Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2006
Lo, I too am come, chanting the chant of battles,
I above all promote brave soldiers.*
Уолт Уитмен
* Слышишь, я тоже пришел, распевая песню битвы, и прежде всего призываю храбрых солдат (англ.)
Рост антиамериканских настроений в моем (студенческом) кругу начался достаточно давно. После теракта 11 сентября, то есть уже лет пять назад, знакомый по университету пропел мне – причем на правах забавной хохмы, лихой насмешки – песню, напоминающую те, что обычно поют друг о друге враждующие армии – похожую на походную – песню, где в черноюмористических интонациях “обыгрывалась” гибель двух башен-близнецов. Американцы казались в этой “песенке” эдакими ненастоящими человечками вроде тех, кого рисуют первоклассники в блокнотах, – схематичными роботами, которые разлетаются во все стороны от взрыва – ножки, ручки, тельце, – и крик облачком изо рта: аааа.
Ну это, допустим, “нормальная” глупость, цинизм, жестокость, низведенная до бытовой, такая же, как в американских фильмах-триллерах или боевиках. Плюс обывательское безделье, которое должно же находить себе выход. Так в старые времена придумывали обидные прозвища жителям соседнего хутора. Другое дело, когда человек набрякает идеей и начинает самозабвенно и воинственно бороться с западной идеологией, при этом искренне считая, что таким образом он радеет за свою страну и к тому же точно знает, что собственно это такое – “западная идеология”.
Скажу сразу: на мой взгляд, никакой западной идеологии не существует. Существует нравственная жизнь и безнравственная. То, что мы называем “западной идеологией”, – эта этика купли-продажи, рынка, которая сейчас кажется победительницей, просто самая очевидная, самая наличествующая, явная в земной жизни система ценностей, потому она и “выигрывает”. Так было и всегда: система, противостоящая хаосу, зачастую, вне зависимости от этических доминант, побеждала во все эпохи, принимая разные обличья. Но в результате столь же часто оказывалась просто новым злом. В пользу которого люди совершали осознанный (или не очень) выбор (или ряд таковых).
Ни одна культура немыслима без нравственного выбора, суда, оценки. При том, что у нас, носителей той или иной культуры, нет других законов восприятия и мышления, кроме наших – человеческих. Ведь, например, искусство Древнего Рима мы оцениваем по обобщающему принципу (и Роден – искусство, и Фидий – искусство), – пытаемся понять своим умом, почувствовать, воспринять как ценность. Национальные обычаи и нравы, в чьей основе всегда имеется некая общая парадигма (рождение, взросление, смерть, любовь, переломные моменты, наконец та самая ситуация выбора), точно так же должны быть восприняты и оценены целиком, как общая для всех и для всех возможная жизнь (наша и древняя, “наша” и “ваша”) – без сечения, сегментации.
Для оправдания национального единения или розни на самом-то деле нет и не может быть канона (по типу “голливудского” в кино) – западного, буржуазного или еще какого. Каждый такой “канон” (хотя бы даже художественный) опирается на конкретный нравственный (или безнравственный) поступок отдельного человека, живущего в той или иной стране, принадлежащего к той или иной нации. Так этот поступок и должен быть судим. И хорошо, что при этом есть номинальная, постулированная свобода слова – даже свобода показывать голый зад по телевизору.
Мне приходилось сталкиваться вот с каким мнением: то, что называют глобализацией, – это, на самом деле, лишь американская экспансия, то есть очень односторонний процесс. Глобализируемся-то в одну сторону – в сторону подчинения Америке. То, что Америка ведет агрессивную политику и претендует на имперское могущество, – спору нет. Однако не было ли такой же “глобализации” в Римской империи (в пределах того “всего мира”, который был известен индивидууму на том историческом этапе и казался ему не менее огромным, чем теперь кому-нибудь из нас кажется весь земной шар благодаря возможности выхода в виртуальное пространство Интернета)? Те же масштабные миграции людей, господство торговли, Рим (теперь уже, разумеется, третий, четвертый и какой угодно по счету, после первого), наводненный “рабами” различных национальностей, смешение “языков”…
Вообще для человека, который не занимается политикой активно, для человека частного и при этом “думающего” любое объяснение происходящего в повседневности через политику – это покупка билетика в идеологический лабиринт слов. Бродить в нем – значит, ввязаться в нелепую борьбу, поддаться заманчивой страсти ораторского пламени, вне зависимости от того, неподкупный ты болтун или продажный. И быть постоянно – и вполне допускаю – искренне – подавленным собственным бессилием, сознанием личной вины за совершающееся и невозможностью спасти положение.
Смотреть или не смотреть телевизор, идти или не идти в “кино” – это ответственность каждого отдельного человека. И уж тут не оправдаешься тем, что тебя заставляют смотреть,* вяжут по рукам и ногам, пичкают, не давая взамен ничего другого. Нет никакой экспансии, никакого вторжения, кроме традиционного, того, что вечно “на повестке дня”: соблазн – и противостояние ему, искушение – и противостояние ему, противостояние зверскому в человеке.
* Эта визуальность, бесстыдное, лезущее в глаза – всегдашняя доминанта массового греха: так в “Андрее Рублеве” Тарковского мальчику закрывают глаза: не смотри, – когда воины бегут за обнаженной язычницей.
Единственное, что мы можем предпринять во имя спасения своего национального достоинства, сохранения и приумножения нашего национального духа, – это делать добрые дела, трудиться, работать на культуру – в широком смысле слова “культура”, то есть в смысле общего возделывания, духовного обогащения. Делать это нужно молча, зная свою делянку, ограниченную и оттого более ответственноемкую. Можно творить. Можно воспитывать детей, нашу будущую жизнь. Можно завести свой огород. Это не заточение в тюрьму обстоятельств, преждевременный “уход на пенсию”, но выход – на мой взгляд, вполне широкий, пусть и единственный для человека частного.
Речь идет о спасении национального духа – не русского духа, но просто – духа, потому что, как только начинают громко говорить о “русском” духе, намеренно эксплицировать этот дух, активно взывать к объединению, сообществу “истинно русских людей” и т.п., все неминуемо сводится к параду знаков: в лучшем случае к щеголянию в расшитой рубахе, в худшем – к смертоубийству. Я имею в виду не те случаи, когда восхищаются русской духовностью, явленной, например, в русской иконописи или в русской литературе, а те, когда про себя говорят – я русский. Назвать тебя русским – все равно что назвать себя гением: неэтично и даже аморально. Ибо это всегда презумпция другого, это только другой может сказать о тебе, но никак не ты сам. Но стоит тебе встать под знамена осознанной русскости – окажешься не менее смешон, чем тот, кто кичится скоростью роста своего волоса или размером ступни. Быть подчеркнуто русским не получится – так же, как в одночасье и сознательно, специально стать “евреем”, “поэтом” или “очень духовным человеком”. Все это понятия объективирующие, глядящие на человека по определению снаружи.
Вот мы говорим о “самопровозглашенной” русскости. Еще пара слов о правильном понимании “русскости”, расцененной извне. Когда начинают судить по физиономии – русский ты или нет, само понятие русскости опять оказывается попранным. Национальный дух проявляется в принадлежности культуре, а не в лице или местопребывании. Казалось бы, об этом и говорить незачем. И все же современность вынуждает вновь и вновь повторять очевидное. Хоры Шнитке с использованием знаменного распева – одно из самых неуловимо-русских творений двадцатого века. В то же время в других своих великих произведениях композитор вдохновляется немецкой традицией, в не меньшей степени ощущая себя “европейцем”… Культура может быть “русской” только в положительном смысле, но не стоит апеллировать “русскостью” в отрицающей, оценочной спайке: “не-русское”. От этого за версту несет каким-то чесночным дохом, а не русским духом.
И еще: дешевую и опасную браваду надо отличать от мгновенной самоидентификации в те критические моменты истории, когда земля под угрозой, когда речь идет буквально о жизни и смерти родных и близких, и люди стоят спиной к спине, и отдельный человек ощущает: ты – свой, и я с тобой, а вон те – не наши, чужие.
Если я русский (как если бы я был казах, или татарин, или кто угодно еще) – мне инстинктивно хочется понять историю родины, узнать, кто я такой, и главное – как мне жить? – как жили до меня мои предки, как они выживали, исходя из условий моей страны, чувствовали ли то же, что я, чем я от них отличаюсь, почему? Это мне кажется здоровым интересом и нормальными вопросами. Тем, что мы называем чувством национальной самоидентификации. Что же касается остального – мне может просто… нравиться роман Фицджеральда (хотя я буду понимать, что он американец и выражает “американский” дух) и не нравиться какая-нибудь американская порнографическая кинодешевка.
Не надо говорить: не хочу жить по-американски, хочу жить по-русски. Надо жить нравственно.
Говорят, очередное поколение растет на сделанных по американским лекалам сериалах, телепрограммах, мультфильмах. Так давайте снимем свои телепрограммы, которые, по нашему же мнению, будут хороши и чисты. То же – с литературой, музыкой, вообще – со стилем жизни. Это моя страна, столь же, сколь и твоя. Страну легко “взять себе”. Но, как только мы присваиваем ее для долгого идеологического жонглерства, “страна” перестает существовать как что-либо реальное, осмысленное – понятие задыхается, как рыба, выброшенная на песок. И мы треплем какое-то чучело. То же происходит и с понятием “народ”.
Наш “народ” – это в том числе и интеллигенция. Мы! – и теперь, счастливо пережив в себе эту радость множественного местоимения, надо начинать что-то делать – бережно осваивать окружающее пространство, каждый – согласно собственному призванию и профессии.
…Ощущать же давнюю “вину” перед народом – слишком легко, слишком истерты колени. От этой “вины” самому народу ни тепло ни холодно. Народ в таком случае, по сути, предстает слишком “убогим”, отсталым по сравнению с тобой. (С ним, значит, нужно непременно что-то срочно “делать”: раз виноват – надо, мол, исправлять.) Начни улучшать свой “народ” с себя как представителя “народа”: нет ли бревна в твоем собственном глазу? В этом будет не меньше самоотречения и ровно никакого чувства униженности. Это касается и случаев “выхода в народ”. Если матерятся, а рядом женщина – это оскорбит лично меня, и, значит, именно я должен высказать матерящемуся “народу”, что это с его стороны – свинство. И так далее. Самонадеянность – полагать, что есть какая-то панацея политического свойства и она с какой-то стати должна излечить живущих в нашей стране, что государство – это кто-то кроме нас где-то кроме нас. Если раздражает и мучает тот или иной факт развращения “народа”, то – вина не в Америке или России, а только в тебе самом, ведь это ты откликаешься на провокации, а должен оставаться спокойным, ибо тебе есть что предложить взамен, есть чем отличиться. Вот плоды моего труда, – например, выученные мною ученики, если я учитель, вылеченные мною пациенты, если я врач и т.п. В этом и заключается стратегия принципиально личного, чаще всего совершенно одинокого поступка. Совершив его, постепенно вообще перестаешь задаваться вопросом о политическом. Наступает общечеловеческое.
Свою свободу до конца земной жизни у себя можешь отнять только ты.
Вряд ли кто-то станет отрицать, что со времени крушения СССР страна пребывает в идейном забытьи, словно пациент под капельницей с питательным раствором. Можно пройтись по какому-нибудь подмосковному кладбищу, изучить надгробные надписи. На девяностые приходятся целые погосты молодых людей-наркоманов.* Сейчас – этим запахло с прошлого, 2005 года – наблюдаются симптомы игромании. Что же делать? Как спасать свой народ?
* Из разговора с отцом, врачом-психотерапевтом, работает в наркодиспансере.
Да, многое страшно – но именно потому, что это не экспансия, не “чужое”, а очень даже “свое”, всегдашнее. Только ты сам и можешь с ними справиться: не смотри, как русские девушки радостно и рьяно стремятся в горнило шоу-бизнеса, где их переплавят – туда, где им, как в сказке, вставят голубые хрустали вместо глаз. Но что же мне, телевизор разбить? Это будет нелепо и ненужно. “Не то оскверняет, что входит в нас, а что из нас”.
В таком случае надо попытаться скорее сделать какое-нибудь “мелкое” бытовое добро. Например, выйти на улицу и помочь встречной старенькой бабушке донести до дома кошелку.
Раньше западный образ жизни в интеллигентской среде принято было превозносить – левайсы, виски на полпальца, черные очки. Сейчас многими близкими мне людьми, все еще примыкающими к той, интеллигентской среде, владеют совсем иные, порой ненавистнические настроения. Хотя есть и те, кто до сих пор мечтает уехать на Запад или, не имея такой возможности, ограничивается тем, что перенимает новый, беззастенчиво “скоромный” образ жизни (благо автору этих строк в студенческой среде есть с кого брать пример – “легкие наркотики”, “клубиться”, играть в рулетку и т.п.). И то и другое (и хула, и обожание-подражательство) – вероятно – идет от слепой и потому простодушной зависти. Точно оттого же, отчего, во многом, произошла русская революция – бедные завидовали богатым. И не то чтобы слишком завидовали, а как-то сильно озлобились – еще до первой мировой – и этот костер помогли дополнительно раздуть, на примитивных чувствах в свое время сыграли нужными лозунгами, того не стесняясь. И это был сравнительно новый “шаг”, если в политике вообще бывает что-либо новое. То, что раньше казалось некрасивым, не укладывающимся в рамки христианской морали, стало насаждаться сверху, с броневика, заместившего патриархальный трон: завидуй, кипяти свою злобу – это разрешается, и это вполне праведно, даже “свято”.
То же самое теперь.
То же самое всегда. Мы злимся на олигархов за то, что они наворовали. А раньше – не злились ли так же на номенклатуру? А до этого на зажравшихся бар? Не гнев ли это в чистом виде? “Никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жалованьем”.
Очень приятно позлиться, стоя в тамбуре с бутылкой пива после рабочего дня, поненавидеть лимиту, гастарбайтеров, америкосов, богачей – все каким-то боком “заедают мой хлеб”. На хлеб у меня денег нет, зато всегда есть на выпивку.
Пока ты “беден” – ты прав, ты в компании единомышленников. Но ведь все твое целеполагание – это стать “теми”, пролезть “туда”, дополучить какой-то недоданный паек, отхватить и себе кусок роскоши. И невинность соблюсти, и капитал приобрести. Жилось ли раньше честному человеку легко, а теперь трудно? И легко, и трудно. Так же, как и сейчас честному частному человеку. Легко и хорошо, потому что он пытается жить по совести и счастлив жить вообще. Плохо, трудно – потому что это изначально путь трудный, как любой настоящий путь.
Со временем меняются формы, а соотношение остается все то же: есть добро, есть зло. То, в каком наряде, в каком стиле тебя пробует время – в форме зазывной пивной рекламы, “гламурного” формата, низости нравов, дешевой роскоши (дешевой в метафизическом смысле, “добришка” по сравнению с добром) – обличье неважно. Важно то, как ты проходишь искус. Ты закаляешься в этом и должен держаться своих принципов, которые тебе кристально ясны и для тебя нерушимы, как крепкая стена.
Поставив человека перед выбором, идеология улепетывает, исчезает, прячется – уходит по дорогам, как лесное лихо. Логика идеологической схемы требует от человека поступка. Это требование может быть завернуто в какой угодно фантик: видна будет по прошествии лет только твоя рука – потянувшаяся или отторгнувшая манкую и ядовитую конфету. Приходить будут все новые и новые искушения – коммунистическое, капиталистическое (да любое “истическое”). Важно то, как ты лично – человечески, а не истически – на них отреагируешь.
Культурное соперничество с Западом русский человек только так и сможет выиграть. Это культурное соперничество легко спутать с политическим, тем более когда так много говорят о пиаре, о манипулировании массами. (Но и это уже тысячу раз было: а инквизиция – не то же ли? “Сила, тайна, авторитет”?)* Мы боимся тихого, сонного завоевания, вторжения украдкой, исподтишка, незаметной культурной переделки “народа”, эдакого культурного “троянского коня”. Но, как писал И.А. Ильин о той революции, сваливать все на чей-то сговор – масонский, еврейский (от себя добавим – американский) сейчас, “все равно, что нерадивым пастухам сетовать на сговор волков”. Конечно, сознательность всегда лучше, чем сон разума. Но ты тоже народ, и если ты трезв и в свою силу честно трудишься, – это уже дорогого стоит.
Мне не нужно никакого “мониторинга” того, что показывают по телевизору или в кино (и куда мы катимся, и как плохо все “в общем” и т.д., и т.п.). Это отрицательно сказывается на моей психике и работоспособности и потому – непродуктивно. Частное лицо не должно слишком мучиться подобными вопросами.
Кроме того, лично я не ощущаю никакого соперничества с настоящей высокой ** западной культурой (как и любой другой) и желаю ей новых свершений и шедевров. Мы с нею делаем одно дело, как все люди, стремящиеся жить “по человечеству”. А на этом уровне (человеческой симпатии) уже пропадает сама необходимость поминутно пенять и доказывать другому, какой я правильный, или “духовный”, или… русский.
* Возможно возражение: это позднейшее художественное осмысление данной эпохи писателем Достоевским. Однако, – подтверждаемое научными работами, например, К. Гинзбурга.
** “Высокой” – не в снобистском смысле. Просто настоящая культура не бывает низкой. Более того, кажется вполне правомерным понятие “низовая высокая культура”.