Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2005
ДЖУЛИЯ
Моего друга звали Вадим Пушков. А его приятеля и сокурсника – Володя Дорофенко. Вадим привез его в Аккерман на пару недель из Киева, где они оба учились в театральном институте.
Наутро поехали на Бугаз, к морю. В начале широкой короткой улицы, ведущей на пляж, – местный рынок. Сразу – туда. Выпили по стакану “Шабского”. И без того отличное настроение тут же резко улучшилось. Особенно у меня. Рядом – будущие актеры, уже снимавшиеся в каких-то фильмах, я с ними пью и шучу на равных.
Выпили еще по стакану. Разделись до пояса и после третьего стакана пошли на пляж. Тут же познакомились с какими-то девушками. Причем как-то легко, без хамства. Что меня особенно обрадовало. Я знал местные приемы уличного знакомства, но никогда ими не пользовался. Они мне казались вульгарными. А тут – сплошь импровизация и ни одного грубого слова или намека.
Солнце, вино, девушки, рядом остроумные друзья – что еще нужно для счастья! Причем никакого соперничества. Мы перебрасываемся фразами, и все так удачно и к месту.
С шумом бежим в воду. Будущие актеры тут же начинают демонстрировать свои комедийные способности. У меня тоже есть кое-что в запасе. Цель достигнута: девушки доведены до истерики.
Свернув вещи и взяв их под мышку, снова идем на рынок. Всей компанией. И вновь вино, но уже с девушками. Хохот не прекращается. Солнце в зените, но жара на нас не действует, поскольку есть более сильные раздражители.
Деньги постепенно заканчиваются. Вот мы уже помогаем продавцу винной лавки сгружать новые бочки. За что получаем еще по стаканчику. Девушки одобрительно улыбаются. Так что приходится с ними делиться.
Потом в надежде раздобыть денег пытаемся продать чьи-то туфли. Кажется, мои. Мы устанавливаем их в центре небольшой открытой площадки. Стоим чуть в стороне неподалеку – вроде не имеем к ним никакого отношения. Через минуту кто-то из посетителей рынка замечает одинокую пару обуви. Подходит, берет в руки. Собирается уходить. Тут мы и признаемся, что туфли наши. “А чего это они так стоят, без присмотра?” – “А это мы их продаем”. Девушки держатся за животики. Тут у одной из них обнаруживаются деньги. Мои туфли спасены…
С базара уходим. Я веду всех в небольшое прохладное кафе неподалеку, где тоже продают вино на разлив. Находим свободный столик. “Сухоруков!” – слышится крик хозяина. Между столами с алюминиевым чайником в руках в рваных холщовых шортах мечется тщедушный мужичонка. Он подливает сидящим за столами и стоящим у стойки посетителям вино. Наливает и нам. “Сухоруков!” – вновь слышится крик. Мы выпиваем еще по стакану, тут же просим Сухорукова добавить и с полными стаканами в руках отходим к стоящей неподалеку скамейке под деревьями.
Взаиморасположение и присутствие девушек наполняют нежностью наши сердца. Вадим и Володя тихонько запевают на два голоса “Я по первому снегу бреду…”. Я впервые слышу этот романс на есенинские стихи, душа моя взлетает, я пытаюсь подпевать и получаю одобрение за то, что делаю это деликатно. Потом они поют “Рожь качалась…”, “Снова замерло все до рассвета…”, другие песни – не помню…
Наши спутницы уже совершенно ошалели, причем явно не только от вина. Беседа перестает быть общей… и тут обнаруживается, что девушек всего две. Я чувствую себя лишним, но не борюсь, легко уступаю и весело бегу к морю, чтоб в одиночестве охладить пыл и порадоваться амурным успехам моих таких замечательных, талантливых, красивых друзей…
Было это тем же летом или следующим – не помню. Вадим Пушков как-то похвастался, что познакомился на нашем пляже с удивительной девушкой – студенткой то ли из Москвы, то ли из Харькова – и что зовут ее тоже необычно – Джулия. Володя Дорофенко в этом моем воспоминании отсутствует – видно, тогда в Аккерман приехать не смог.
И опять мы проделали – на этот раз уже с Джулией – наш привычный маршрут, и опять было вино, вливающее в наши души нарастающую неагрессивную радость. И Сухоруков вновь бегал от столика к столику, ни разу не миновав нас.
А вино все продолжало литься, и после песен пошли уже стихи; причем тут я легко забил моего друга-актера, читая Джулии подряд то Заболоцкого, то Пастернака. И, помню, было ощущение, что мы с ней только вдвоем – так внимательно и поощрительно она меня слушала. Потом я обнаруживаю нас уже идущими куда-то, причем Вадим, несмотря на мои возгласы, оказывается далеко впереди – он идет и идет, не оглядываясь, я до сих пор помню его обиженную спину. А стихи все продолжаются, я чувствую себя в ударе – и вдруг понимаю, что могу Джулию поцеловать и что она тоже этого хочет. Вадим маячит далеко впереди, мы можем с Джулией незаметно исчезнуть, но все идем вслед за ним, лишь чаще и чаще обмениваясь легкими поцелуями, вкус которых, раз я об этом пишу, до сих пор не забылся…
СМЕХ
Там была грязная, замерзшая парадная во дворе с маленьким – на два человека – лифтом. Мы пришли большой компанией и долго уступали друг другу очередь в кабину. Дамы боялись ехать одни, а мужчины пропускали вперед дам – в общем, толкотня и веселая неразбериха. А тут подошли и другие гости, незнакомые, но сразу же стало ясно, что все приглашены в одну квартиру. Начали знакомиться, моих ребят тут же узнали, – словом, минут через десять уже все оказались в теплой и уютной ленинградской квартире, шумно разделись, снесли бутылки на кухню, начали рассаживаться.
Компания была славная: недавно перебравшийся в Питер из провинции актер с юной женой и гитарой, известный московский театральный режиссер с группой своих студийцев, хозяйка с молодым любовником и мы, одесситы, приглашенные в дом после очередного нашего успешного концерта, что, собственно, и было поводом для встречи.
По мере произнесения тостов веселье нарастало; да и сами тосты были один другого лучше, как это всегда бывает, скажем, после успешных театральных премьер или когда собирается случайная компания с красивыми женщинами и известными людьми.
Да, настроение у всех, помню, было замечательное. У хозяйки как раз был пик романа с ее молодым другом, юная жена приглашенного в Питер провинциала восторженно слушала и обводила всех своими огромными, с чуть хмельным блеском глазами, режиссер поощрительно внимал тостующим и смеялся шуткам чуть ли не громче всех, давая понять своим актерам, что присутствующие одесситы – его давние друзья и вон к тому же какие остроумные. Он и сам произнес какой-то удачный тост; давняя, судя по всему, заготовка оказалась весьма к месту. И тут уже захохотали все мы, причем искренне, а не только в благодарность за его реакцию на наши спичи.
Ритм тостов был задан сумасшедший, но почему-то мы не пьянели, только все больше раскрепощались и все удачнее шутили. Режиссер еще раз взял слово – и вновь был очень уместен со своей заготовкой, многие просто попадали со стульев. Я действительно знал его довольно давно, всегда удивлялся его энергии и уверенности в себе, а главное – умению говорить и вести себя точно в соответствии с ситуацией.
Я пытался было вести стол, но потом отказался, поскольку и так все было как нельзя лучше: мои ребята легко перехватывали друг у друга застольную эстафету и довели до истерики даже хозяйку, которая на мгновение позабыла про своего молодого любовника и во все глаза смотрела на веселых одесситов и москвичей, любила их всех и была откровенно счастлива, что такая компания – и у нее в доме.
После очередного взрыва смеха юная жена актера, всего лишь месяц назад покинувшая вместе с ним Самару, выбежала на кухню покурить, я пошел за ней, потому что почувствовал, что, если не скажу ей немедленно, как она прекрасна, это сделает кто-нибудь другой, а разницы она все равно не заметит. Не успел. Две-три судорожные затяжки – и вот она уже снова за столом, и снова хохочет, и снова режиссер удачно вставляет проверенные реплики и сам смеется громче всех, подавая пример своим немногословным и скромным, в отличие от нас, актерам.
Кто-то из них решил рассказать анекдот (не к месту, а просто так, ну чтобы тоже внести свой вклад в общее веселье), но был тут же на лету, причем необидно, срезан одним из наших, который мгновенно сымпровизировал на тему неуместности анекдотов в компании, где они практически рождаются, и рассказал один из придуманных ребятами анекдотов, но уже к слову, к застолью, к веселью…
Потом были попытки сделать паузу, кто-то умолял ничего не рассказывать, пока он курит, и даже необходимость срочно сбегать за водкой никого не могла поднять из-за стола, и хозяйке пришлось достать дорогой, ждущий, видимо, какого-то более торжественного случая коньяк.
Я, отчаявшись привлечь к себе внимание юной самарской красавицы, начал в шутку скандалить, что так нельзя, что некоторые пришли в этот дом, более того, ехали в такую даль из Одессы, чтобы потанцевать, а здесь сплошные разговоры, и самая заветная мечта у человека может и не сбыться. Она громко засмеялась – и тут же, напевая какую-то мелодию, потащила меня танцевать. Ее муж взял наконец гитару, начал перебирать аккорды, она, не отпуская моей руки, присела на краешек стула: “Вот сейчас, сейчас!..” Все шумно расселись вокруг, и новоиспеченный питерец весело и виртуозно спел песню про Любку Фейгельман на стихи Смелякова (видимо, из какого-то спектакля). И опять все хлопали и смеялись, и она громче всех, и я наконец понял, за что она его полюбила…
“Лев, кажется, это вас”, – странным голосом сказала хозяйка и снова приложила к уху телефонную трубку. “Смотри, понадобился все же кому-то, – сказал режиссер, вставая. – Нет, пора бросать эту дурную привычку оставлять телефон администратору гостиницы!..” Она испуганно протянула ему трубку. Он слушал внимательно, лицо его не выражало ничего, почти ничего. “Они сказали, что два часа назад его жена погибла в автокатастрофе”, – растерянным шепотом произнесла хозяйка…
Режиссер быстро собрался и, тихо поблагодарив всех за чудесный вечер, ушел. Я вновь поразился его выдержке и умению себя вести. Мы тоже стали молча одеваться и уходить. И только из кухни доносился одинокий бессмысленный смех поклонника нашей хозяйки, который – единственный из присутствующих – все-таки напился…
КИНОТЕАТР “УДАРНИК”
Мой товарищ завоевывал Москву. Автомобилист, красавец, обладатель кучи дарований, он не имел для полного счастья только одного – всесоюзной, московской славы. И вот он приехал в столицу из своего областного центра, снял в новом районе однокомнатную квартиру на первом этаже – и начал атаку.
Тут было все – и учеба на Высших сценарных курсах, и писание пьес с учетом возникшего в те годы театрального бума, и игра в футбол с ветеранами прославленных московских команд, и выпуск книги рассказов (правда, у себя в провинции, но книга была привезена в Москву и активно распространялась), и т. д. и т. п. Он стал быстро вхож в московские киношные и особенно театральные компании.
Вы скажете, что все это не так просто. И будете правы. Но он действительно обладал незаурядными способностями, а главное – был абсолютно лишен комплексов. И, конечно, внешность. Этакий супермен…
Между прочим, внешние данные как раз и позволили ему быстро добиться успеха: он (это всего лишь мое предположение, но, думаю, оно не лишено оснований) широко использовал в своей тактике покорения Москвы старинный, лучше других описанный Мопассаном, метод – охотно принимать помощь весьма благосклонных к нему московских литературных и театральных дам, скажем так, уже далеко не юного возраста. С одного из таких случаев я и начну свой (надеюсь, не очень длинный) рассказ, который, впрочем, имеет к моему приятелю и его методам покорения столицы весьма отдаленное отношение.
Однажды, когда я в очередной раз приехал в Москву по каким-то своим, даже не заслуживающим здесь упоминания, делам, мой товарищ пригласил меня в гости к некоему художнику. А его в свою очередь взяла туда с собой очередная, ну скажем так, патронесса, пристроившая утром этого же дня его новую заявку на киносценарий.
Зимняя Москва, метель, мороз градусов под двадцать. Я – в своем провинциальном, продутом ветром пальтишке с поднятым воротником, в кроличьей шапке, мой друг – по обыкновению в короткой, легкой и модной куртке, причем без шапки (супермен!), дама – в длинной добротной дубленке и с цветастой шалью на голове. Я описываю так подробно нашу экипировку только потому, что действительно было жутко холодно и я хорошо запомнил долго не оставлявшую меня мысль: как он, наверное, мерзнет и как ей, наверное, тепло.
Тем более что хотя мы и подъехали к этому месту на такси, но еще минут двадцать пробирались через сугробы к похожему то ли на конюшни, то ли на небольшой рынок зданию, где и располагалась мастерская художника. Мы толкнули дверь – оттуда вырвался клуб пара – и оказались в прихожей, где был, как сказано у Пастернака, “мехом вверх наизнанку свален ворох одеж”.
В мастерской, отделанной грубым деревом, было очень тепло и многолюдно. Нам освободили место на скамье, и мы легко присоединились к застолью, которое уже было в самом разгаре. Я тут же выпил рюмку водки, заел какой-то вкуснейшей капусткой и – с мороза – быстро захмелел. Но слегка. Так что многое помню. С соседом справа мы вели какие-то умные разговоры о Булгакове, потом внимание всех было привлечено к двум молодым актерам, которые пели романсы на два голоса, отчего мое ощущение счастья от пребывания в таком респектабельном обществе вообще достигло апогея. Время от времени приходили еще какие-то люди, их встречали радостными криками, бутылок становилось все больше, а закуски все меньше, – словом, обычная для тех лет московская, как сейчас бы сказали, тусовка и абсолютный восторг для провинциала. Хозяин за столом тогда с нами не сидел; о нем говорили, что у него какая-то срочная работа и когда он освободится, то выйдет.
Почему я запомнил эту историю? Конечно же, мой предприимчивый друг сам по себе настолько яркая фигура, что, безусловно, достоин описания, но, увы, не моим слабым пером. Да и московское богемное застолье не могло не остаться у меня в памяти, потому что случилось чуть ли не впервые в жизни. Однако мое затянувшееся вступление лишь предваряет то, о чем вот так, сразу, очень трудно говорить. И все-таки попробую.
Вдруг дверь в мастерскую в очередной раз заскрипела, и на пороге в распахнутой, с белой опушкой, дубленке появилась прекрасная молодая женщина. Я помню яркий румянец и блеск глаз. Она, не раздеваясь и ни на кого не глядя, быстро прошла в комнату, где работал хозяин мастерской, – так быстро, что даже не прикрыла за собой дверь. На нее почти никто не обратил внимания, а я сквозь раскрытую дверь увидел, как бородатый, с небольшой лысиной человек выскочил из-за стола, кинулся к гостье, взял ее руки в свои и стал целовать. Потом они, не отпуская рук, несколько минут молча стояли, глядя друг на друга. Потом она что-то ему сказала, и он опять склонился к ее рукам. Она наконец высвободила их и стремительно ушла. С улицы повеяло морозом и снегом.
“Кто это?” – спросил я у соседа. “О, это любовь, – уважительно сказал он. – У нее муж кинорежиссер, страшно ревнивый. Она, видно, сумела вырваться на несколько минут, схватила такси – и сюда… О, это такая драма! Он ее убить может…”
Хозяин так и не вышел к нам, хотя веселье продолжалось чуть ли не до утра.
Я запомнил, что мастерская располагалась где-то возле кинотеатра “Ударник”. А картина, как они держатся за руки и с какой-то непередаваемо глубокой печалью и нежностью смотрят друг на друга, стоит у меня перед глазами до сих пор…
ДОЛЯ ШУТКИ
Избранное из услышанного
Я затормозил и прислушался.
Мысленно достал авторучку…
Сергей Довлатов. Заповедник
Как-то я обратил внимание, что шутки, остроты, словесные импровизации, не успев родиться, тут же умирают. Забываются. Захотелось сохранить их, продлить им жизнь.
Некоторые услышанные от других или слетевшие у меня самого с языка фразы я фиксировал и раньше. Но регулярно и сознательно стал это делать с 1993 года.
Познакомившись с “Записными книжками” Сергея Довлатова, я лишь утвердился в своем намерении.
Хочу поблагодарить своих друзей и добрых знакомых, в присутствии и при непосредственном участии которых родились многие из этих записей.
Наша соседка по двору, как ее тогда все называли – мадам Спирт, страшно любила похвастаться. К примеру, она рассказывает о посещении своего сына, сидящего в тот момент в тюрьме за спекуляцию:
– Мой Сеня!.. Раечка, если бы вы видели его камеру! Такой второй камеры нет на свете! Оттуда не хочется выходить!..
Мой тесть, когда ему было уже за восемьдесят, говорил моему старшему сыну:
– Где ты ходишь?! Тебе целый день звонили! Телефон буквально разрывался!..
– А кто звонил?
– А я что, брал трубку?!
Мой друг художник Олег Сон рассказывал, что в винном подвальчике, куда он ходил с друзьями, время от времени появлялся старичок, который утверждал, что он Гаврик из катаевской повести “Белеет парус одинокий”, и за стакан вина рассказывал, как там было на самом деле…
Пожилая женщина – преподаватель географии – категорически против выезда семьи в Израиль:
– Не хочу, чтобы мои внуки жили в стране, в которой нет полезных ископаемых!..
Услышано на улице:
– Ой, Яша, как я рад, что я тебя давно не видел!..
– Я как увидела его, так сразу испытала чувство кокетства…
– В Николаеве народ жлобский. В Одессе народ попроще, побогаче…
Объявление на столбе: “Любовь нечаянно нагрянет!.. Звонить по телефону…” И телефон.
Разговор после концерта известного артиста эстрады, юмориста:
– Между прочим, каждый уважающий себя артист эстрады должен иметь сегодня хотя бы один пошлый номер!
– Правильно. А если он себя по-настоящему уважает, то и два!
В проектном институте, где я когда-то работал, у нас в отделе были сотрудники с такими фамилиями: Бант, Шарф, Фрак, Щеголь… Самое интересное, что фамилия начальника отдела была Портной.
В феврале 96-го Зиновий Ефимович Гердт снимался в Одессе у какого-то греческого режиссера и жил с женой в гостинице “Красная”. Завтрак из любви и уважения к артисту приносила в номер сама метрдотель ресторана – видная, яркая одесская женщина. Она стучала в дверь и, когда жена Гердта ей открывала, торжественно входила в номер и спрашивала:
– Ну что, мой уже встал?
В одесском Доме актера проходил вечер одного известного московского режиссера и драматурга. Гость долго и интересно рассказывал о столичной театральной жизни, читал стихи. А в конце стал петь. И пел много. Зрители дружно хлопали и подпевали. Как на хорошем эстрадном концерте…
В зале случайно присутствовал Зиновий Гердт. Я подошел к нему после концерта:
– Зиновий Ефимович, ну как вам?
Он тут же:
– Мне понравилось. Люди, у которых вкус похуже, вообще в восторге…
З. Е. Гердт говорил об N.:
– Видеть его – одно удовольствие. Не видеть – другое.
Это мне Гриша Горин подарил.
Он же вспомнил, что как-то накануне выборов ему позвонил Гердт и спросил, за кого стоит голосовать. Гриша ответил:
– Зиновий Ефимович, у вас самый красивый голос в России. Не отдавайте его никому.
Татьяна Александровна Правдина-Гердт рассказала о встрече Гердта с Пастернаком.
Они встретились в гостях. Зиновий Ефимович, обожавший поэта, подошел к нему и спросил:
– Как вам живется, Борис Леонидович?
– Как в почетном карауле. Ничего не делаю – и ужасно занят.
Когда 3. Е. Гердту исполнилось 80 лет, к нему на дачу приехал вручать орден человек из президентской администрации.
– От имени президента России, – начал он, – разрешите вручить вам орден “За заслуги перед Отечеством” третьей степени…
И вот я вижу на экране, как смертельно больной Гердт привстает в своем кресле…
– Простите, – говорит он, – это что, заслуги третьей степени или Отечество?..
Табличка: “Самоохраняемая платная стоянка”.
В одесской коммуналке к одному мужчине приходили женщины, ну скажем так, не совсем тяжелого поведения. Время от времени они выскакивали из его комнаты в ванную совершенно голыми. Как-то одна из них, выбежав, перепутала и вместо двери ванной открыла входную дверь. Та была на пружине и тут же за ней захлопнулась. Пострадавшая в растерянности нажала первый попавшийся звонок. Ей открыла соседка и, совсем не удивившись, спросила:
– Вы к кому?
Та назвала. Соседка с тем же невозмутимым видом постучала к мужчине и сказала:
– Сема, до вас дама!..
Игорь Миняйло об актере:
– Так умел держать паузу – суфлеры не выдерживали!..
Фраза, услышанная на Привозе:
– Такая интересная женщина – и не ест творог!
Теща одного местного поэта любила, когда он работал, сидеть в кабинете и вязать. Время от времени он вставал из-за стола и ходил, обдумывая строки. Она говорила:
– Ну что вы все ходите, ходите… Вы бы сели поработали!
У входа в магазин подвыпившие мужчина и женщина выясняют отношения. Звучит мат. За ними наблюдает старик. Когда мы с женой проходим мимо, он, кивая на них, говорит:
– По-моему, это больше, чем любовь…
– Собираешься ли ты уезжать?
– При малейшей возможности – нет!
– О, он известный художник. Продолжатель дела Айвазовского на суше…
Жена мужу в машине:
– Не экономь на сигнале!
Знакомая останавливает машину, садится. Лезет в сумку, чтобы заранее приготовить деньги. Водитель говорит:
– Не надо.
Она:
– Как?..
Он:
– Да ладно… Веселее будет ехать!
Она затаилась, сидит тихо. Приехали. Она говорит:
– Здесь… Спасибо!..
Он:
– М-да, веселее не получилось…
Рассказал приятель.
– Был я как-то на презентации романа местного литератора. Выступал известный в городе журналист и очень хвалил автора. В частности, назвал его “полуживым классиком”. Я сначала решил, что он оговорился, но потом подумал, что “живой полуклассик” – тоже не очень большой комплимент…
Правоверный еврей на банкете. Официант разносит горячее.
– Простите, это что – говядина, телятина?
– Свинина.
– Ой, считайте, что я не спрашивал!
Диалог в магазине:
– Простите, у вас кофе молотый или растворимый?
– Растворимый.
– А хороший?
– Ну я не знаю… Люди берут, растворяют…
Олег Филимонов (многолетний ведущий телепередачи “Джентльмен-шоу”) был гостем на пятидесятилетии Хазанова. Там познакомился с Александром Коржаковым. Тот говорит:
– Ну что, выпьем за Президента?
Олег:
– С удовольствием.
Попросили у официанта виски со льдом. Чокнулись.
Коржаков говорит:
– До дна.
И через паузу:
– Для проверочки!
Выпили.
Филимонов спрашивает:
– Лед съесть?
Она говорила о своем муже:
– Деньги на него идут, как айсберг на “Титаник”, но он уворачивается. “Титаник” не смог увернуться, а он уворачивается…
Жванецкий кому-то:
– Я все время спотыкаюсь о вас глазами!..
Жена получает новый паспорт. Паспортистка спрашивает:
– Фамилию, имя, отчество, пол меняли?
Рассказал известный одесский актер Олег Львович Школьник.
– На Привозе старушка ходит и приговаривает: “Крестики, крестики… Купите крестики…” Поднимает на меня глаза и, не меняя интонации: “Вам не надо… Крестики, крестики…”
– Напрасно ты так о ней. Она, между прочим, всю жизнь была его Маргаритой.
– Какой Мастер, такая и Маргарита…
– У нас тут такая компания, что ее мог бы украсить даже ты…
Слышу разговор у нас на лестничной клетке:
– Обратите внимание, как нам все-таки везет! Во всех парадных уже обворовывали квартиры, а у нас – нет. У нас, правда, на первом этаже было убийство…
Скандал в одесском дворе:
– Ваш голубь, между прочим, весь мой капот истоптал. Вон вмятины!
– Да это у вас железо такое.
– Причем здесь железо?! Откормили! Ходит, понимаешь, своими лапами…
На одесском книжном рынке (подарил Валентин Крапива).
– У вас нет японских трехстиший?.. Что?! Вы их не любите? А я обожаю. Четверостишия меня уже как-то утомляют…
– Афоризмы Ларошфуко не нужны? Что вы на цену смотрите, вы на афоризмы смотрите – это же подлинные рукописи. Ну и что, что на машинке напечатаны? Это печатал сам Фуко-Ларош.
– Стойте! У меня есть книга специально для вас. По ней вы можете узнать свое будущее. Нет, это не астрология. Это Уголовный кодекс.
Женщина ищет ключ и очень нервничает. Ей говорят:
– В кармане не смотрели?
– Нет, конечно.
– Почему?
– Потому что, если я его и там не найду, я вообще сойду с ума!..
Киевлянин – это одессит, не доехавший до Москвы.
Грузинская баллада. Рассказал Резо Габриадзе. Один молодой грузин искал в Москве компанию своих друзей, которые, как он узнал, где-то выпивали и закусывали. Он весь вечер мотался по Москве, объездил несколько ресторанов и наконец-то, уже поздней ночью, отыскал их. Дальше привожу речь Резо почти дословно:
– Он их нашел и, выиграв короткую, но жестокую схватку за право оплатить счет, счастливый и довольный уехал спать в гостиницу…
Муж рассказывает жене:
– Он подошел ко мне и битый час хвастался, какой он богатый. И зачем это ему было нужно – никак не пойму!
– Видимо, он точно знал, что тебе это будет неприятно…
Борис Давыдович Литвак – о человеке, которого он глубоко уважал:
– Я просто мечтал, чтоб у него случилась какая-то неприятность, чтоб ему было плохо…
– Что вы такое говорите?!
– Да-да. И вот тогда бы он увидел, кто с ним в эти минуты рядом…
Поздний вечер на даче. После шумного застолья все переоделись и собрались вокруг бассейна. Шум, визг. Рядом за забором большой соседский дом с погашенными окнами. Я говорю хозяйке:
– Соседи на шум не жалуются?
– А мы жалуемся, когда у них машины взрывают?..
Я знаю дом, в котором каждый раз перед приходом гостей фотографируют накрытый стол.
Спрашиваю: а зачем это?
– А чтоб хоть какая-то память осталась. А то все съедят – и никаких следов…
Нет, какие все-таки бывают в жизни удивительные совпадения!
Когда в годы перестройки в Одессе стали возвращать улицам старые названия, на одном споткнулись. У улицы Розы Люксембург старое название было Полицейская. В комиссии горисполкома по переименованию засомневались: как-то неблагозвучно… И тут Евгений Голубовский – член комиссии – говорит:
– А давайте назовем ее улица Бунина. У Ивана Алексеевича многое связано с Одессой, он и “Окаянные дни” здесь писал.
Так и порешили. Через некоторое время выяснилось, что в конце прошлого века в Одессе был полицмейстер по фамилии Бунин…
Знакомая вспомнила фразу своей бабушки, которая жила в эвакуации в одной комнате со своей свекровью:
– Только Гитлер мог меня заставить жить вместе с вами!
Со своей тещей я дружил. Много лет мы жили в одной квартире. Днем я часто звонил ей с работы, что приду с коллегой перекусить.
Вечером она рассказывает жене:
– Звонил Валера, а у меня такое давление… Но я, конечно, встала, все приготовила…
Жена:
– Ну зачем? Ты же могла ему сказать, что плохо себя чувствуешь.
И тут теща произносит замечательную фразу:
– Ну если человеку не повезло с женой, должна же я это хоть как-то компенсировать!
– Если бы мы жили вечно, тогда имело бы смысл лечиться. А так – год туда, год сюда…
Небольшая частная фирма, принадлежащая семейной паре, хранила спиртное, которым они торговали, на небольшом складе. Когда за аренду нечем стало платить, ящики с водкой перенесли домой. Через некоторое время обнаружилась недостача.
Жена с ужасом говорила о муже:
– Представляете, он товар пьет!..
Как-то в одном одесском интеллигентном доме я услышал во время застолья: “Передайте, пожалуйста, хрон”.
Сосед мне говорит: “Это они слова “хрен” стесняются”. Я тут же вспомнил, что читал, кажется, у Бориса Ласкина, про учительницу, которая страшно стеснялась слова “бюст” и говорила детям: “У нас в кабинете литературы стоит чучело Пушкина”…
Вопрос: “Может ли избранный народ быть переизбранным на второй срок?”
Женщина звонит своей дочке, хочет задать ей какой-то деликатный вопрос. Начинает издалека:
– Ты же знаешь, я человек интеллигентный, а вот папа интересуется…
Доверительный разговор. Слышу:
– И затем первый поцелуй… Чистый, как слеза ребенка невинной девушки…
Остановил машину, едем. Водитель говорит:
– О! Милиции опять зарплату задержали.
– Почему вы так решили?
– Вон их сколько на улицах с палочками!..
Сыну Олега Губаря Феликсу – годик. Кто-то из гостей говорит:
– А вот интересно, есть ли еще в Одессе маленькие Феликсы?
Другой отвечает:
– Есть, в комиссионке.
Первый, не поняв:
– Маленькие Феликсы?
– Да… Железные…
Михал Михалыч Жванецкий лето и начало осени проводит в Одессе. Тут ему пишется, как нигде. Перед отъездом всегда читает новые вещи своим одесским друзьям. Они ждут этого, как праздника.
Так вот, один из его друзей, звоня летом маэстро, обычно спрашивает:
– Надеюсь, я оторвал?..
Московские поэты побывали в Одессе на фестивале “Шелковый путь поэзии”. После выступлений собирались вместе, ужинали, немножко выпивали. Один совсем молодой поэт каждый раз приглашал всех петь советские песни: про партию, про комсомол. Кто-то спросил, откуда он их так хорошо знает. Присутствующий тут же Игорь Иртеньев говорит:
– Видимо, всосал с молоком бабушки…
Послушав по телевизору пафосное, полное искреннего негодования выступление местного бизнесмена, моя жена сказала:
– Все понятно. Просто он испытывает социально оправданную ненависть миллионера к миллиардерам…
Мой киевский друг Анатолий Крым подарил.
Его приятель “после вчерашнего” смотрит утром на себя в зеркало и говорит:
– Ну все, некому идти на работу!..
– Вот как ты думаешь, кто самый остроумный человек в Одессе?
– Нас несколько…