Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2006
Сложные продажи:
русская литература в Голландии1
Everything You Wanted to Know About… Dostoevsky!
Как бы ни жаловались в Голландии на неначитанность молодежи и на падающий интерес к высокой литературе, беглый взгляд на ту нишу, которую заполняет русская классика на книжном рынке, позволяет надеяться, что еще не все потеряно. Только что вышел в свет новый перевод “Братьев Карамазовых”,2 заменивший устаревшую редакцию 1959 года. Бойко выходит новое собрание сочинений Чехова, переводимое целым коллективом заслуженных славистов.3 И, наконец, Шолохов – классик не классик, но его “Tихий Дон” также переиздали, правда, не в новом, а только в “модернизированном” переводе.
Воспринимал ли голландский читатель прежние переводы как устаревшие и ждал не дождался новых – об этом судить трудно. Можно допустить, что волна новых переводов обусловлена и чисто коммерческими соображениями как издательств, питающих надежду снова раскрутить “старье”, так и переводчиков, нуждающихся в работе. Ведь и маркетинг чрезвычайно прост: достаточно упомянуть о статусе, скажем, Чехова как классика, и сомнения в необходимости нового перевода уже нет. Неужели его стали бы заново переводить, если бы он классиком не являлся?
И все же смешно было бы утверждать, что поток новых переводов и переизданий диктуется только корыстными целями. Высокий авторитет русской классики в Голландии зиждется на неподдельном интересе широкого круга читателей, убежденных в том, что, если и не хватает времени прочесть весь канон русского реализма, то без одного или двух шедевров уж никак не обойтись. В этом я лично убедился несколько лет назад, когда мне довелось прочитать научно-популярную лекцию о жизни и творчестве Достоевского в университете Гронингена. Лекция была задумана как самое общее введение в тему и особого знания ни о Достоевском, ни о его романах не предполагала. На это и намекало название лекции: “Everything you wanted to know about Dostoevksy, but were afraid to ask” (Все, что вы хотели бы знать о Достоевском, но боялись спросить). Выбор иронического названия, отсылавшего к известному фильму Вуди Аллена, да и весь подход к теме можно, конечно, осудить как опошляющие бессмертное творчество великого писателя, но они дали желаемый результат. Аудитория (250 мест) была битком набита студентами, которые, вместо того чтобы посмотреть первый раунд Лиги чемпионов (дело было в среду вечером), не побрезговали послушать молодого докладчика, бормотавшего что-то о Великом инквизиторе, о каком-то ростовщическом контракте с неким Стелловским и о том, что такое “полифония”. И это был не единственный случай. Цикл лекций “Введение в историю русской литературы,” который я теперь читаю в университете Лейдена, привлекает чуть ли не столько же студентов “извне” кафедры славянских языков, сколько первокурсников-славистов, для которых этот предмет является обязательным. Излишне говорить, что акцент делается на корифеях русского реализма, каждому из которых посвящается отдельная лекция.
Когда же мы обращаемся к русской литературе XX века и к новейшей русской литературе, то картина вырисовывается иная. В этом случае издательства куда менее уверены в востребованности своего товара. Раскрутить новое имя – дело не простое, причем международный литературный ландшафт сегодня гораздо более своеобразен, чем тридцать лет тому назад. Если раньше русская литература занимала уникальную позицию, воспринималась как экзотическая, даже таинственная, но все-таки полуевропейская, то теперь на такую характеристику могут претендовать и другие национальные литературы (что-то у нас сейчас финские авторы стали модными). Однако есть и другие, более специфические факторы, определяющие коммерческий успех или неуспех русской литературы. Пользуясь своим опытом переводчика и консультанта, пишущего отзывы для нескольких издательств, а также для Голландского литературного фонда (своего рода Союза писателей и переводчиков), я постараюсь дать хотя бы общее представление о возможных соображениях, которыми руководствуется голландское издательство, публикующее русскую литературу. При этом речь пойдет не только о тех произведениях, которые удостоились переводов на голландский язык, но и о таких, которые по разным причинам были забракованы.
Высокие намерения, низкие тиражи
Говоря об издании современной русской литературы в Голландии, необходимо подчеркнуть, что рынок ограничен. Отсутствие собственной литературы с мировой репутацией, связанная с этим непривычка воспринимать литературу как первую необходимость да и количество населения,4 оправдывающее иногда очень скромные тиражи, – вот некоторые из обстоятельств, которые заставляют издателей иностранной литературы весьма критически относиться к новым проектам. По отношению к русской литературе этот критический подход проявляется прежде всего в ориентации на соседей Голландии. Что уже издано в Германии, что во Франции? Бессмысленно предлагать голландскому издателю роман, который еще не переведен на европейские языки.
Немногочисленность голландской читательской публики влечет за собой и другие ограничения. Жанр “плохого, но влиятельного русского романа”, открытый американской академической прессой в последние пятнадцать-двадцать лет, в голландском переводе не процветает. Если американские студенты теперь могут читать “Нигилистку” Софьи Ковалевской, “Гнев Диониса” Евдокии Нагродской или “Санина” Михаила Арцыбашева в хорошем английском переводе, да еще с предисловием известного специалиста, то голландскому читателю приходится довольствоваться этими же английскими переводами или русским оригиналом. Читатель-любитель не станет покупать роман “Что делать?”, а голландских студентов, обязанных его читать в рамках какого-нибудь курса на тему “Секс и гендер в русской литературе”, слишком мало, чтобы окупить затраты на производство.
И все же несмотря на все ограничения интересующийся читатель может составить неплохое представление о современной русской литературе, читая лишь голландские переводы. Переведены не только крупные имена “серьезной” литературы последних десятилетий (начиная с Петрушевской и кончая Маканиным), но и достаточно много “подозрительных” (с советской точки зрения), репрессированных или просто забытых авторов, чье творчество могло появиться в России только в перестроечные годы и позже. Относительно богатым выбором голландский читатель обязан не только взыскательности некоторых издательств или осведомленности переводчиков, которые часто сами предлагают, что переводить, но и уже упомянутому Литературному фонду, укрепляющему финансовую позицию переводчиков различными стипендиями и авансами. На первый взгляд эта система субсидирования может показаться роскошной, даже расточительной, но она просто необходима в стране, где спрос на художественную литературу невелик. Фонд дает переводчикам хотя бы минимальную уверенность в завтрашнем дне и тем самым делает профессию переводчика художественной литературы более привлекательной.
Не будет преувеличением сказать, что новейшей русской литературе трудно было бы выжить в Голландии без помощи Литературного фонда. Гонорар, который переводчик получает от издательства, равняется в лучшем случае средней зарплате, но не включает никаких отчислений на пенсию, безработицу или нетрудоспособность. Не являясь постоянным сотрудником издательства, переводчик все эти выплаты должен делать сам. По контракту он имеет право на несколько процентов прибыли, но в том-то и дело, что в случае с переводами неклассической русской литературы даже точка безубыточности часто остается далеко за горизонтом. Опыт одного из самых престижных и передовых издательств, в которых я имею честь работать консультантом, в этом отношении чрезвычайно поучителен.
Где-то в середине 80-х годов издательство “Мировая библиотека” (Wereldbibliotheek) стало упорно продвигать творчество ряда молодых русских авторов, значение которых для русской литературы теперь не подлежит сомнению. Это были – среди прочих – Евгений Попов, Эдуард Лимонов, Владимир Сорокин, Виктор Пелевин, Людмила Петрушевская и Татьяна Толстая.5 Кроме того, издательство отважилось издать таких полузабытых авторов, как Добычин и Тэффи,6 о которых мало кто слыхал тогда и в России (мое предложение перевести Сигизмунда Кржижановского было отвергнуто из-за “невозможной” фамилии автора). Примерно в это же время редакция решила основать серию русской классики “второго плана”, в которой вышли Короленко и Горький7 (тут я опять был вынужден уйти несолоно хлебавши, предложив Леонида Андреева, когда серия из-за полной убыточности уже прекращалась).
За исключением Татьяны Толстой ни один из упомянутых авторов, будь это современный писатель, забытый модернист или классик “второго ряда”, не выдержал второе издание. Конечно, это не значит, что издательство потерпело неудачу с каждой отдельной книгой, но, принимая во внимание, что средний тираж первого издания не превышает 2000-2500 экземпляров, назвать русский проект “Мировой библиотеки” большим успехом никак нельзя. Сотрудники даже шутили, что только благодаря бестселлерам Изабель Альенде (Isabel Allende) (которые также издавались “Мировой библиотекой”) современная русская литература могла появиться вообще.
В чем был просчет “Мировой библиотеки”? Казалось бы, рубеж 80-х – это время, когда западный читатель был наиболее чуток к русской литературе. Провал проекта тем более удивителен, что в отличие от некоторых других издательств “Мировая библиотека” не стреляла дробью, а тщательно подбирала авторов, максимально подходящих к ее передовому, чуть элитарному характеру (от “Детей Арбата” Анатолия Рыбакова,8 например, отказались, хотя потом об этом пожалели). Надеясь, что со временем читатели привыкнут к новому имени, издательство очень долго оставалось лояльным к своим авторам, выпуская не одну, а по две или три книги одного автора. Так что же оно сделало неправильно?
Теперь, спустя почти двадцать лет после похвальной попытки “Мировой библиотеки” ознакомить голландского читателя с современной и незаслуженно забытой русской литературой, можно сделать следующие выводы. За весьма немногими исключениями (повесть “Джан” и сборник рассказов Платонова)9 книги неореалистов и модернистов большого энтузиазма в Голландии не вызывают. Куприн (“Олеся”), Брюсов (“Огненный ангел”), Белый (“Петербург”), Пильняк (“Голый год”), Мариенгоф (“Циники”), Ильф и Петров (“Двенадцать стульев”) – все они не оправдали ожиданий и довольно быстро поступили в распродажу.10 Было бы наивно думать, что все перечисленные произведения имели огромный успех в Германии или во Франции, но очевидно, что в Голландии акции “мертвого и неизвестного русского автора” никогда так низко не падали.
Опыт “Мировой библиотеки” свидетельствовал еще, что и новейшая литература не особенно в фаворе. Показательно, что перевод маканинского романа “Андеграунд, или Герой нашего времени” (который, кстати, был издан другим издательством) считается коммерчески очень успешным, выдержав три издания. Общее число проданных экземпляров (около 5000 штук за четыре года) по голландским масштабам действительно прилично, но оно тускнеет в сопоставлении с новым переводом “Братьев Карамазовых”: за шесть месяцев продано уже 4000 экземпляров.
Нелегко найти исчерпывающий ответ на вопрос, почему современная русская литература так туго продается. Развал Советского Союза, улетучивание репутации “империи зла” (столь выгодной с коммерческой точки зрения), уже отмеченная конкуренция других национальных литератур – это все, несомненно, способствовало снижению ее престижа. Средний читатель не испытывает острой необходимости следить за новейшей русской литературой, а оставляет ее настоящим любителям, критикам или славистам (предпочитающим перевод оргиналу). Словом, если уважающий себя интеллигент не может себе позволить не читать Мишеля Уэльбека или Джонатана Сафрана Фоера, то не читать русских авторов сейчас позволительно.
Откуда это ощущение “необязательности”, которое голландский читатель, по-видимому, испытывает, читая (точнее, не читая) современную русскую литературу? Почему он решил, что без нее можно спокойно обойтись? Ответ, который я могу предложить, спекулятивен, но и не лишен, я надеюсь, некой обоснованности. Исхожу опять из собственного опыта консультанта и переводчика.
Русские междусобойчики
Среди забракованных мною книг первая, которая приходит мне в голову, – “Чапаев и Пустота” Виктора Пелевина. Этот роман я читал с большим удовольствием, даже с восхищением, но, когда надо было решить, годится ли он для голландского рынка, ответ был отрицательным. Не знаю, какие отзывы “Мировая библиотека” получила от других своих консультантов, но, по-видимому, они не сильно расходились с моим. Редакция от “Чапаева и Пустоты” отказалась, и самая, пожалуй, культовая книга 90-х годов осталась недоступной голландскому читателю.
После “Жизни насекомых” и “Омон Ра”11 “Чапаев и Пустота” стал бы третьей книгой Пелевина на голландском языке. Oт “Омон Ра” я лично был в восторге, хотя, может быть, немного переоценил оригинальность пелевинского замысла, будучи еще не знаком с американским триллером “Козерог один” (Capricorn One, 1978): сюжет почти одинаковый: запланированный полет на Луну отменяется, а только инсценируется перед камерами телевидения. Ввиду того, что Пелевин уже был переведен на голландский язык и роман “Чапаев и Пустота” имел огромный успех на родине автора, решение перевести его было бы вполне логичным. Так считал и предполагаемый переводчик, который не в шутку на меня обиделся, узнав, что я не дал свое “добро”.
Помимо объема текста, на который в издательстве сразу покосились, главный “недостаток” романа я усмотрел в насыщенном обыгрывании советской мифологии, с которой нерусский читатель, конечно, незнаком. Объяснить в сноске, кто такой Валерий Брюсов, фигурирующий на первых страницах, еще можно, но когда такие же пояснения требуются для главных персонажей (барон Юнгерн, “просто Мария”, Фурманов да и сам Чапаев), то роман в переводе сразу рухнет: он предполагает, что читатель хорошая осведомлен о Гражданской войне, истории русской литературы и глубоко погружен в быт 1990-х с их рекламными слоганами и мыльными операми. То есть книга была бы обречена на полное непонимание голландского читателя.
С романом “Кысь” Татьяны Толстой была схожая история: небезызвестный автор (несколько переводов, по телевидению даже показали длинное интервью), книга остроумная, стилистически превосходная и, казалось бы, “доступная” западному читателю благодаря своему оруэлловскому подтексту (ну и замятинскому, разумеется). Однако, для того чтобы понять, что многочисленные цитируемые в романе стихи принадлежат (как думают все подданные) не перу неотесанного вождя полицейского государства, в котором действие происходит, а “забытым” поэтам Пушкину и Блоку, нужно иметь неплохое знание русской поэзии, которым голландский читатель, конечно, не обладает. Он и не подозревает, что так называемые “прежние” (люди, скептически относящиеся к достижениям вождя) у русского читателя сразу вызывают ассоциации со старой оппозиционно настроенной интеллигенцией, равно как и не поймет, что глубокое уважение главного героя к книгам намекает на поведенческий стереотип леворадикальной молодежи XIX века (отношение к книге как к руководству в жизни). Даже если бы издательство и согласилось включить научный аппарат со всей необходимой информацией (что почти невероятно: по глубокому убеждению голландских издательств, сноски имеют тенденцию отпугивать читателя), то все равно подобное чтение приносило бы мало удовольствия.
На это можно возразить, что “Чапаев и Пустота” и “Кысь” все-таки переведены на английский и немецкий языки. Следовательно, об их “непонятности” можно еще поспорить. Это верно, и, может быть, я недооценивал своих соотечественников, забраковав оба романа. Но я настаиваю на том, что они наглядно показывают более общую тенденцию современной русской литературы к некоторой зацикленности на обыгрывании и деконструкции советских мифов и идеологем. Именно это постоянное ироническое обращение к образному языку социализма и соответствующему литературному канону вызывает у голландского читателя то ощущение “необязательности”, о котором я говорил выше. Пусть незнание цитируемых стихов и невозможность уловить интертекстуальные аллюзии не мешают общему восприятию; но впечатление, что роман является лишь междусобойчиком русского автора и его русских читателей основательно ему мешают.
“Романов-междусобойчиков” мне в последние пять лет попадалось довольно много: “Последний коммунист” Валерия Залотухи о кровавой конфронтации “нового русского” с его сыном-коммунистом, “Самоучки” Анатолия Уткина (тоже о новом русском, желающем повысить свое образование при помощи чтения русской классики), “Грачи улетели” Сергея Носова (о бывших художниках ленинградского андеграунда) и некоторые другие. Подчеркиваю, что многие из этих произведений мне лично очень понравились. “Самоучки” и “Грачи улетели” я даже хотел предложить издательству. Но приходится же считаться с ожиданиями и познаниями публики. Ведь что смешного в самоидентификации русского бизнесмена с Чичиковым или Лопахиным, когда эти фамилии тебе ничего не говорят? Как голландский читатель поймет название романа Носова, никогда не слыхав о картине Саврасова “Грачи прилетели”? Скоро я пришел к выводу, что это дело безнадежное.
Издательства, по-видимому, осознают опасность того, что новейшая русская литература будет восприниматься как нечто, представляющее интерес только для русских читателей. В этом отношении “Последний коммунист” – случай характерный. Трагикомический роман Валерия Залотухи, перевод которого вышел в 2004 году,12 довольно милосерден к нерусскому читателю, хотя некоторое представление о соцреалистической живописи и советском быте в застойные времена все же необходимо для его понимания. Любопытно, что на обложке русского издания воспроизведена известная картина Решетникова “Прибыл на каникулы”, которая как бы эмблематизирует содержание книги, делает его эксплицитным. Обложка голландского перевода оформлена по противоположному принципу, образуя заметный контраст между драматическим названием и визуальным сообщением. Голландский дизайнер выбрал фотографию анонимной русской красавицы в огромных очках, которая прямо и даже вызывающе смотрит на читателя. С первого взгляда это может показаться дешевым, даже банальным приемом, но его можно объяснить и как попытку уйти от советской иконографии и – хотя бы на уровне визуального восприятия – сделать книгу более привлекательной и доступной независимо от каких бы то ни было идеологических ассоциаций. Судя по цифрам продаж, убедить голландскую публику в “необходимости” романа Залотухи не удалось (из 1500 экземпляров было продано лишь 600), но стремление развеять представление о книге как о написанной якобы “только для русских” здесь налицо.
Итак, русская литература в Голландии являет собой парадоксальный феномен. При неугасимом интересе к русской классике и к “глубоким”, “вечным” вопросам, которые она поставила, новейшая русская литература часто воспринимается как тематически слишком узкая и быстро теряющая свою актуальность. Пусть это мнение несправедливо по отношению к современной русской литературе в целом, но, боюсь, в ближайшее время оно вряд ли изменится.
1. Автор выражает благодарность Йоосу Кату (Wereldbibliotheek), Ари ван дер Енту, Артуру Лангевелду за содействие в разработке данной темы, а также Ларисе Аниссимовой за помощь с русским языком.
2. Переводчик Артур Лангевелд (Arthur Langeveld).
3. Переводчики Том Эйкман, Аай Принс и Анне Стоффел (Tom Eekman, Aai Prins, Anne Stoffel).
4. По приблизительным подсчётам носителей голландского языка около 22миллионов. http://en.wikipedia.orgwikiList_of_languages_by_number_of_native_speakers #10.E2.80.9330_million_native_speakers.
5. Переводчица Евгения Попова – Anne Stoffel; переводчик Эдуарда Лимонова – Jos Vonhoff et al.; переводчицы Владимира Сорокина – Anne Stoffel, Helen Saelman; переводчица Виктора Пелевина – Aai Prins; переводчица Людмилы Петрушевской – Helen Saelman; переводчица Татьяны Толстой – Carlien Boelhouwer, Anne Stoffel.
6. Переводчица Леонида Добычина – Helen Saelman; переводчица Тэффи – Carlien Boelhouwer.
7. Переводчик Максима Горького – Gerard Kruisman; переводчик Владимира Короленко – Arjen Uiterlinde.
8. Переводчица Анатолия Рыбакова – Aai Prins.
9. Переводчик “Джана” – R.J. Braat; переводчик рассказов Андрея Платонова – Charles B. Timmer.
10. Переводчик Александра Куприна – Monse Weijers; переводчик Валерия Брюсова – Jos van Damme; переводчик Андрея Белого – Charles B. Timmer; переводчик Бориса Пильняка – Arthur Langeveld, переводчики Анатолия Мариенгофа – Robbert-Jan Henkes en Elena Pereverzeva; переводчик Ильфа и Петрова – Arie van der Ent.
11. Переводчица Виктора Пелевина – Aai Prins.
12. Переводчик Валерия Залотухи – Otto Boele.
II Международный симпозиум
Русская словесность
в мировом культурном контексте
К 500-летию рода Достоевских (1506–2006)
15–18 декабря 2006 г.
Москва
Симпозиум проводится Фондом Достоевского при поддержке Правительства Москвы и Федерального агентства по культуре и кинематографии РФ, а также при участии Института мировой литературы им. А.М. Горького, Института русского языка им. В.В. Виноградова, Литературного института им. А.М. Горького и Русского ПЕН-центра.
Приглашаются исследователи (филологи, лингвисты, историки, философы и др.), писатели, переводчики из России, а также из стран СНГ и дальнего зарубежья.
Горячая линия: +7 (916) 380-4772
Почта: 117418, Москва, до востребования, Фонд Достоевского
E-mail: symposium@dostoevsky-fund.ru
http://www.dostoevsky-fund.ru/sites/symposium2006/index.htm