Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2005
Умер Спартак Мишулин. Комедийный актер, в котором мало кто угадывал потенциал большого трагика. Замечательный артист, веселый человек, шутивший с серьезным лицом…
Когда он играл Карлсона, его фамилию с обеих сторон окружали нерусские имена: Спартак играет Карлсона. Отец Мишулина был историком и детям своим дал имена древних героев. Мишулин становился похож на другого героя, Симеонова-Пищика из “Вишневого сада”, если речь шла о медицине: он не советовал Раневской принимать лекарства. От них, мол, ни вреда, ни пользы.
На сердце он жаловался, но категорически отказывался от похода к врачам. Врачи настояли на операции, операции актер не выдержал.
Мишулин всячески скрывал свой возраст, шутя, говорил: вот узнают точную дату, и придет мне конец. Теперь путаются: одни говорят, что актер скончался на 80-м году жизни, по другим источникам выходит, что на 79-м.
Скорбя о потере, вспоминают и называют чаще других две его роли – Карлссона и пана Директора. Несправедливо – даже не потому, что в его жизни были и другие, более важные – для него самого – роли; в принципе – несправедливо, хотя той и другой были отданы десятилетия.
Перед тем как лечь в больницу, Мишулин съездил с Театром сатиры на гастроли в Читу и отыграл там подряд несколько “Малышей…”. Ему, его герою, как обычно, предстояло взлетать над сценой, высоко-высоко. И он взлетал, а после напряженного спектакля еще, как было заведено, час с лишним проводил со зрителями-детьми. Мишулин – Карлссон до старости, тридцать пять лет играл роль этого мужчины в полном расцвете сил, самого лучшего в мире укротителя домомучительниц. Не так давно прошел 2000-й спектакль.
Пан Директор его, как и другие персонажи “Кабачка “13 стульев”, не могли скрыть под масками добропорядочных польских мещан аллюзий и намеков. В глуповатом пане Директоре, самом среди них несообразном, читался намек на родных наших чиновников, руководителей – тех, кого можно было критиковать.
Как странно: и Карлссон, и этот самый пан были героями не плучековской Сатиры, где тогда на сцене царили Миронов, Папанов, Ширвиндт, Державин… “Карлссона” ставил не худрук, ставили между прочим, а вышло – на века. А телевизионный “Кабачок “13 стульев” и вовсе рассматривался в театре как халтура, прибежище для тех, кто по тем или иным причинам был не слишком востребован сценой.
Не был Мишулин и героем нынешней Сатиры Александра Ширвиндта, хотя принимал участие в его спектаклях.
Последняя его театральная роль – роль актера Мишулина: он сыграл самого себя в спектакле “Андрюша”, поставленном в Сатире к юбилею Миронова. Мишулин, Аросева, Вера Васильева выходили с короткими номерами-репризами. И в этих коротких “включениях” давали истинное представление о великом прошлом театра.
Обычная актерская присказка, виньетка, которой венчают интервью или статьи, – мол, мог ведь сыграть и то, и другое и не сыграл, – в случае Мишулина оказывается чрезвычайно уместной. Так ведь и было: четыре года тому назад, к 75-летию Мишулина, я написал о его возможности создать образ Кузовкина в тургеневском “Нахлебнике”. Сейчас выяснилось, что о “Нахлебнике” с Мишулиным подумали и в Театре сатиры, но поставить не успели.
Однако пять лет назад в спектакле “Неаполь – город миллионеров” Мишулин, чей органический комедийный дар знали все, мощно и ярко играл существо трагическое. Того самого, смешного и жалкого нашего маленького человека. Комический талант Мишулина не мешал, напротив – становился необходимым фоном для драматических и даже трагических обертонов роли. Мишулин лишний раз доказывал, что в большом актере трагедия и комедия – нераздельны. Поэтому и Карлсона он играл веселым, бесшабашным философом, для которого все хулиганства и безобразия – безуспешная попытка избавиться от, прошу прощения, экзистенциального одиночества. Сложись судьба иначе, писали бы сейчас о Мишулине как о трагике, обнаруживавшем комедийный талант.
За годы, которые прошли без ролей, он не растратил себя, а копил силы, чтобы вложить их в редкие подарки актерской судьбы, к примеру, в “Счастливое событие”, где абсурд и сатира сошлись в той самой, необходимой пропорции, по его таланту.
Возможность сыграть что-то еще Мишулин искал и находил. Ездил на улицу Проходчиков и там, в Новом драматическом, в странном, надо сказать, окружении, играл полоумного Журдена. Ради чего? Денег больших не платили. Интересно. А в театр “Модернъ” его пригласила Светлана Врагова – сыграть Отца в спектакле по пьесе Славомира Мрожека.
В абсурдистской трагикомедии Мрожека он появляется на сцене в начале второго акта. Старик-Мишулин, свесив ножки с огромного – во всю сцену – батута, долго перечислял колена, предшествовавшие рождению Иисуса… Публика начинала посмеиваться, а потом – затихала, проникаясь поэзией древних имен. От Адама. Это было какое-то естественное приятие и понимание абсурда, жанра, почти не знакомого, почти не востребованного, почти не понятого русской сценой. А Мишулин в этой роли чувствовал себя, как рыба в воде. К тому же и батут поставлен был не для мебели. Актеры прыгали и кувыркались, как цирковые, и Мишулин не отставал от молодых, прыгал с видимым удовольствием и азартом. Врагова, которая знает цену эксцентрике, в Мишулине нашла своего актера, готового на любую авантюру. Его тиран-отец, не позволявший детям заводить детей (поскольку он сам должен был оставаться единственным объектом всеобщего внимания и поклонения), самолично следивший за чистотой их сновидений, готовый шашкой махать, лишь бы не допустить греха, – он был одновременно и страшен, и жалок, трогателен в этом жутком своем, небезопасном для окружающих инфантилизме.
Это был другой актер, не похожий на “пандиректора”. Маска, которая стала для него хлебом, не заменила лица.
Невероятную победу он одержал на моих глазах в Марселе, на фестивале русского искусства, куда приехал с театром “Модернъ”. Местные журналисты – человек сорок, не меньше – сели напротив русских актеров и демонстративно молчали (уже потом нам объяснили, что таким способом журналисты решили ответить русским актерам на войну в Чечне).
Мишулин решительно взял инициативу в свои руки. И начал говорить примерно следующее: “Раз вы ничего не спрашиваете, я вам сам сейчас все расскажу. Во-первых, мне очень понравился Марсель. Вчера вечером, когда мы прилетели, у вас на улицах было так грязно, что я сразу вспомнил Москву. Но утром было так чисто, что я обрадовался: у вас, значит, как и в Москве, убирают. Во-вторых, у вас все время какие-то демонстрации. Вчера вечером я вышел из гостиницы и меня тут же подхватила толпа – сунули мне в руки какой-то флажок и куда-то повели. Вокруг что-то кричали, махали транспарантами, я уже подумал, что меня сейчас вместе со всеми арестуют, но тут мы как раз подошли к нашей гостинице. Мне очень понравилось, что у вас демонстрации доводят до самой гостиницы… Теперь я задам несколько вопросов, которые вы, конечно, хотите задать. Первый вопрос: сколько лет театру “Модернъ”? Второй вопрос: с кем живет художественный руководитель театра Светлана Врагова?..” – примерно так или в таком духе, безо всяких пауз, говорил Мишулин.
Сначала был шок, потом появились улыбки, потом зазвучал смех: отклик на ту пародию, в которую превратил начало пресс-конференции едва знакомый им (по роли Саида в фильме “Белое солнце пустыни”) русский актер. Посыпались вопросы – часа на полтора. Французам было интересно слушать про нашу жизнь, и справедливости ради замечу, что об искусстве говорили больше, чем о политических разногласиях.
Мишулин мгновенно переходил на анекдоты, а с анекдотов – к рассказам о Карлссоне, про которого во Франции никто не слышал (Мишулин тут же продиктовал журналистам имя шведской писательницы – с рекомендацией как можно скорее перевести ее сказку), к чему-то совершенно серьезному и важному в искусстве, а от этого – к списку, который он только что составил, – великих русских и великих французов, и по всему выходило, что у нас таких великих примерно поровну… Французы говорили, что такой пресс-конференции в Марселе еще не было.
А после того, как был отыгран непростой трехчасовой спектакль, Спартак Васильевич с радостью участвовал в ночных кабаретных “забавах”, где пел и танцевал. Лишний раз потрясая легкомысленной, играющей пластикой, чувством ритма. Пел по-русски, но пластика делала его номер совершенно интернациональным.
Потому-то в “Андрюше”, а затем и в новом юбилейном шоу, в “Нам все еще смешно”, скорее не юбилейном, а поминальном шоу – на поминках по старой Сатире, номера Мишулина были одними из лучших.
…Смерть – повод к раздумьям для тех, кто остается… Чья-то смерть всегда – пауза, при всей естественности всегда – неожиданность. Как всякая неожиданность, она выбивает из колеи.