Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2005
Предисловие к неoпубликованной книге
Эта книга, согретая любовью к Одессе…
Рассказы и стихи, где плещется Черное море…
Солнце Одессы… Оно преломилось в сетях Интернета, которые…
Н-да. Не идет.
Ничего, здесь, в Калифорнии, slava bogu, тоже есть приличные вина. Конечно, это не “Перлина Степу”, но все-таки. Взять хотя бы сухой мускат “Канелли”. И налить стакан. Прохладного. Или даже два. Чтоб было, с кем чокнуться. Мускат слегка горчит, зато примиряет с литературой и жизнью.
Короче говоря, в этой книге собраны лучшие работы об Одессе из интернетовского конкурса “Сетевой Дюк”. Отсюда и ее название: “Дюковский сад”.
Память панорамирует по пыльным кустам и пруду, усеянному тополиным пухом. В его дряблой глади отражается тень лебедя Борьки, съеденного как-то по пьянке местными хулиганами братьями Демченко.
Да. Книга и впрямь выросла, как старый одесский сад или парк. Тут тебе и катальпа с пышными опахалами листьев, и гледичия, мелко лепечущая на ветру: “А вот кому стручки, стручки свежие!”, и пышная разварная сирень, особо везучий сорт для экзаменов: любой цветок о пяти лепестках, и высоченные колонны платанов, на которых тучами галдят вороны, но, если громко хлопнуть в ладоши, они на миг замолкают, и этот опустевший миг вдруг заполняется легким журчанием: вечность? вода из лопнувшего на Пересыпи меридиана?
Ну и, конечно, в этом садо-парке полно акации. В Калифорнии она тоже кое-где растет, но не пахнет и произносится “акакия”…
Дальше обязательно должен быть виноград “паклингтон”. Худая жилистая лоза, вся в наколках, а гронки томные, темные, и вино по осени густое, пахучее. От него мысли не растекаются по древу, как от этого муската “Канелли”, а голова становится такой ясной, что помнишь и то, что надо бы забыть.
А как насчет абрикосов? Конечно! Во-первых, жордели (или “жердели”?), маленькие, пятнистые и вдвойне сладкие оттого, что даровые. Во-вторых, ананасные абрикосы. Сочные, сонные, пе-ре-зре-лы-е. Ночью они грузно бухаются о землю, отбивая часы и минуты июля. Если бы Ньютон сидел под таким деревом, то открыл бы лишь закон всемирного тяготения к Одессе.
Но пора бы уже сказать и о книге что-нибудь конкретное. Сейчас-сейчас, еще на донышке осталось. Да, многое в ней вызывает чувство так называемой хорошей зависти. Например, когда люди могут и стихи, и прозу. Или что-нибудь одно, но так просто и так нежно. Хотя нежность то и дело переходит в сентиментальность. Начинается мелкая суета, наша южно-избыточная артикуляция-жестикуляция… Такой перебор подробностей, что и самому Марселю Прусту их хватило бы на целую пятилетку.
Кстати, почему бы не назвать эту книгу по-прустовски – “В поисках потерянного места”? Нет, как говаривал нам в свое время на летучке главный редактор “Вечерней Одессы”, люди нас не поймут. А может, все-таки?.. Хотя нет – книга почти напечатана. И потом, авторские права Пруста…
А в книге мне особенно понравилась Мария Галина, особенно стихи. Так просто и так нежно. А, это я уже говорил. Ну нравится она мне – и точка! И Ефим Ярошевский понравился, особенно “Провинциальный роман-с”. Хоть входи в этот текст и живи там, тяготясь этой тягучей жизнью и меланхолично любуясь ею… И особенно понравился Евгений Голубовский. Его эссе, которые давно уже пора выпускать отдельным изданием, – это уже классика. Давайте так и скажем Жене прямо в лицо. И Наталья Хаткина мне понравилась, эта ее лукавая рецензия “Война и мир” Михаила Жванецкого”. И еще особенно мне понра…
Кстати, о Жванецком. В Одессе трудно быть писателем. Стать еще кое-как можно, а быть трудно. Со всех сторон над тобой плотно нависают знаменитые предшественники. Их тексты, давным-давно разобранные на цитаты, здешние дети впитали с морем матери. Куда ж ты ткнешься со своим самопальным компасом, если вокруг тебя такая мощная литературная аномалия: олеша-бабель-ильф-петров-катаев-паустовский-багрицкий-жванецкий… Нужно то ли вовсе их не читать, утверждаясь в собственной гениальности, то ли уехать, как классики, из Одессы и любить ее издалека.
Что, кстати, и сделали многие авторы “Дюковского сада”. Кто эмигрировал в Нью-Йорк, кто в Тель-Авив, кто в Москву… А может, наоборот: это Одесса нашей молодости укатила от нас далеко-далеко? И только иногда, в разгар пустой зимы, она вдруг мелькнет в памяти, как узкая белая полоска от купальника на смуглой спине, загоревшей где-нибудь на Двенадцатой станции Большого Фонтана или на Каролино-Бугазе (черт, третье “на” подряд!), где неслыханное море нашей мечты соседствует с плоским лиманом нашей жизни… Но если медленно-медленно вести рукой по этой незагорелой полоске, неторопливо путешествуя от одной родинки к другой, словно от островка к островку, то начинает казаться, что снова лето, полвторого, медузы, черешни и что песочные часы пляжа будут всегда пересы…
Да – книга. Одних ее авторов я знаю по прежней одесской жизни, других по нынешней, американской, третьих по “Сетевому Дюку”, где состоял членом жюри. Эти люди – словно большое одесское семейство: все едят, говорят и поют одновременно, потому что слишком долго ждали своего часа. Потерянное поколение 60-90-х, которое наконец-то нашлось благодаря Интернету и своему темпераменту.
Олег Губарь и Юра Овтин, прописавшиеся в Одессе, еще когда она называлась Хаджибеем, и терпеливо объяснявшие де-Рибасу, как ему попасть на его будущую улицу, – иначе откуда у них такое знание здешней жизни? Олег Юрьев, единственный из авторов, кто отважился на иронический жанр, – спасибо! Дима Ярмолинец, лихой нью-йоркский репортер, знающий Город Желтого Дьявола, как свои пять-шесть пальцев. И пожалуйста – в душе такой отчаянный лирик. Боря, Боря Херсонский, я слышу его бесстрастный скрипучий голос психиатра и псалмопевца, он читает свой “Семейный архив” для тех, кто понимает.
Вот именно. Эта книга для тех, кто понимает. В ней надо родиться и испытать все предписанные тебе неприятности, чтобы только потом понять: оказывается, это и было твое счастье. Не потому, что счастье, а потому, что твое.
Когда-то мы свято верили в то, что Одесса – лучший город на свете. Потом, повидав Париж и Рим, мы с наслаждением находили там целые куски старой Одессы, тактично разбавленные колизеями и триумфальными арками. Мы наконец догадывались, откуда что бралось. И каким оно могло бы стать, если бы Приморский райисполком перенял бы опыт Колизейского. Выходит, город нашей молодости был просто обычным областным центром, со всеми его вторичными признаками?
А хоть бы и так! И пусть чье-то самолюбие греет злорадная мысль о том, что с нашим, мол, отъездом в Одессе разом вся усохла литературная и прочая жизнь. Слава богу, и там народ пишет – несмотря на нехватку еды и воды, и в Америке – несмотря на их избыток. По литературной Молдаванке все так же бредет вечный Петя Бачей и с ним еще десять гавриков.
Но тяга к Одессе не исчезает от понимания того, кто есть что. Хотя многие старые знакомые уже на кладбище или за границей, а кто попроворнее успел и туда, и сюда… И помнишь наизусть все эти рыжие обрывы, полынь сквозь рассохшиеся лестницы, эту синюю краску, зеленую и вялую, не переводимый ни на один язык мира термин “удобства во дворе”, дворы с котами и соседями, крученый паныч, то бишь вьюнок на штакетнике, все трещины в асфальте, на которые старался не наступать по дороге в школу, чтобы не вызвали по алгебре, облупленные дома и заборы, среди которых новенький особняк с огненной медной крышей вдруг сверкнет, как фикса в послевоенном щербатом рту… Нет иллюзий.
Это город вечных ожиданий: вот-вот выйдет потрясающая книга, появится необыкновенная картина и воссияют Свобода, Равенство и Порто-Франко. Еще нет? Ничего, дольше ждали. Вот уже от газетных заголовков потянуло знакомым – “Здравницы на старте”, “Скважина для народа”, конка времени поехала в обратную сторону, унося нас в те далекие и потому благословенные годы, когда стакан газировки на углу стоил всего копейку, а за четыре – даже с кахетинским сиропом (почему с кахетинским, а?); ну а кто мог наскрести целых одиннадцать копеек – да-да, и тогда в Одессе уже водились олигархи, – покупал лоснящийся всеми цветами жира чебурек “смясом-срисом”. Сладкая слюна ностальгии навертывается на глаза. Тянет вспоминать и придумывать этот город, заново переустраивать свою судьбу на бумаге в координатах одесских улиц и переулков. Вот-вот тугой ветер наполнит паруса вывешенного на веревках белья, и, поскрипывая антресолями и бим-бом-брамселями, старая Одесса снова ляжет…
Очнись! Хватит бродить по заповедникам памяти и слышать пароли в названиях старых трамвайных остановок. Другие времена, другие имена. Но как вкусно все! как здорово пахнет! сколько всего! а музыка! какие люди, с какой охраной! И новое роскошное поколение девушек, которое так свирепо радуется жизни. Или просто делает вид: они же всегда только делали вид, это я лишь потом понял.
Песок, шлакоблок, ракушняк. Спаянный доисторической общностью коллектив моллюсков, мирно переживший феодализм, капитализм, социализм, национализм, еще один капитализм, рэкет с человеческим лицом, демократию, демагогию…
Гoрод-риф. Город-миф.
У него невозможно взять реванш. Не стоит даже пытаться. Пусть себе живет. А ты – себе. Смириться трудно, пережить невозможно, но все вроде бы в порядке – и слава богу.
Об этом городе можно только писать. Мне кажется, книжка получилась очень одесской. Во всех смыслах.
За это и хочется выпить.
За тех, кто в Одессе.
Где бы она ни находилась.
Даже в книжке.
Ваше здоровье! И твое – как всегда.