вышел – на клапан как надавило!.. я побежал на горку к ближайшему дереву. сижу под ним. комары кусаются в голую задницу. я их как могу гоняю. думаю – вот природа. хотя – и у нас на севере комары. и вдруг – такой рррев! если представить – ничего получится. где-то совсем рядом. я оглох. подумал что прилетели из космоса или взорвали что-то секретное. оглянулся из-за дерева – и вижу как метрах в тридцати от меня огромный как в цирке тигр ревет и сосну дерет лапой. от поваленной сосны во все стороны летит щепа. я ползком из-под дерева с грязной задницей выкатился – и побежал к части. а тигр все это
время орал. так я первый раз в жизни увидел уссурийского тигра.
т е п л о х о д ы
летние движения большущими теплоходами – синими мускулами широченных рек – неделями – а то и почти месяцами: самое значимое зерно детства. эй вы в корыте! х вам в ж! – весело кричали местные купающиеся – если мы шли к берегам слишком близко. не утоните там в луже! – добродушно отвечали им теплоходные мужички с биноклями на пузах. я стоял на палубе рядом с ними – смеялся и дрожал от счастья. громко клялся бакенам и берегам что поступлю в институт водного траснпорта в город горький. сочинял июньские поэмы про себя и теплоходную девочку. на краю танцующей кормы подпевал феям лета из группы ▒комбинация’ – и песне ▒вояж’. лучшее что может произойти – с нами в нашей жизни – это если нас посадят на пассажирский или
на грузовой теплоход и пустят по рекам на как можно дольше.
в а з о н ы
в вазонах венчающих фасады старинных зданий – смерть и готовность к смерти. плюс любовь к россии. особенно много вазонов в уржуме. и в целом в кировской области. многие здешние вазоны стоят разбиты.
и смерть с готовностью и с любовью густо-густо сочится в головы.
т а н г о с у д ь б ы
одна половина диска здоровья – желтая. другая синяя. валентин стелит газету на неровный деревянный пол – укладывает на нее диск. желтой стороной кверху – так радостнее. комната узкая как пенал. диск лежит между диваном и шкафом. впереди – окно. оно раскрыто. у окна – стол с проигрывателем. валентин опускает иглу на пластинку – и встает на диск. песня называется kohtalon tango – танго судьбы. музыка унто мононена. слова сауво пухтилы. поет эйно грoн. когда-то король финского танго. в песне два куплета и два припева. валентин – молодой мужчина – с несколько тревожным лицом. под небыстрые правильные ритмы танго судьбы он поворачивается на диске то в одну то в другую сторону. отталкивается от шкафа под длинный красивый проигрыш между куплетом и припевом. и врывается в припев – долго долго крутясь на диске – поднимая вверх руки – чтобы не удариться об углы комнаты.
х у д о ж н и к и е г о б о т и н к и
что-то сильно мешало виктору в левом ботинке – уже третью или четвертую зиму. но как всякий умный и деликатный мужчина – к тому же чудесный фотохудожник – он с большим отчуждением относился к собственной обуви – и старался не обращать внимания на легкое неудобство при ходьбе. он прав: мало того что обувь всегда нас запугивает – она еще чудовищно дорого стоит. разваливается внезапно – и вот пожалуйста: трать теперь непредусмотренные деньги на эту дрянь. в обуви гнездится страх смерти. он зацеловывает наши живые ноги. покусывает и жжет их. однако в начале этого необычно теплого января – во время луж – ботинки стали сильно пропускать воду – и виктору все же пришлось набравшись мужества туда заглянуть. он позвал ларису – свою жену – чтобы было не так тревожно. оба вышли в коридор и склонились над ботинками виктора. лариса сказала мужу: их давно пора выбросить. виктор ответил: да – они меня замучили – они в один выход рвут хорошие крепкие носки. лариса сказала: а где одна стелька? виктор ответил: не знаю. а она была? это был как раз левый ботинок – в котором мешало. там и впрямь чего-то не хватало – и проступала решетка. виктор засунул в ботинок руку – и сказал испуганно: лара – там что-то есть. потянул – и вытащил отвратительную черную стельку – сказать правильнее отвратительное черное нечто – неизвестное время назад сбившееся в гармошку и сползшее в носок. стелька была гаже некуда. в трещинах вся – в дырах – лысая и в песке. виктор поднес ее к глазам. лариса сказала: ну ты даешь – витя. у тебя что нет денег? выкини этот ужас. как ты ходил-то вообще? виктор
вдруг посветлел и начал смеяться. лариса тоже улыбнулась – действительно ведь смешно. виктор сказал сквозь смех: я не могу ее выкинуть – дорогая лара. ты знаешь что это? это моя душа. удивительно похоже.. лариса фыркнула: ты что серьезно? ты оставишь ее себе? тогда сделай так – чтобы я никогда не видела твою эту мерзкую
душу. подальше ее куда-нибудь убери. смеялись они уже вместе.
они были давно знакомы. и быстро досмеялись до того что сидящий
на полу виктор засунул руку своей ларе под подол – а она протяжно отозвалась. они нескоро вернулись в комнату – так и шуршали в тесноте коридора – попирая ногами ботиночный страх. что же касается
души виктора – она висит в его мастреской прямо на люстре.
виктор утверждает что она помогает ему работать и жить.
морские окуни, камбалы, тунцы, горбуши, терпуги, кефали, семги
рыба – королева в химии любви. волшебница-королева. это отлично известно. уже один ее вид в магазине или на рынках – замороженный и несчастный – будоражит фантазию тела. искристые эротические абзацы о том что творится с хмурыми бабами – енисейскими или вычегодскими – поевшими к примеру окуневой ухи писали в серьезных трактатах еще дореволюционные этнографы. различный беспозвоночный морской народ – из тех что умнее чем люди – навроде головоногих – еще более сильные королевы и короли: однако им сложнее вскарабкаться на наши вятские столы – поэтому здесь о них мы говорить не будем. некоторая хищная речная и любая морская рыба съеденная желательно в сыром виде обратится в фонтаны и фейерверки – которые ворвутся в нашу спальную комнату – или настигнут нас на пути за обоями в хозяйственный магазин. обои тогда мы бросаем в урну – и бежим в ближайшую сирень, в ближайший подъезд если очень холодно. ихтиотерапия – большая наука – которая должна быть создана. ведь рыба лечит любую болезнь. купить вот хотя бы замученного морского окуня на кировском рынке – такого красного с большими глазищами. рыбины сразу четыре. почистить – и с кем-нибудь съесть: вот и до самого утра праздник! вот и победа над усталостью, над сомнением! или принести в гости к подруге в пакете пару замороженных тунцов. пока они оттаивают – можно поговорить если есть о чем – или посмотреть телевизор. постоянно забегать в кухню – пальцами тыкать в стальные тунцовые спины. и наконец-то вскочить на них полуоттаявших верхом и начать кружиться по комнатам – со скоростью этих самых красивых и самых удачливых пловцов – целуясь до крови – разбивая плафоны – разбрасывая одежду. можно пропарить жирного терпуга в импровизированной пароварке – и провалиться в душистый густой разврат – опустив жалюзи, задернув занавески – не успев как следует отмыть терпужиные руки – заскрипеть в терпуговом клею! можно в самом начале зимы наесться оранжево-матовой семги – разбавляя ее пожар квашеной капустой смешанной с журавиной-клюквой. и после всю первую половину зимы лепиться друг с другом в хорошо проветри-ваемой комнате. другую же половину – спать: склеившись до весны.
з а с т о л о м
я сижу за письменным столом. справа от меня стоит стакан пива – слева стакан кваса. ноги в фотографической ванне наполненной шишками.
не закрывая глаза я вижу прошедший год: в правом от меня
стакане массандровский сурож. в левом – отвар шиповника. шишки под ногами те же. до чего же я – радостная картина: ухватился за жизнь четырьмя конечностями – и сижу. улыбаюсь – даже подмигиваю. продавщице из ▒культтоваров’ при повороте на вятские поляны –
ангелу-силуэту на кресте с маковки уржумской пожарной церкви.
м о и и з у м р у д н ы е м у л л ы
мне так радостен месяц рамазан! так мне дорог! в нашей волго-вятской полосе он – я думаю – самый светлый. в масштабах изумрудного мира. вполне может такое быть. ведь в аравии и в иране в рамазан солнечно и сочно. а у нас на притоках вятки – пустые улицы и мокрый снег. там сандалии и спасающие от жары одежды – здесь резиновые сапоги и утиная тревога небес. листья – сломанные зонты. рамазан подвижен
по-лунному – но обычно приходится на прохладу: то в ноябрь вдавлен сильнее – то захватывает больше октября. самые северные мусульманские селения – татарские деревни – со всех сторон окружали меня с детства. правоверные ходили – ходят: в месяц рамазан шелестят взгляды – походки пружинят неторопливо: разбиты тротуары – грунтовки разжижены. в глубине спокойных лиц – улыбки-полумесяцы. и на моем лице тоже немножко похожая улыбка. или мне так кажется. благодаря тому что многие живущие рядом люди встречают свой чистый месяц который лучше тысячи остальных, думают о закованном в цепь шайтане отказываясь от питья и пищи – и наши жизни в это время года становятся значительнее и теплее. в деревянных мечетях горит свет.
мы знаем что если туда заглянем – увидим вереницы сапог и калош – расставленных на сплющенных картонных коробках. деревенские хазраты – вот это личности! они учились на учителей географии в кирове в казани в ижевске. потом – духовному ремеслу в ливане в ираке в сирии. некоторые – в небесном городе хартум – там где река нил распадается на голубой и белый. или соединяется. как кому нравится. учились на отлично – и охотно расскажут вам о запахах судана – если спросите. о библиотеках йемена – о ветре в портах джидды и бушира – о первой своей любви. коран и хадисы мухаммеда – самая сладкая поэзия. хазраты зажмурятся и прочитают вам арабские стихи – халифа аль-валида, аль-мутанабби, аль-удри.. что-нибудь про женские шеи и родинки. глаза у них увлажнятся. скажут: это ведь как коран почти что. они принесут вам гусиного супа пожирнее – и кашу с бараниной – и губадью как солнце. будут сами подливать вам чай и придвигать финики. кушайте кушайте! вы ведь не на посту! рамазан – щедрый месяц! после прыгнут с крыльца в резиновые сапоги – отодвинут ногой индюка от калитки – поспешат в мечеть – меся грязь черки-бибкеевских, чубья-чуричинских или урта-атабаевских улиц – балансируя руками. я за ними – и тоже балансирую. мы гуси – я и хазраты. то и дело нам попадаются курящие подростки. хазраты ахают и хватаются за сердца. окликают по именам курильщиков и грозят кулаками долго и выразительно. ветер. галочьи крики. вот ведь!.. вот!.. а еще в мечеть ко мне на занятия ходили!.. я их не успокаиваю – а огорчаюсь вместе с ними. как на том горящем зеленым костром востоке мне хочется взять расстроенных хазратов ладонь на ладонь – и так идти. в мечети прохладно. все уже собрались. мы с хазратами разуваемся и проходим в маленькую комнату – где сбрасываем куртки. хазраты нахлобучивают тюрбаны и бегут к ожидающим намаз мужчинам – берут микрофоны в руки – набирают в легкие воздуха – нажимают на кнопки отправляющие голоса в хрусткий воздух через высокий балкон. я стою у дверей. надо бы сесть – но мне не сидится. хазраты поют азан. в узких окнах мечети – ноябрьский вечер. вне азана – и месяца рамазан горящего последними рябинами мне трудно представить собственный личный мир. рамазан еще несколько дней продлится. а потом закончится год. в году одиннадцать месяцев. идущий за рамазаном декабрь – уже не год – а чудесная всем награда – подарок от года прожитого – ушедшего в ноябре. я стою у тусклой стены и смотрю людям в спины. и очень жалею о том что среди возможного прочего никогда не стану таким деревенским хазратом – поющим в мечети азан в микрофон – азан плывет с минарета над пожухлой улицей – грозящим пальцами и кулаками курящим в рамазан негодникам.
в п о л е
мы ехали полем из деревни старый убей в убей малый. все это были чувашские деревни – в самой середине дрожжановского района на юго-западе татарии. где-то за перелесками прятались еще убей средний и убей новый. нижний убей когда-то еще был – да его почему-то бросили. этот дрожжановский район – вы знаете – я его называю босния и герцеговина. что-то с ним не так как везде. на вид район как район – татарское и чувашское население. но я его до смерти боюсь – и люблю до смерти. мы ехали на ▒газели’ – дорога была грунтовая и страшно перекореженная. был поздний октябрь – с обеих сторон тускнела земля покрытая многолетними растениями. мы стали нагонять идущий впереди трактор с прицепом. в прицепе по периметру сидели люди – и смотрели как скоро мы приблизимся. люди были сильно закутанными: женщины в двух платках – мужчины с поднятыми воротниками и в зимних шапках – дети в каких-то шубах. все были застывшие как прутья изгороди. сыпал мелкий снег. трактор прыгал на ломаном грунте – люди тряслись но не гнулись – что-то посередине поддерживали. я сразу подумал что в тракторе везут покойника. так и было. скоро мы разглядели край гроба и украшенное мертвое лицо. рядом с трактором бежала собака – и выла. бросалась под колеса. я закрывал глаза чтобы не видеть как лопнет
ее дурная башка. мы стали обгонять трактор. в его кабине кроме водителя еще уместились две девушки. трактор внезапно заглох.
и наша ▒газель’ заглохла. собака выла и каталась по земле. я открыл окно и сказал: касар (прости). протянул сидящим бутылку водки
из наших дорожных запасов. молодая женщина наклонилась и
ее у меня взяла. кто-то с прицепа протянул мне домашнего пива в пластиковой бутылке и несколько конфет. я спросил: каймалла юрать-?
(можно ехать?). мертвый мужчина уселся в гробу и сказал: ыранччен!
(до завтра). мы завелись и обогнали трактор. нам было сильно
не по себе весь этот день и последующий. хотя мы понимали
конечно что едва ли покойник говорил буквально.
s m e s n a s v a r e n e v i n o
смесь для глинтвейна – привезенная из чехии – в пакетике с ладошку. пакетик прозрачный. на наклейке написан состав. мы и так
видим что там. апельсиновые корки корица бадьян гвоздика.
в е – л о – с и – п е д – н ы – е к л ю – ч и
о велосипедных ключах можно сказать стихами. сочинить поэму с таким названием. все без исключения радости и тайны лета – радости и тайны молодости – радости и тайны жизни – любви – можно извлечь и приблизить к себе при помощи этих инструментов. самая красивая фраза нашего мира – это: велосипедный ключ. потому что нет в жизни сложнее объемнее лучше этой плоской наивной с виду фигуры – лежащей поперек ладони. ключами для велосипеда обвешан живот солнца. в вас влюбится каждая женщина – помаши вы перед ее глазами велосипедным ключом. а если чуть-чуть подтянуть ее голую этими ключами – любовь превратится в сказку. велосипедный ключ – в кармане у каждой божественной сущности. и хочется верить что самый
старый пан бог велосипедными ключами делал мир. при помощи велосипедных ключей можно найти воду – выманить из земли – да хоть притянуть индийский океан в нолинскую свою квартиру. здесь на земле велосипедные ключи попадаются нам на глаза так редко – вы заметили? и в магазинах-то их обычно нет. и теряются очень часто. все потому
что божественные сущности за ними внимательно охотятся и даже
из-за них дерутся. а какой нас охватывает трепет – если мы среди
хлама веранды или чердака вдруг отроем велосипедный бардачок: приоткроем его: они там? я всегда ношу с собой два велосипедных ключа. (и манок на утку). не отдам их даже если целая орава
огненных колес закатится в мою комнату и примется рыдать.
п р и ц е п
лальск когда-то был вологодским городом – и имел на гербе две куничьи шкурки. а теперь он – наш вятский поселок – очень северный – возле лузы. но города не перестают быть городами. бывшие города – важные папаши. и можно всегда от них ожидать неожиданной роскоши в учреждениях и квартирах, щедрости и сюрпризов, по-городскому свободных душ, элементарной городской любви, прохладной городской нежности. неожиданных товаров на прилавках магазинов – попробуй такое где-нибудь еще найди. только например в лальске – в магазине ▒центральный’ – который вместе со вторым жилым этажом и заколоченными чердаками можно легко перенести на коробок спичек – и унести в вельветовом кармане. мы наткнулись в лальске на велосипедный прицеп. синяя тачка на одном колесе – с отражателями – большая, сияющая – такая чудесная. он стоил чуть больше тысячи рублей. очень многие замечательные вещи стоят тысячу или сто (или дважды сто – двести) – потому что это очень правильные очень позитивные цифры. мы немедленно его купили – вытащили на улицу и стали думать как из лальска будем домой тащить? – до кирова триста почти километров – а мы сейчас даже не на колесах. с ним не полезешь в рейсовый автобус. железной дороги здесь нет. железная дорога в лузе – от лальска в тридцати километрах. эти километры мы тряслись в кузове неизвестного автомобиля. на краю лузы прощаясь мы спросили у водителя – что у него за машина. а он не ответил – и денег от нас с прицепом не взял. мы шагали сквозь лузу – до вокзала – прицеп волокли за собой. полночи сидели в зале ожидания – караулили с котласа электричку. потом ползли в киров в этой электричке – самой медленной на земле. на котласской ветке она почему-то ходит как конный трамвай. в кирове с вокзала позвонили жене. она нас ждала гораздо раньше – из лальской командировки. мы живем недалеко от вокзала. велоприцеп и мы пересекли привокзальную площадь – мимо бессовестных таксистов – полезли в гору по улице горького. все это время старый вологодский город лальск качался и брякал в нашем велоприцепе – размахивал уличными столбами, синими занавесками, фантастическими антеннами (в контурах которых – чья-то земная судьба), коррозирующими флюгерами, оградами и балконами, разбитыми беседками, верандами без стекол, окнами вытянутыми в ромбы и овалы, щегольскими водосточными трубами – пел вместе с нами и радовался пути.
к о п ч е н ы й г у с ь к р о ж д е с т в у
б а р а н ь я н о г а к п я т н и ц е
в холодильнике лежали копченый гусь и сырая нога барана. хозяева квартиры на неделю уехали – а нам сказали: вы уж пожалуйста следите чтобы холодильник не отключался – он все время должен гудеть – там
у нас новогодние продукты. если заглохнет – тресните вот так посильнее. из бараньей ноги можете сварить суп. мы сами всегда
такой варим – обычно в пятницу – перед выходными – вкусный-вкусный.
мы были рады оставленной нам трехкомнатной пустой квартире. а супы мы не особенно едим. мы лежали на широкой кровати. жгли вереск и сандал. открывали настежь все окна. слушали музыку. смотрели телевизор. уединенно существовали в комнатах. долго спали. за
окном с утра было темным-темно – старым джемпером нависало поздненоябрьское небо. а потом наступала ночь. нас было трое – мы с женой и дочка. это был буферный какой-то район – смутный:
посреди неживых фрагментов частного сектора – девятиэтажные постройки. буквой г – буквой п. котлованы со сваями. строительный мусор. открытые помойки. арматура из земли поперек троп. в
общем незачем было выходить наружу. даже на балкон.
на четвертую ночь гусь и баранья нога вылезли из холодильника. жена первая услышала как скрипнула в кухне дверь. что-то тупо завозилось
о линолеум. ударилось о плинтус. кто-то икнул: гунь гунь. жена
села на кровати – и разбудила меня. дочка спала между нами. место
было в квартире – но мы спали так: пространство все-таки здесь
чужое – к тому же мне нравится обнимать их обеих.
мы вышли в коридор – включили свет – и сразу же их увидели. шатко и вяло они двигались вдоль стены от кухни в нашу сторону. наша дверь была в центре коридора и открывалась в комнату. мы стояли в раскрытой двери. оба мы были голые. я держал себя в кулаке – насколько вмещался. жена никак не прикрылась. я взглянул на ее груди – они были голубыми и совершенно гусиными. окоченело сморщились соски. я видел что жену охватил ртутный ужас. гусь и нога шли. гунь гунь. – опять проикал кто-то. наверное гусь – хоть у него и не было головы.
я шевельнулся – и ледяные жуки густо и медленно поползли мне в ноги откуда-то снизу затылка. я подумал: как они там живут? как вмещаются?
резкие запахи сырого и копченого. яркий свет двух коридорных
таблеток-плафонов. когда гусь и нога к нам приблизились – мы отступили в комнату и прикрыли дверь. мы слышали как они
касались ее и об нее торкались пока проходили мимо. они
слепые. – сказал я жене. жена всхлипнула. потом еще. потом
чаще. я дернул ее за волосы – довольно сильно.
мы снова выглянули. они шли – оставляя на полу маленькие лужи и льдинки – начинали оттаивать. первая и вторая (наша) комнаты
дверями выходили в коридор. а третья – самая большая – начиналась
за устьем коридора. в той комнате был балкон – незастекленный
и чуть приоткрытый. я спросил жену: как ты себя чувствуешь?
жена спросила сухо-сухо: мы можем не сойти..? с ума. – она
имела на мысли – ей было тяжело говорить. – не знаю.. но
кажется раз они вылезли – мы должны поймать их.
мы подошли и наклонились над ними. я осторожно взял гуся
на руки. он был шершаво-мокрым. я сказал: гунь гунь.
гусь довольно похоже скрипнул. возьми ногу. – сказал жене.
– у нее нет ни глаз ни зубов. они безвредные.
не прижимая животных к себе мы отнесли их на кухню. холодильник молчал. мы открыли его – и дверцу морозильной камеры. уложили ногу и гуся. основанием ладони изо всех сил я треснул по холодильнику в верхний правый его угол. он загудел. мы вымыли руки. разлили по чашкам холодный чай. мы надеялись что теперь они не вылезут. надежда оказалась верной. уходя – мы туго закрыли кухонную дверь на тряпку. если вылезут – пусть слоняются здесь. bon nuit.
легли. обнялись. дочь вздрагивала и насвистывала. с женой окунулись друг в друга осторожно и быстро – чтобы лучше уснуть. раскатились
по краям кровати – пыхтящую жаркую дочь опять закатили на
середину. долго гладили ее под пижамой по животу. ну и история.
чем только не случится заниматься родителям пока дети дрыхнут.
в течение следующих трех дней – которые до приезда хозяев
мы прожили в той квартире в доме №2 по улице блюхера – холодильник останавливался дважды – и оба раза днем. беспокойных копченого
гуся и баранью ногу мы ловили довольно ловко. первый раз – у
обувной полки. второй – тут же у холодильника. тогда они
только и успели что приоткрыть грязновато-белую дверь.
п а р а с у х и х м а к р е л е й
милый наш коллега – старинный господин сайкаку в новелле о монахинях-певицах – гуляющих на лодках в гавани осаки сетовал что ныне они ничем не отличаются от уличных дешевых потаскушек – и что цена им охапка дров или пара сухих макрелей. когда-то они зарабатывали пением молитв – теперь распевают любовные модные песенки. на юных монахинях тростниковые шляпы – желтые халаты из бумазеи – нарядные носки. они снуют среди кораблей – стоящих в гавани – и на глазах у всех переходят на заезжие корабли со своих лодок – ▒без всякого стыда’ – к тем кто вдали от жен в одиночестве спит головой на волнах как на подушке – и возвращаются очень быстро. помимо пения и короткой любви осакские девицы приторговывают амулетами и раковинами сугай помогающим роженицам. уразумели? – спрашивает господин сайкаку в конце. мы уразумели – конечно же. авторская грусть безбрежно нам дорога. но рассматривая в лупу
фигуры собственной судьбы – обшаривая в телескоп закоулки собственной поэтической вселенной мы не можем не думать о том что обменивать любовь на сухих макрелей – или на бутылку керосина из хозяйственного ларька – или на фонарное стекло – или на апельсин
и яблоко – или на кулинарный помазок из гусиных перьев – небесно хороший поступок. такими затевались предметы – и отношения
между ними – то есть предметный мир. не можем не грустить по
таким поступкам. всем сердцем ожидать их. стремиться к ним.
ч е т к и
у меня есть можжевеловые четки. их звенья – веселые круглые
шары. я купил их чтобы нюхать. комкаю в кулак – и подношу
к носу. чудесный способ общения с богами. попробуйте!
п о л е н о
инна колет грецкие орехи березовым поленом у меня за спиной. я сижу на стуле и пишу – она сидит на полу и колет. за окном пятый день мороз – поэтому инна не в садике. у инны орехов – целый таз. у меня тоже – целый таз замечательных срочных мыслей. это полено я когда-то
привез из волшебного коми леса. оно – из числа моих домашних покровителей. полено живет под шкафом. наблюдает за нашими ступнями. внимательно их охраняет. мне очень трудно не расколоть волшебным поленом иннину глупую голову. инне угрожает серьезная опасность. после каждого удачного удара она кричит: я сильная!
звонко хохочет. я закрываю глаза и шепчу: доброе полено! ты березовое! из белой ноги господа на земле! заступись за инну!
о р и г а м и
необыкновенная печаль серыми ладонями сжимает сердце когда я думаю об оригами. это очень-очень правильное искусство. очень точен его язык. но я не могу им заниматься: к вечеру первого дня занятий я лягу и умру от старости. почему так? вероятно потому что оригами белое. потому что под машину попала соседская девочка лена – любившая оригами больше всего на свете. потому что его фигуры – умные и смешные. коэффициент хрупкости в них – самый тот.
потому что оригами – как литература. более мудрая ее сестра. когда
по бумаге не нужно водить ручкой. можно сложить из нее белую
рыбу белую лягушку – подвесить над изголовьем и лечь спать.
м и х а и л м е д у н и ц а
михаил фиалка. михаил подснежник. перевод фамилии
сеспель варьируется. пружинит вышагивает средневолжскими
сердцами. круглый от радости год. и в нашем
сердце ширятся тоже – холмы покрытые сеспелем.
cеcпель мишши. михаил сеспель. 1899 – 1922. чувашский поэт. вместе
с константином ивановым (1890–1915) для чувашской литературы – самая первая пара крыльев – золотого цвета. наследие сеспеля – шестьдесят стихотворений – многие из них в набросках, отрывки романа ▒беглец’, часть драмы ▒убик’, дневниковые записи, около ста писем. в активном литературном обороте – стихотворений двадцать-тридцать. ▒чувашский язык’ – ▒как умру’ – ▒чувашскому сыну’ – ▒чувашке’ – ▒стальная вера’ – ▒к морю’ – ▒пашня нового дня’ – ▒проложите мост’.. медуница писал в основном про то что новый день отлил из рассвета плуг – между оглоблями которого танцует солнце – и выехал так на поля чувашии. родился в деревне шугурово цивильского уезда казанской губернии (теперь д. сеспель – канашский район). окончил второклассную
школу села шихазаны (неподалеку). с 1917 – слушатель тетюшской учительской семинарии (теперь – татарстан). печатался с 1917.
с 1918 – в ркп(б). 1919 – по командировке тетюшского уездкома едет
в москву – на курсы агитаторов-пропагандистов. в 1919–1920 – следователь тетюшской судебно-следственной комиссии. в ноябре 1920 в газете ▒канаш’ – статья михаила сеспеля ▒стихосложение и правила ударения’ – точка отсчета чувашской силлабо-тоники. 1920–1921 – работа в чебоксарах: первый председатель ревтрибунала чувашской автономной области – начальник отдела юстиции. в 1921 обвинен в поджоге отдела юстиции – смещен с должности и арестован. вина не доказана – оправдан и освобожден. невидимая работа в издательско-переводческой комиссии чувашского облроно. чебоксарская большая любовь михаила подснежника – замужняя туся червякова. после отмены запрета покидать чувашскую столицу – в мае 1921 – выехал в госпиталь
в нижний новгород – оттуда в крым. с 1922 – на украине на черниговщине – сотрудник остерского уездного земельного отдела. пытался спасать голодающих поволжья. в июне 1922 – покончил с
собой – повесился в саду на липе. медунице 23. похоронен в черниговском селе старогородка. с эпитафией на украинском. ▒он был убежден что поступает правильно. я помню даже как аккуратно стояли рядом у дерева на траве его ботинки.’ – писала потом одна его знакомая.
г о р б у н о в а а н н а с е м е н о в н а
покойная моя прабабушка анна семеновна горбунова страшно веселилась когда наблюдала как я что-нибудь брал ногами. ее не стало когда мне было лет восемнадцать. когда-то я каждое лето приезжал в камский город оса где она прожила свою жизнь – в деревянном доме у пристаней. очень суровая – совершенно одна. каждому абсолютно говорила угрюмо ты. и на рынке и в райсобесе. не общалась ни с кем из своих здешних родственников: ни с родными детьми ни с внукам ни с детьми внуков. только криво улыбалась нам – кировской родне: моему отцу – вятскому внуку, моей маме – вятского внука жене, и вятским правнукам – нам с сестрицей (хоть и не сразу припоминала наши с ней имена). я случайно как-то заметил. брал носок с пола пальцами ноги. прабабушка увидела – и так захохотала!.. подавилась даже рыбным пирогом. я спрашивал: что смешного? она только еще больше смеялась. пришел отец и на меня наорал. было из-за чего в общем-то: прабабушка уже сипела. надо же! надо же придумал! – кричала сквозь слезы и показывала на меня крюченым пальцем. честно вам скажем: все последующие разы предметы ногами мы брали уже нарочно – с сестренкой на пару – у анны семеновны перед коричневым лицом. реакция прабабушки всегда была неизменна. она начинала хохотать – и мы вместе с ней тоже. падали даже на пол у прабабушкиных ног. никто кроме нас не знал как выглядит ее смех. она видела много горя. муж погиб на фашистской войне – оставил анне семеновне четырех деток. родителей белые потопили на барже смерти где-то между сарапулом и сайгаткой. прабабушка прабабушки была веслянская колдунья – известная всему верхнекамью. пермяки звали ее сюсь лизуш – смышленая лиза. в одно лето анна семеновна хотела подарить нам ткацкий стан. а куда мы его? хоть я и плакал и порывался взять. на другое лето – ангелицу на темном полотне-иконе. я когда ее увидел – от радости чуть не сошел с ума. божку себе возьмите. – мрачно сказала тогда прабабушка. родители поленились тащить. а на следующее лето она куда-то исчезла. я до сих пор временами думаю что ради обладания этой ангелицей упорно и веселил прабабушку хватанием ногами подстаканников и носков. но что-то вот не завершилось в наших с ней отношениях – не достиглось что-то. видимо нужно было смешить прабабушку еще больше. пожить рядом с ней в ее холодном прикамском доме целую зиму или целый год – и брать носки с пола в день раз по сорок. может так? хотя возможно это веселье ног было затеяно для того чтобы мне лишь увидеть темную ангелицу. из рук анны семеновны.
в д о н ы ш к о
мы виделись очень давно – мельком. но по служебной переписке в течение прошлого года друг в друга почти влюбились. ждали встречи на ▒февральских чтениях’. так называется университетская конференция в сыктывкаре. она мне до слез интересна и дорога. она – не конференция. теперь февраль. сыктывкар. мы сидим за столом – друг напротив
друга. стол длинный. это банкет. да – так я ее задумал. в таком же свитере. только губы чуть не такие. мы молчим. иногда наклоняем головы к левым и правым соседям. выслушать что-то или шепнуть. смотрим друг на друга через донышки высоких стаканов. целуем друг друга сигаретным дымом. хоть и стараемся по диагонали в потолок. в стаканах – вино. оно белое. через белое лучше
видно. ее поезд через два часа. мой автобус – утром.
с и н и е г л а з а
мы странствовали на велосипедах с сестренкой – через мало знакомые горы и поля – за которыми через трое суток велосипедного пути должна была появиться наша дача. мы старались держаться диких берегов рек – ведь так интересней. но на второй день мы до того измучились крутиться прибрежными болотами – что решили откатить от реки на асфальт на трассу – и немножко на ней отдохнуть – наверстать километры. карта у нас была какая-то слабая. судя по ней нам следовало доехать полями до села кокузы – а оттуда уже можно разглядеть вдалеке трассу – если высоко подпрыгнуть. мы снова крутились – обходили змеиные овраги – подступы к которым заросли пыреем. деревня кокузы должна была уже появиться – но ее все не было. жгло солнце. мы бросились на траву. мы были мучительно красные. сестренка вдобавок с разрезанной ногой со вчерашнего ночного купания. мы услышали шуршание шагов и подняли головы. среди пырейной дымчатой синевы стояла женщина. мы поздоровались и спросили как нам попасть в кокузы. а какой вам надо кокуз? – заговорила она с татарским сильным акцентом. мы сказали: а что их два? женщина кивнула и махнула рукой: там вот большой кокуз. а там маленький. понятно – наша карта еще хуже чем мы о ней думали. выяснилось что трасса проходила примерно в одинаковом расстоянии от обеих деревень. мы пошагали полем опять – и наконец увидели изгороди и крыши. и крошечные спины коров. на въезде в деревню – старая табличка – белой краской по рассохшейся доске: олы кук куз. большой синий глаз – значит. мы немножко оторопели – защелкали языками от удовольствия и въехали в деревню. я сказал сестре: наверно имеется в виду озеро. здесь побольше – в малых кокузах поменьше. в глубине улицы мелькнула спичечная голубая мечеть. мы шли и здоровались с медленными прохожими. они подолгу на нас смотрели. некоторые спрашивали откуда мы идем. некоторые улыбались и кланялись. в колонке мы набрали в бутылки воду. в общем все как всегда – если случается транзит сквозь деревню. выходящая из улицы дорога впадает в трассу – это нам подтвердили. главная и почти единственная улица больших кокузов по которой мы шли – сломалась в угол. и продолжилась за углом. самый центр деревни. вот и мечеть. мы ее приветствуем. по другую от нее руку – небольшой пустырь – небольшая площадь или поляна – там что-то вздрагивает и синеет. мы свернули на это синее. заросший как маленькое болотце – рогозом осоками бордовыми зонтиками-цветами – перед нами лежал огромный синий глаз. в длину метров семь. или если точнее – его можно было сравнить с комнатой в двенадцать-четырнадцать квадратных метров. глаз был желевидным – и синим-синим. зрачок тоже синий – только еще синей. в глазе бликовало солнце. мы никогда не видели такого красивого. дунул ветер – поднял пыль. и глаз моргнул. веком нежно-синего цвета. вокруг было мало движения. только лежали неподалеку козы – смотрели сонно. мальчишки с брызгалками-флаконами из-под шампуня краем глаза поливали друг дружку. да в молитвенной
позе на корточках с глазом разговаривал старый дед в синей тюбетейке. и мы вот еще – стояли смотрели – ухватив велосипедные рули.
вместо трассы мы поехали искать малые кокузы – кечкене кук куз
– и быстро их нашли. его – то есть. мы увидели там примерно
то же самое. только глаз был значительно меньше – как большой обеденный стол. только и остается что на татарский манер
хлопнуть руками по бедрам и вскрикнуть: а ба-а!..
ф у р у н к у л и п о р о л о н
смешнее слов я не слышал. это – два самых смешных анекдота. два пароля – два стука в двери – которые распахнет перед вами смех.
по – ро – лон. фу – рун – кул. можно помереть от хохота. я и сейчас обливаюсь весельем пока пишу – думаю и вижу. поролон нужно произносить как пишется. всех своих возлюбленных я просил
говорить эти слова как можно чаще. они говорили – а я целовал и стаскивал с них юбки. смешнее всех говорила рита. поэтому и стала моей женой. конечно она не одна такая во всем остальном мире.
что если китайскую девушку попросить сказать – француженку – или финку!.. девчонок говорящих высокими вологодскими голосами или южным таганрогским басом!.. рита лишь превзошла в то простое и решительное время своих немногочисленных предшественниц.
но сокрушаться не будем. а скажем-ка лучше все хором:
по – ро – лон! сказали? а теперь: фу – рун – кул!
т ю м – т ю м
тюм-тюм – марийская полупустая деревня в уржумском районе – в одну улицу – в три километра в длину – перпендикуляром выходит на реку вятку. в вятке осенью стерлядь. в тюм-тюме нет твердых дорог. грунтовкой пять километров до русского села шурма. в шурме – рынок и разнообразные магазины. тюм-тюмские всегда по полю туда бегают. в сырые времена в тюм-тюм не приехать. разве что с санавиацией. но можно дойти пешком. тюм-тюмские мужчины гуляют по улице на ходулях. по-марийски они – журавлиные ноги – турня–йол. тюм-тюмские женщины носят однорогие головные уборы. с алой изнанкой. блестками и раковинами каури. они называют их колпаки. колпаки эти словно чомужьи клювы нависают над лицами. все заборы тюм-тюма – в стерляжьих сетях. за вяткой чернеет лес которому не видно края. тюм-тюмский народ – родник песен. так говорит директор тюм-тюмской школы. он вывозил своих в киров и в петрозаводск – на фестивали. тюм-тюмские стеснительные родники-певицы жаловались нам на то что в кирове ученые и журналисты норовили с них снять колпаки – и штаны даже: хотели рассмотреть подробно таких удивительных. мы приехали в тюм-тюм на два часа. поставили камеру посреди улицы. тюм-тюмские пели – плясали. громогласный крошечного роста дед сказал нам что слово тюм означает дуб. дуб-дуб. дубы здесь были. некоторые в уржуме называют тюм-тюм – баден-баден. мы торопились. уехали – прокричав спасибо. отъехав метров пятьсот от последнего тюм-тюмского двора глотнули водку и вдохнули поздней октябрьской пашни. она уходила за горизонт. из солнца посыпался снег. мы вовремя в тюм-тюм приехали.
в вятскополянском районе есть деревня дым-дым. там живут удмурты.
п у ч е ж
мы приехали в город пучеж. встречать новый год. знаете ли вы такой город? ивановская область. горьковское водохранилище. старый пучеж как раз под ним. видимый пучеж – шершаво желтый. дома-корабли приплыли из пятидесятых – и сильно истрепались в пути. в этом
городе мы хотим жить. в желтой квартире на улице 30-летия победы – 50-летия комсомола – на главной улице ленина. или в деревянном
доме на безымянных улицах – заламывающихся к волге – по которым скатываются пучежские дети. ▒край голубого льна’ – книга о пучежском районе – украшает вечность в единственном книжном магазине.
мы ее сразу купили. очень холодно было в гостинице. ну ничего.
мы грелись дорожным земляничным ройбушем – и коньяком.
мы купили много льняных одежд. и льняных сумок с огромными пуговицами. когда мы впервые вышли на здешнюю волгу – покрытую рыбаками – чтобы усесться на одинокой заснеженной скамье
чтобы глотнуть коньяку и официально поздороваться с
пучежем – расчистили варежками высокий снег – прочитали
красиво нацарапанную надпись: я люблю настю горохову.
и с а а к и й – з м е е в и к
исаакий-змеевик – 12-го июня. змеи в этот день играют свои главные свадьбы. сплетаются в шары размером с холодильник. и лучше
вообще не выходить из дома. даже в городской парк. но мы все-таки выходим. каждый год. обуваем сапоги – садимся на велосипеды. отъезжаем метров двести от последнего дома на последней
городской улице – прямо в поле. мы привозим с собой нашу любимую змею – которую купили когда-то в московском метро. деревянную – нарезанную кольцами – с желтым капроновым язычком – со спинкой покрытой красноватым узором. привозим – и оставляем. она
волнуется еще с ночи. вздыхает – падает с полки. ей тоже
необходимы свадьба и размножение. вечером возвращаемся за ней. пластмассовые глаза ее светятся радостью. хвост тихонько дрожит. неземной красоты змеята расползаются в разные стороны.
деревянные змеи из метро размножаются очень быстро.
м а н д а р и н ы
друг из вологды научил меня есть мандарины – зимой на улице. он сказал: в зимнем воздухе они живы и бодры. а дома – спят. как рыбы в морозильнике. дома мы съедаем их уснувшими – поэтому всем так скучно. друг из вологды восхитительно прав. поедание мандаринов в помещении и на улице – земля и небо. мы идем вологодскими улицами – набережными и мостами. на локте у одного из нас – холщовая сумка с мандаринами. мы разговариваем – мы давно друг друга не видели. мы чистим мандарины не снимая перчаток. на оранжевых табло вологды – минус тринадцать. мандариновые кожурки мы кладем в ту же сумку. и время от времени выбрасываем их горстями – проходя мимо урн. мандарины тают очень быстро. мы останавливаемся у фруктовых киосков и пополняем запасы. мандарины живы – и пахнут на весь мир. подчиняя себе все остальные запахи. девушки смотрят на нас очень нежно – с большим интересом. иногда мы прыгаем в троллейбус
или в маршрутное такси – едим мандарины – и девушки сидящие напротив улыбаются нам настоящими светлыми улыбками. они
просто не могут не улыбнуться – наблюдая нашу мандариновую
беседу. мы это видим. и иногда угощаем их. вологда всегда
научит хорошему. не случайно в ее имени – ясность и свет.
в т у р ц и и
море по-турецки будет дениз. исчерпывающий для нас повод
поселиться в турции. представляться турчанкам: мерхаба!
беним адын денис. любоваться как они приподнимают
брови – переспрашивают – и загораются улыбками.
с о в а
мы приехали из города такие радостные. с сумками полными летних напитков. шли по массиву – и чуть ли не танцевали. так и зашли к себе на участок: мы – ватага. проходя мимо садовой бочки – смотрим – а там утонула сова. маленькая-маленькая. мы вытащили ее за крылья. разложили в беседке на столе. у маленькой мертвой совы – крылья очень большие. а сама она как воробей – только в пышных перьях. вика говорит: ну ты что бедняжка? юля говорит: совенок – не спи! арсенка говорит: как она шлепнулась в бочку? витя говорит: захороним. паша говорит: вот чучело. маленький мальчик заплакал: наташа! наташа!..
мы на него с недоумением посмотрели: ты кто такой? откуда здесь взялся? действительно – никому не известный мальчик стоял среди нас и смотрел на сову. его глаза едва приподнимались над столешницей. мальчик сказал: я сережа. – а зачем плачешь? – наташа умерла.
– откуда ты? – из гужавино. – а отчего умерла наташа? – ну видите же – утонула. – мальчик показал на сову. он был лет шести – светло-рыжий. какой-то весь пыльный. очень заплаканный. взял сову и пошел. витя крикнул: она у вас жила что ли? мальчик скривился: это моя дочка. скривился и зарыдал. шел по аллее вместе с совой. проходя большую помойку – бросил туда сову – очень даже небрежно. захромал вдруг – как будто коленкой обо что-то стукнулся. махнул рукой и свернул в аллею-перпендикуляр. мы полностью проигнорировали эту сцену – нашли в себе силы не пускать увиденное в свои сердца. поэтому мыли руки – переодевались – доставали из сумок еду – откупоривали бутылки. купались и немножко развратничали – когда сделалось потемней. гужавино было у нас под ногами. на глубине лопатного штыка. оно стояло наверху еще в пятидесятые годы – а к семидесятым окончательно ссыпалось в землю. в начале девяностых невидимое гужавино и еще два из него выселка нарезали в дачный массив.
хозяин дачи об этом знал – но молчал. тискал вику и юлю.
вика трогала его за трусы – со смехом оттягивала резинку.
б о г и н я
на наш убежденный взгляд главная составляющая женской привлекательности – это очки. на втором месте – неправильное выговаривание [р] – картавость или йотирование. (желательно еще не выговаривать [л]. от любви к такой женщине совсем ошалеть можно). на третьем месте – оттопыренные ушки. чем сильнее ее ушки топырятся – тем сильнее наше эротическое напряжение – нежность + страсти.
и это всё. остальное – не главное. кажется мы не встречали девушек обладавших этими тремя качествами сразу и ярко. но знаем что они есть. ушек очень много в деревнях – в городах мало. в деревнях вообще куда больше невест. если же девушка 1) в очках – 2) не выговаривает названные звуки – 3) уши имеет как приставленые к волосам
маленькие волшебные ладошки – 4) и вдобавок долго смеется
над словами фурункул и поролон: это уже богиня.
и в а н о в с к и й п а р а ш ю т н ы й з а в о д
существует космический перечень учреждений – учеба или работа в которых автоматически присваивают человеку звания художника, ученого, мага, хорошего человека – в масштабах вселенной. его земная жизнь может быть невнятной и трагической. но небо ставит ему бесповоротный плюс – и уже не отвергнет. это странно – но это так. и можно не заканчивать университетов и художественных академий. не писать диссертаций и книг. эти небесные художники – (обычно здесь невидимые) – будут уравнены в правах с очевидными земными – когда закончится жизнь. будут поселены в одних комнатах. учреждений подобных много – но все же не слишком. марийский колледж культуры – факультет народных инструментов – отделение шyвыра (бычьей волынки). отделение пчеловодства – уржумский зооветтехникум.
речное училище № 72 – поселок затон имени куйбышева. ветлужский филиал московского института леса. пучежская льняная фабрика. горбатовская школа-интернат для глухих. нии льна в торжке. массандровский нии вин. городецкий шлюз. ивановский парашютный завод. казанский оптико-механический. лаишевский рыбный..
к у р к а ч и
с самого рождения и до девятого класса я собирался поступать в казанский речной техникум – потом в горьковский институт водного транспорта – идти следами моей обширной речной родни – становиться штурманом, потом капитаном. это было – как алмазом на платине. но в сентябре – в начале девятого класса – нас сняли с уроков и повезли в село куркачи – прибираться на складах какого-то дружественного школе предприятия. все дурачились – и бегали по селу. хулиганы курили. девочки собирали листья. за нами наблюдал единственный взрослый – из местных – какой-то очень ленивый. село было татарское. день был очень красивый. осень была сказочная. мы поснимали куртки и работали в школьной форме. неподалеку я видел лес – очень густой – очень маленький – очень круглый. как будто специально – а вокруг поля. меня очень туда тянуло – и я пошел – положив на землю метлу и грабли. подходя – я увидел что лес обнесен полуразрушенной оградой. это было куркачинское кладбище. старое-старое. где уже не хоронят. над входом – жестяной полумесяц со следами синей краски. камни – грибами теснящиеся из земли. белые. покрытые арабской вязью. покрытые грибами же. и осенней сыростью. здесь на каждой могиле сажали дерево. и теперь эти деревья корнями разбили и выворотили многие плиты. приподняли из грунта – сбили в кучи. эти деревья казалось сплелись в единое дерево – доходящее до неба. меня не было – я
исчез. мне казалось я умер – и был этим счастлив. я пачкал форму и спотыкался. уменьшался в размерах и проникал в разбитую вязь. подолгу в ней путешествовал. мне казалось что у меня остались одни глаза – поглотившие остальное тело. странно что я много пел – ведь языка у меня тоже не стало. какие-то дальние песни – персидского острова кешм и южного пакистана – оказавшиеся в куркачинском
лесу – в часе езды от нолинска. пряча слезы – прижимаясь щекой
к стеклу увозившего нас из куркачей автобуса я просил
прощения у речной карьеры – дебаркадеров, бакенов, шлюзов, капитанских мостиков, горящих ночными огнями рубок.
с и я т е л ь с т в а
настоящий сиятельный господин писает только в раковину. во-первых – он по возможности не станет выслушивать и заставлять выслушивать окружающих оскорбительный грохот из сливного бачка (особенно если сиятельный господин не у себя дома). а во-вторых – писая в раковину сиятельный господин непременно ополаскивает себя под струей воды – и вытирает тщательно. на полном автоматизме. ведь сиятельный господин в каждую секунду должен быть готов к тому что придется заложить в ротик какой-нибудь сиятельной даме. и обязан быть чистым! сиятельным дамам же писание в раковины ни к чему. природа сама позаботилась о том что это не слишком и возможно. золотым сиятельным дамам не страшно оставаться немножко грязненькими. их привилегия от бога. сказанное касается только сиятельных господ. свиньи могут мочиться по-своему: хоть в унитаз – хоть в фортепиано.
м а с с а ж
это уже не массаж. – шелестнула анжела. прогнулась морем.
сдавила мою голову. это уже не массаж. – я не спорил.
т е л е ф о н
8 – 10 – 48 – 22 – 695 69 97. это прямой телефон варшавского воеводы. вельможного пана лешека мижелиньского. его кабинета в доме
номер три на банковской площади. он всегда у меня перед
глазами. висит у компьютера – и есть в мобильном. я в любую
секунду могу набрать эти цифры и пожаловаться на вас – суки.
на владика – третий год не возвращающего мне старинный
киевский подстаканник. на безмозглых родителей – отравляющих
мою жизнь. на вредную продавщицу кваса на углу воровского и декабристов.. на каждого из вас. и пан воевода вам покажет!..
м а ш а
мы гуляли по ялтинскому зоопарку держась за руки – и пели от счастья: ялта – апрель – смешные животные – а за ними море. тыпыр тыпыр биерге.. – кричали мы веселую татарскую песню – известную нам с казанских студенческих лет. мы шли накачавшиеся крымским вином.
и в сумке у нас было еще две бутылки. мы целовались – и дергали друг друга за уши. проходя мимо вольера с пони – встали как вкопанные: до того милая была лошадка. толстенькая маленькая бука. с блестящими боками и челочкой. она стояла совсем близко. мы кинулись тянуть к ней руки – гладить и кормить лавашем. это же маша! маша! – в два голоса решили мы. двестипроцентное воплощение имени! маша жевала
лаваш – а мы ее гладили. в теплой машиной гриве сплетали пальцы.
то и дело обращались к ней. маша – а маша!.. как чудесно что мы
тебя нашли! маша жмурилась – кивала – была нам рада. а потом
вдруг свесила большущий болт – и зажурчала в теплую землю.
в а р е ж к и
у старой кряшенской бабушки на рынке в селе ципья за сто рублей я купил варежки. черно-серые. наполовину овечья шерсть – наполовину козий пух. такие которые немножко колются и пушатся. купил бы и все пять пар – да пожалел тогда денег. варежки эти сверхэротичны. бог мой – можно было бы сунуть в них прямо на рынке! они с очевидностью будоражат. как все одежды из шерсти из льна из конопли. мягко покалывающие темные варежки – что-то особенное. я подарил их жене. после покупал часто. на волго-вятских рынках – всегда одинаковых! – на выходе из которых стоят вереницы закутанных в шали татарских чувашских марийских удмуртских мордовских бесермянских кряшенских русских бабуль – с изделиями из домашней шерсти. они – как будто улыбчиво сожалея о молодости – изо дня в день в любую погоду распродают эротику в чистом виде. еще есть шали, жилетики и носки..
в варежках этих – весь эротический заряд нашего удивительного края – вся его теплая снежность и радость неисчислимой воды. связанные в здешней деревне варежки – фирменный подарок для моих гостей, для иногородних подружек. подругам я советую надевать их на руки своим друзьям и мужьям – и подставлять под их руки шею живот и груди. или же разнагишавшись тискать варежками сами себя – пока никого
нет дома. подруги смеются и говорят: попробую.. все средневолжские пожилые продавщицы эротической шерсти знают меня в лицо.
к а р а с и
народный эпос о карасе! роман-эпопея о карасе! диссертация! балет! десятисерийный фильм! пятиактная опера!.. всё о карасе! восторг! восторг! вытянуть его из масляного болота! золото в иле! чудо
чудес среди неподвижной воды – тихой – покрытой притворно безжизненными стрекозами – среди сладкого запаха страха и приключений!.. ухватить силача ладонями и поздороваться с ним – поцеловать в золотые губы! карась – это бог детства. лет в
семнадцать мы перестали поддевать карасей на крючки – и с этого времени стали лишь осторожно гулять любимыми опасными болотами – осторожно всматриваться в них. там живут золотисто-алые боги-караси. всасывают в себя других богов – ильного слоника и пресноводную гидру. в детстве – когда мы здесь много тонули – они выталкивали нас
на берег. тогда при нас были резиновые сапоги, кривая бамбуковая удочка и термос с горячим вишневым морсом. сейчас – захляпанные
на шнурках ботинки, болотная палка-щуп и наполненная сорокапятиградусной ▒камчаткой’ фляжка с надписью ▒экспедиция’.
ю р и й г а г а р и н и а н н а г е р м а н
двое самых замечательных мертвых за все времена человеческой смерти. светлые наши покровители: покровители живых. если нам нужен совет – мы подкидываем десятирублевик с улыбающимся лицом гагарина. можно и двухрублевик – там где гагарин в фуражке. юрий алексеевич выпавший лицом отвечает ▒да’. улицы гагарина и площади – места где обретается любовь: здесь с закрытыми глазами можно
ее увидеть. анна герман кажется еще сильнее. гагарин лежит в московской кремлевской стене. пани анна – на повонзках в варшаве. среди наших планов есть научно-мистический трактат – ▒песни анны герман’. если успеем – обязательно его напишем. мы живем
на улице гагарина. и больше всего на свете хотели бы обрести
квартиру еще и на улице анны герман. если б у нас родилась
разнополая двойня – мы бы назвали их анной и юрием.
с п и ч к а
с наташей случилось беда: она проснулась в осенней тундре. холодное небо покрывало наташу драным одеялом. дул ветер и шел дождь. в дальней дали чернели горы. таймырские бырранга или ямальская байдарацкая губа с последними вершинами урала. – думала наташа. а может быть заполярная якутия? – где каслают долганы? – самое ледяное место на земле? наташа была в одних трусиках – светло-зеленых – в которых накануне уснула прижавшись к мужу. ей было холодно – но как-то странно: кисельный детский озноб – вместо неземного окоченения как если бы под ногами была планета сатурн. наташа шла по мхам. крестообразно закинув ладони на ключицы. прикрывая груди. в тундре есть много рек – и наташа рассчитывала дойти до какой-нибудь неширокой неглубокой реки – и двигаясь по ней найти помощь. но не было ни одной реки. и холод планеты сатурн действительно помалу заполнял наташу. наташа сунула руку в
трусики. толкнула в женскую глубину два самых закоченевших пальца.
и на свое счастье нащупала там спичку. теперь нужно поймать
оленя. – подумала наташа. чтобы дождь не истребил спичку – наташа аккуратно ввела ее себе в задний проход. вскоре прямо на нее
выбежал олень. наташа его схватила. вынула спичку. чиркнула об оленью шкуру. спичка зажглась. наташе сделалось значительно
теплее. потом ее подобрал вездеход и повез в сторону фактории. наташа села на матрасе на полу. было утро. улыбающийся
голый муж копошился в платяном шкафу чтобы извлечь припрятанный там подарок к тридцать первому наташиному дню рождения.
в е р т у ш к а н а с о с н е
друг детства приехал из авиньона. он теперь там живет. изучает японский язык в авиньонском университете. я ему несказанно рад. выехал в малмыж встречать его автобус – прибывший из казани. оттуда привез в нолинск. наделил всем чем богат: пустотой дома и чердаком – кроватью – табуретом – велосипедом – мотоциклом – лодкой ▒казанкой’ не первый год лежащей во дворе. мы вышли вечером в парк. рыжие сосны – и река воя. у друга в сумке двухлитровая винная бутыль – с незамерзающей роны – за арлем впадающей в средиземное море.
у меня – капустные пирожки и вертушка. помните такую радость? пусковая штука зажимается в кулаке – с резинкой внутри и леской. широкое с тремя лопастями кольцо – которое на штуку насаживается. ясно ведь о чем речь? за леску посильнее дергаешь – кольцо взмывает. до пятого этажа – или выше – так нам казалось в детстве. я недавно
ее купил – и взял с собой чтобы обрадовать друга. он обрадовался. положил на землю авиньонскую неоткупоренную бутыль – и взял вертушку в руки. не закинь на сосну. – я улыбнулся. – ты ведь уже отвык. не отвык. – сказал друг и отошел от сосен в сторону. рука дернула – леска порвалась – вертушка унеслась в вечернее небо – и станцевав в ветре спланировала на сосну – на нижние ветви. нижние ветви сосны – это ведь не низко. вино не открыто. мы шарим в траве – в поисках чем бы кинуть. легкие палки и шишки позапрошлых лет здесь не подойдут. бутылка из-под ▒трояра’. какое счастье! мы рады ей куда больше тех кто когда-то ее распил. кидаем по очереди. проходит вечер. утираем мокрые лбы. молодые мамы смотрят на нас с симпатией. пожилые подруги оборачиваясь говорят: чокнулись наркоманы. вино открыто. мы кидаем – и пьем. почти стемнело. пьем виноградное солнце роны и кидаем ▒трояром’ вверх. когда налетит ветер и закачает сосновые ветви – мы кричим ему: давай сильнее! я произношу заговор повышающий силу ветра – но он на сербском – и здешние ветра его не чувствуют.
п о л ы н ь т а в р и ч е с к а я
эфирное масло полыни таврической – за двадцать пять рублей – в колбочке – которое всегда с собой носим – и вдыхаем южное лето – мы подарили шестнадцатилетней чувашской невесте в праздник семик. невеста была беременна – и вместе с женихом гуляла по кладбищу – рассыпала конфеты по родным могилам – капала самогон. качалась сирень – целовала фотографии на памятниках. мы обходили с камерой умогильные столы – сидящих за ними веселых людей нетрезвых от праздничного солнца. детей прогонявших бабочек из дырявых могильных мисок. стариков дающих им подзатыльники. бабочки – это покойных души. сняли невесту – показывавшую предкам свой большой живот – испрашивавшую счастливую семейную жизнь и легкие роды. невеста поднесла нам чашку с самогоном. мы выпили – сунули руку в карман – и протянули масло. невеста понюхала. и жених понюхал. жених улыбнулся слегка беззубо – и приобнял подругу. невеста спросила:
а можно им мазать вот тут? и хлопнула себя под живот бескровной птичьей ладонью. жених захихикал. мы строго ответили: волосы – можно. только чуть-чуть. открытую кожу – ни в коем случае.
с т и х и
рифмованные – с выпуклым ритмом стихи – пустая инерция ритуального поведения. если конечно рифмование и ритмика не берутся в кавычки – и стихи не тараторятся с примитивистской улыбкой. нормальная речь уступала место сакральной в самых значимых жизненных случаях – в самые ответственные узлы – каковыми являлись праздники. изменять привычную речь на непривычную: например интонировать (петь), рифмовать, кричать или шептать вполголоса – заложив ногу за ухо и закатив глаза: следует исключительно ради диалога с богами – ради спасения самого себя и всего человечества. ритуальное поведение
в виде различных осколков сидит в нас очень и очень сильно.
поэтому мы любим попеть – пописать и послушать поэзию. литература
должна стремиться к молитве: это безусловно. но верно ли всуе резонировать? пьяное пение – тому пример. алкоголь за ручку
приводит нас в это очень бородатое ритуальное поведение. человек напился – и хочет петь – и кожей полагает что боги приготовились
его слушать. стало быть – подавляющее большинство тех кто
пишет стихи всерьез – напоминает пьяного горланящего ▒ой да
не вечер’ или о том что сильнее всех красная армия.
т е к о г о я б у д у д у ш и т ь
у меня есть несколько заветных перечней. те кого я буду душить
после смерти – один из них. там пока четыре человека. трое
из них – врачи. перечень открытый. я был бы рад не пополнять
его новыми фамилиями. делать мне будет больше нечего на том
свете – как еще и кого-то душить!.. но то что каждому из этого
перечня грозит регулярное мной душение – очевиднее очевидного.
н о в о с и б и р с к и е о с т р о в а
острова разделяющие море лаптевых и восточно-сибирское море – наша святая земля. наша мекка. мы ежедневно бываем там. сильно уставшие – мы открываем голову: и все что там есть отпускаем на новосибирские острова. и жители нашей головы – все наши мысли – все импульсы – подолгу там гуляют: с острова на остров – из пролива в пролив – среди нагромождений рассыпавшихся мамонтов – неисчисли-мого камня – неисчислимых ветров и птиц – садятся моржам на головы – касаткам на плавники – гренландскому киту на спину. спят укрывшись
на острове котельный – самом крупном новосибирском острове.
п л е м я н н и к и
странно- остро- и нежно- эротические отношения между тетями и племянниками – на виду у всех. и очень давно нас волнуют. между
ними пламенеет большая дружба – в ней сладко бесстыдствуют доверительные касания и эксгибиционизм. племяннику тетя – и старшая родня и девушка. тети молоды – им нравится племянников в себя влюблять. они им о многом рассказывают. и показывают тоже многое. недавнозамужние – они с удовольствием кормят грудью своих младенцев – в присутствии племянников хлебающих суп. или сцеживают лишнее молоко за тем же столом – пока нет никого кто их пристыдит и прогонит. ладно помогать не просят. уходя в баню – сильно сожалеют что не могут прихватить племянников с собой. поэтому часто кричат из предбанника что забыли халат или полотенце. и когда племянники им все принесут – распахивают двери как настоящие королевы – щуря блестящие близорукие глаза. не всегда даже ойкнут для приличия.
(ой это ты!.. я думала – мама..). они объявляют племянникам что спят обнаженными – что это очень полезно – и с вечера в дверях своих комнат оставляют небольшой зазор. племянники тоже не лыком шиты. пусть им двенадцать-тринадцать лет – сексуальную манеру общения с тетями они принимают смертельно охотно. поднимаясь над городом
с любимой тетей на колесе обозрения – они быстро целуют ее
в ушко. они отчаянно рвутся купаться на дамбу – ближе к десяти
вечера – когда дедушка с бабушкой уже в пижамах и не могут их сопровождать – и командируют в провожатые свою девятнадцатилетнюю дочь – то есть тетю. и племянники плавают с тетями в окрашенной сумерками воде. и бросаются в них галькой. а когда наступает самое желанное время – время переодеваний – задыхающиеся от восторга племянники стаскивают перед тетями
плавки – обнаруживая изумленным тетиным глазам густые мужские волосы. и тети прерывисто выдыхают: бесстыдник! – и задумчиво развязывают купальники. и племянники кричат им: сама бесстыдница!
– и выкручивают свои плавки выкручивают! в них давно не
осталось и капли воды. между племянниками и их молодыми
тетями – какой-то небесный протокол – завизированный рукой господа.
т ю б е т е й к а
художнику действительно следует покрывать голову во время работы. идеальный вариант шапочки мастера – тюбетейка. во-первых шайтан
не залезет в башку – и не вылезут боги. во-вторых – соберутся мысли
в кружок. а в-третьих – можно позволить себе благородный художественный гнев – и сорвав с головы тюбетейку швырнуть ее в домочадцев – мешающих работать. тюбетейкой не искалечишь.
с м е р т н ы е к о л ы б е л ь н ы е
люди работающие с фольклором знают о смертных колыбельных. есть специалисты по ▒смертным’ – и хорошие статьи. но мы до того околдованы и потрясены этими песнями – что еще раз хотим рассказать о них. смертных колыбельных много записывалось на русском севере. их и сейчас поют. в смертных колыбельных поющий желает ребенку смерти. люлю бай люлю бай – поскорей умирай. – типичный для них зачин. мать (или бабушка) делает пугающий равнодушный голос. дальше описываются подготовка к похоронам и сами похороны.
папа сделает гробок – из осиновых досок. мама платьице сошьет.. заканчиваются называнием того что поставят и что посадят на
детской могиле. камень или крест. череду или крапиву. смертные колыбельные призваны обмануть смерть. пустить ее по ложному
следу. чтобы она миновала дом – где ребенок и так сейчас
умирает или уже умер. смертные колыбельные поются над детьми
которые серьезно болеют – или в минуты когда взрослые
слишком сильно за них тревожатся – когда готовы реветь от любви.
в качестве иллюстрации мы сочинили одну типичную смертную.
чтобы не повторять известных. все они выглядят именно так:
люлю бай люлю бай я прошу – умирай не кричи не реви отвернись и умри будет вьюжить с утра понесем со двора ямку выдолбим тебе на мартыновой горе в два холста завернем летом в гости придем
с в я т а я в о д а
крещение – это единственный праздник когда очень тянет пойти на всенощную. крещенский сочельник невозможно нежен – наверное из-за воды. нежная ночь надежды. вода населенная богом утешит и исцелит. помню однажды привез из деревни воду освященную крещением. держал в шифоньере – любовался всю весну. делал осторожные глоточки. а встретив лето напился на радости в парке с двумя подругами какой-то плохой мадеры – и сильно страдая под утро нашарил крещенскую бутылку и в два глотка проглотил. днем было очень горестно. перед глазами мигали проруби залитые нежностью – наполненные звездной хрупкостью родники. я грозил своему
отражению в зеркале крещенской пустой бутылкой. отражение было опухшим – виновато краснело глазами – сокрушенно фыркало.
г о р о д l i
севернее городка хаукипудас – не доезжая куйваниеми – у северо-восточной кромки ботнического залива – в провинции оулу – есть
город ли. речка ли впадает здесь в море. есть автомобильная
и железная дороги – идущие параллельно – самой линией морской воды. в сорока километрах выше по течению ли-речушки находится город юли-ли. мы во что бы то ни стало должны сюда съездить.
в города ли и юли-ли. неужели там живут люди? до города ли
от хельсинки – шестьсот пятьдесят километров на север.
у л и т к а
в мокша-мордовском селе лелесьвеле в тетюшском районе бытует игра ▒улитка’. улитка улитка – покажи рога. – говорит парень девушке.
и девушка – если парень ей не противен – на коротко показывает титьки. мы снимали здесь фильм – на троицу – а таня вокруг нас так и крутилась. видно было что мы ей нравились. а может хотела с нами в огромный киров? на таниной футболке были чьи-то чудовищные полустертые рожи. похоже красивых и энергичных ▒космических девиц’. грудь под ней пела и ходила. что ж! время троицы – женское. тане было пятнадцать – а нам двадцать шесть. она звала нас к себе домой – пока все были за селом в березах. мы сказали ей: невозможно. и пошагали
к оператору – снимавшему с высоты танцующих в березах. и таня сказала: сыграем с вами в улитку? – и объяснила правила. таня – вылитое яблоко. улитка улитка – покажи рога. – бросил я яблоневой соблазнительнице. и таня потянула футболку наверх. улыбается
– и стоит – покачивает плечами. таня – опусти – ну всё! – я не
мог открыться соблазнам деревни. страшно жаль – но приходится
иметь здесь принципы. таня захихикала: да ладно! – оглянитесь!
я оглянулся на четыре стороны – и увидел спускающиеся к
волге холмы – с прозрачными березами – растущими хороводами ручьями и веерами – покрытые людьми играющими в улитку. ты
счастье – мордовская троица! среди играющих были видны
оператор – его ассистент – звукорежиссер – и водитель. далекая
камера на штативе была повернута объективом к солнцу.
б у к о в и н а
маргарита ильинична славянова (в девичестве эминеску) – лежала одетая и в туфлях – в каюте теплохода ▒буковина’ – двигавшегося из архангельска в амдерму – первым экспериментальным рейсом севморпароходства – решившего наладить пассажирскую линию между областной столицей и самым дальним поселком области – в глубоком заполярье – у края карского моря – у пролива югорский шар. теплоход ▒буковина’ был комфортабельный. но все равно раскачивало так сильно – что маргарита ильинична очень боялась. шел год за номером 1964. маргарита ильинична – доктор. корабельный доктор на этот рейс. она жила в четырехкомнатной квартире в центре архангельска всю свою замужнюю жизнь. только мужа уже нет в живых. он был филолог. работал на радио – и корректировал несколько газет. зато живы скверные его родители. миновали поселок несь – и полуостров канин. впереди остров колгуев – носовая – варандей. и варнек – столица острова вайгач. после которого только амдерма. это ведь родина ее – буковина. виноградно-холмистая. ветрено-слезная. дульче-амарэ. поэтому она и вызвалась в рейс. южная буковина – город рэдэуць. сейчас – социалистическая румыния. михай эминеску – великий поэт – молодой и трагический папа румынской литературы – ее прямой предок. илие эминеску – папа маргариты ильиничны – живет в одессе. баренцево море трогает сердце – но как-то уж очень сильно. маргарита ильинична сердится сама на себя. ну что это такое? как она себя ведет в море? и хватается за виски – потому что ▒буковина’ снова проваливается в пучину. и лежащий в помятой черной юбке доктор видит как невкусная весовая морская капуста забивает ей рот и глаза. больше маргарите ильиничне не придется так мучиться. в связи с неполной загрузкой теплохода пассажирами эксперимент закончится одним рейсом.
м а с т и к а
лягу и усну – а когда встану – очень хотел бы найти стограммовую бутылочку македонской анисовой мастики. сорок три градуса. стояла
бы рядом с кроватью на полу. в награду за эту книгу.
казань