Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2006
Раз в году Сергей Арцибашев обращается к русской классике. Придя в Академический театр имени Маяковского после смерти Андрея Александровича Гончарова, он получил в безраздельное пользование хозяйство богатое, но пришедшее в упадок по причине долгого отсутствия хозяина. И начал с гоголевской “Женитьбы”. Это был поступок не художника, но худрука: прежде Арцибашев уже ставил “Женитьбу” у себя на Покровке, где в главных ролях играли те же Костолевский, Филиппов и Джабраилов. Но в Театре имени Маяковского в одном спектакле Арцибашев занял всех известных звезд, всех, кто, быть может, в жизни стоит по разные стороны внутритеатральных “отношений”.
И потом этот принцип соединения звезд Арцибашев намеренно использовал, раз в году обращаясь к русской классике: после “Женитьбы” вышло широкомасштабное полотно “Карамазовых”. Нынешний сезон Арцибашев начал премьерой “Мертвых душ”. Вот о них и поговорим. О мертвых и о живых, конечно.
Владимир Малягин, который прежде написал для Сергея Арцибашева инсценировку “Карамазовых”, теперь переработал для театра поэму Николая Васильевича Гоголя. Подзаголовок спектакля: “Поэма о Чичикове в 2 актах и 2 томах”. К хрестоматийной афере дворянина Павла Ивановича Чичикова, скупавшего у провинциальных помещиков мертвые души, которые по документам значатся “как бы живые”, добавилась другая, менее известная. При посредстве добрых людей Чичиков переписывает на себя наследство миллионерши Ханасаровой. За это попадает в тюрьму, но даже в ИТУ чувствует поддержку своих благодетелей. И тут, буквально за пять минут до философски-публицистического финала, на него нападает раскаяние, поддержанное, с одной стороны, богоугодными словами благочестивого миллионера Муразова (Игорь Охлупин), с другой – патриотической речью честного генерал-губернатора (Игорь Костолевский). И Чичиков прозревает. Виной тому, надо понимать, любовь героя к прелестной девушке Улиньке. Не знаю, о какой морали думал режиссер и исполнитель роли Чичикова Сергей Арцибашев, а я эту историю понял так: если ты всерьез занялся бизнесом, нечего нюни распускать. Тогда и дело не пострадает.
Любовь побеждает бизнес, а не смерть.
Классика не ржавеет. В персонажах гоголевской поэмы нынешние зрители с удовольствием узнавали героев вчерашних и сегодняшних. И радовались, отмечая, что в нынешних реформах ничего нового нет. Тем не менее Россия живет себе и в ус, как говорится, не дует. Пафос возрождения, который звучит в финале, трактовать можно и так и эдак: будешь честным – будешь бедным, будешь нечестным – все равно можешь остаться бедным. Все как у нас сегодня.
Можно при желании попенять Арцибашеву на форму: мол, совсем не утруждает себя. Как в “Женитьбе”, у него то попоют немного что-нибудь раздольное и русское, то – поговорят, как в “Карамазовых” (там занят цыганский хор), так и здесь – спели, поговорили, снова затянули песню. В чем заключается соучастие драматурга, понимаешь лишь тогда, когда дотягиваются руки до “первоисточника”. Второй том изрядно перелопачен, так что складывается особый сюжет, которого у Гоголя не найти. Этот – пожалуй! – главный сюжет – сюжет о Чичикове. Вроде бы естественно. Но дело все в том, что Арцибашев “нашел” в себе другого Чичикова, не похожего на всех тех, которых мы знали и любили. В круговерти встреч с помещиками города N. С милыми и по-разному обаятельными Маниловым, Ноздревым, да даже и Собакевичем скромно держится человек неприятный, злой человек. Маленький человек, скорее естественней смотревшийся и разыгрывавший историю про сбежавший нос или шинель. Он – не фантазер и не авантюрист, он – пешка в руках других игроков, которые вертят им, выверяя собственную выгоду. А он – исполнитель, тот самый, которому потом определят срок и отправят по этапу за все прегрешения. Такого Чичикова играет Сергей Арцибашев. И, к слову, это – не единственное “приобретение” или “новооткрытие” его “Мертвых душ”. Иной и Плюшкин. Игорь Костолевский, обязанный Арцибашеву своим нынешним взлетом, играет Плюшкина не скопидомом, не жадным подлецом, а жертвой жизненной трагедии. Он искренне полагает жену и детей своих виноватыми в том, что умерли, его бросили. И, надо сказать, вглядываясь в страшноватое, патлами скрытое лицо, вслушиваясь в речь его искреннюю и страстную, его не презираешь, напротив – ему сочувствуешь. Он вызывает не отвращение, а жалость.
Возможен ли подобный переворот?
Наверное. Другое дело, Плюшкина “переписать” проще, поскольку его мы готовы слушать и воспринимать напрямую, про Чичикова же у Гоголя сказано много устами его конфидентов, им очарованных, утонувших в его обаянии, как в перинах Коробочки. Так что дело не только в одной неготовности зрителя к новому истолкованию главного героя, подобное прочтение несколько расходится с Гоголем, а также с Маниловым, Собакевичем, Коробочкой, etc. А Чичиков Арцибашева – как будто бы увиденный глазами Ноздрева.
Второе действие спектакля – второй том гоголевских “Мертвых душ”, с небольшими вкраплениями реприз из первого, пущей театральности ради. Первое действие – из “школьной программы”: Чичиков у Манилова (Виктор Запорожский), с Коробочкой (Светлана Немоляева), у Собакевича (Игорь Кашинцев), у Плюшкина (Игорь Костолевский), по пути встречает Ноздрева (Александр Лазарев)… Театральный эпиграф – философское завещание отца (Рамзес Джабраилов): точно бог Саваоф, из-под колосников он наущает сына беречь копейку и не доверяться друзьям-товарищам. Не слушает его сын.
Декорация, придуманная Александром Орловым, чрезвычайно затейлива: две полусферы образуют замкнутый цилиндр, который занимает всю сцену, снизу доверху. Когда на него падает свет, видно, что вся эта конструкция вышита, вернее, сплетена – так, как плетут корзины, причем снаружи она черная, а изнутри – белым-бела. Но главное, эта ткань невероятно эластична, и сквозь нее то и дело высовываются чьи-то услужливые руки, а то и головы и даже целые фигуры – с нужной бумагой, с важным советом. А исполнив дело, и руки, и головы вновь исчезают, а ткань “складывается” в первоначальном плетении, точно омут речной.
Этакое бы плетение – да в драматургическую ткань!
Но – нет.
Дело не в старомодности театрального хода и самой театральной игры, предлагающей традиционные вариации диалогов “Чичиков и…”, механически соединенных между собой. Проблема спектакля – в некоторой актерской недостаточности: замечательные артисты строят роли на нескольких хорошо знакомых штампах, которых недостает, чтобы в их хрестоматийных героях открылось вдруг нечто увлекательно новое. Узнаваемы все – и Немоляева, и Лазарев, и Джабраилов, и Анисимова, которая играет одну из приятных дам. Точно сошедшие с собственных парадных портретов, запечатлевших их во всей их известной красе. И вот эта-то яркая, жирная игра оказывается не в масть, так как от нового прочтения “Мертвых душ” хочется чего-то нового, типы же давно запечатлены. Ведь не одной только кассы ради собирает Арцибашев в одном спектакле так много и таких разных первоклассных актеров?! С ними надо что-то делать, куда-то вести их…
На этом фоне, конечно, интереснее остальных оказывается Игорь Костолевский в роли Плюшкина: его, красавца-героя, меньше всего ожидалось увидеть в роли страшилища-скопидома. Впрочем, этот актерский героизм первого акта компенсируется во втором традиционным Костолевским в роли резонерствующего генерал-губернатора. Слова его, обращенные к публике, впрочем, следовало бы выслушать всерьез (с учетом обращения их к тем, кто сегодня кое-какое влияние в стране имеет: на премьере ждали правительство чуть ли не в полном составе, некоторые министры приехали и получили видимое удовольствие). Он говорит, что в России все продано, все цены объявлены, что надо срочно спасать отечество и что он едет к государю просить его – ради спасения отечества – позволить ему судить по законам военного времени (следует ли пояснять, о чем речь?).
Самого Чичикова ни минуты не жалко, он не вызывает сочувствия ни как успешный аферист (все-таки для успеха его затеи нужны были и талант обольщения, и порода), ни как мятущийся интеллигент, подумывающий о живой своей душе. А не жалко его, быть может, еще и потому, что на возрождение героя отведены лишь несколько последних минут из большого трехчасового спектакля.