Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2005
* * * Типографский жучок сползает с листа, боярышник теряет форму куста, тень валится вниз с моста – день такой. Аорта вдыхает полной трубой, выдох делает кто-то другой, и клапан брызжет слюной до ста. Подруга нервно просит гуд бай, в смысле, теперь ее не валяй, и получает свое: – Валяй! – ору. Взгляд цепляет предмет и когтит кору, боярышник разнесло к утру, видимо, флюсом – на ветру: это май. * * * Четвертая пора осенней прозы перемежается ямбическим дождем, язвительностью молодой особы – бессонницы, – вращающей зонтом, раскрывшей два павлиньих глаза – вот вся метаморфоза. Так бабочка Бобо, нам завещая кокон, владеть им – выбирает сад; четвертая волна незрячих окон стремительно откатывает: здесь дно обнажено до раковин моллюсков, где борозда на дне – след якоря. Отлив врачует йодом возбужденье чувства, чрезмерное, как все на юге. Сплин – заморская болезнь, сродни энцефалиту, родному – размягчает мозг. Мой друг, живописавший Ипполита и смерть его, был, право, недалек от истины. Четвертый позвонок в цепи сменяющих друг друга поколений страдает отложением солей и страстью к поеданию солений. * * * …еще тепло дыхания его в квартире, еще его следы глубоки, и женщина еще не изменила и только ждет назначенного срока. Стоял декабрь. Летняя лоза не помышляла о весенних токах, провинция крутила «Модерн токинг», и трупы оживлял другой Лоза. Пока ты спишь, он выйдет со двора, закурит – и не обернется: он не любил квадратные слова и собирался до восхода солнца, но опоздал. Хотелось темнотой передрассветной. Волком из капкана. Хрустальная проснулась рана – о том уже писал другой. Одно кафе открыто со вчера: клиент терзает сонную подружку, кондуктор понимает – вискаря! – и наливает (нет, не кружку) сотку. Квадратный штоф. Опять во рту квадрат: холодный ком проходит пищеводом – так лед проходит, если ледоходом вообразить шотландский суррогат. Мари здесь ни при чем. Ее число тебе, возможно, только снится: так два по сто, где ноль двоится, – обмен бумажек на тепло. * * * Драчливые греки пили вино и воевали девок. Скучная жизнь – ни кино, ни тарелок летающих. Новости – на агоре. Ни газет вечерних, ни пифагоров. А еще ширятся сплетни в порту в таверне: цены на газ растут и маслина в скверне – неурожай, и, значит, прощай, таланты: счастье не в деньгах, но экскурсантов – меньше. Александрийские разве – те пальцы гнут неприлично. Зевс бы с ними, но меры не знают в «Столичной», афинской особой. И тучи несет с востока. Год козы, а сыр – как из-под Моздока, такой же горький, и чешется у Париса… Молва молвой, жена Менелая – крыса. * * * Длинной строки по песку шелестенье… Тот, кто прочтет, – ослепнет: не стоит читать. Лучше на солнце смотреть в зените, смежив ресницы, Эту страницу – чтением – не понять. Трижды волна покажет покатое днище, Трижды баклан прокричит гортанное кукареку… Лучше на солнце смотреть в зените, склеив страницы: Спицы – Сансары, девицы – с полтыщи, – аз есмь who? Who есмь аз? буки, веди – ломаются строки, как реи. Длинной волны троекратный набатный накат. Смачно обложено. На сорок шестой параллели соли и мела – бывшие мальчики так говорят. * * * …когда бы вослед отплывающим и, а также иными путями сетчатка могла сохранить ячейки, регистры с нулями и единицами, где нехитрый багаж и жалок и горек, когда бы свинцовистый карандаш торшону был сладок и мягок не столь, и когда бы успеть внести в торопливый набросок штрихованную светотень пугливых полосок… …а ты, отплывающий и, а также иными путями – хранитель бесснежной земли с бесснежными же небесами, растущей полоской воды от борта (читай – за вагоном) – ей столько еще предстоит в связи с переменой погоды. * * * Бенсон-блюз Труба и педаль фортепиано расстроили напрочь пружины, что верно и долго служили, пока не сложились под нами: здравствуй, рождественский гусь, Бенсон и его блюз. Кирпичная кладка крадется, вступает неровной походкой, тягучая нота сиповки надсадно вот-вот оборвется: право же, выйдет конфуз – Бенсон и его блюз. Изгибом, открывшимся виду, глядящего в редкие ноты, она разжигает охоту еще не застывшей обиды: в составе возможен вантуз, Бенсон и его блюз. Трубы сладострастное тело любить никогда не умело, когда поцелуй музыканта ее проявляет таланты: бедняга не видит рейтуз. Бенсон и его блюз.