Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2006
окуная меня, возвращая в Эдем невозвратный.
Это старые ставни скрипят в моих снах предзакатных,
это воет собака, срывая истлевшие цепи,
и неясные тени тоска полуночная лепит.
Ненасытный хамсин теребит бездыханное лето
и потеет – в экстазе своих наслаждений привычных,
это солнечный диск — к равнодушному небу привинчен!
Оживают века, и предчувствия девочки книжной
проступают, чернеют, как в комнате – плесени пятна
от израильских ливневых зим, не похожих на зимы,
это сердце щемит, это бродит любовь пилигримом,
это гаснет маяк, и срывается с якоря пристань,
это в горле комок, нерастраченной нежности приступ.
Так врывается ветер в задушенный стенами дом,
так смываются слезы Вселенским слепым сквозняком,
так не знают – зачем, забывают, о ком и о чем,
и звенит трын-трава, и становится все – нипочем!
слепое, как солнечный дождь.
Скажу удивленное: “Здрасьте!”
И ты в мою осень войдешь.
И памяти пойманный ворон
раскрутит воронку времен,
и мы, как стыдливые воры,
укравшие собственный сон,
на место своих преступлений
прекрасных – вернемся тайком,
там пахнут полынью колени,
а губы – парным молоком,
там день от кочевья качелей
и синего воздуха пьян,
там ветер дремучих ущелий
гудит, как могучий орган,
там церковь, мечеть, синагога
не знают вражды на века,
а вера в единого Бога,
как летняя ласка, легка,
там красные маки желаний,
гаданий ромашковый стыд,
и мама, такая живая,
в кошме разнотравья стоит…
хрустального озера стража –
с откоса сбегающий лес,
там звездам заветным не страшно
в приветливой юрте небес.
Какое внезапное горе –
вернуться в осеннюю мглу,
где сонный, простуженный город
посажен на теле иглу,
пришпилен к колонам и шпилям,
дворцам и граниту Невы,
и знать, что и в штормы и в штили
я с этим величьем на “Вы”
И с пальмами новой отчизны,
где тысячелетних разлук
повсюду торчат укоризны,
и радость резка, как испуг.
И только беспечное слово
туда возвращает меня,
где жизнь счастливой подковой
прибита к копыту коня.
Безумная! Заноза! Фантазерка!
Заканчивай последнюю из сказок,
Пока ты не освистана галеркой.
Претензии к земному персонажу,
В герои возведенному – нелепы.
Так осень выставляет на продажу
Раскрашенное, благостное лето.
Заядлая! Зачем зудишь, как муха,
Когда вокруг размеренно зевают!
Зачем опять заводишь эту муку:
Смотреть в себя, себя не узнавая…
Язычница! Твой идеальный идол —
В удавке из проклятий и поклонов.
Сомнения седы, как пирамиды,
И образы томятся, как иконы.
А иудейский Бог свободе учит.
И даже благосклонен к многоженству.
Но почему Всевышний не отучит
Свою Рахель от идолопоклонства?…
мне чудятся во сне и наяву,
по океану памяти плыву
и плачу о себе, как об отчизне
утраченной, растраченной дотла,
забытой и забывшей, что была
под этой твердью голой, голубой,
где обморок рожденья, как прибой –
в иные времена, с иной судьбой
меня к земле прибивший, пригвоздивший,
к беспамятству опять приговоривший.
Все файлы стерты. К появленью тела
душа еще привыкнуть не успела,
еще трепещет в нем, еще гордится,
ей хочется приникнуть, прилепиться,
напиться, насладиться, утолиться
земною плотью – теплою и нежной.
Но ужас изменений неизбежных
и новых странствий, новых расставаний,
и пустота вселенских расстояний
смущает тело. И оно стремится
освободить прирученную птицу…
раскалила песчаное блюдо.
Это зависть веков. Это ревность
к простодушно-просторному чуду.
Уходили из отчей, овечьей,
где мои пастухи кочевали.
И босые мечты человечьи
каблуками чужбин корчевали.
Но бродяги бредового мира,
забредая в случайные дали,
вспоминали о храбрых хабиру*
за чертою оседлой печали.
За чертою оседлой неволи,
зажигая субботние свечи,
свою память, как вены, вспороли,
чтоб она кровоточила вечно…
хабиру* — древние еврейские кочевые племена