Опубликовано в журнале Октябрь, номер 2, 2005
Eсли в общеинформационных изданиях толстый журнал принужден быть довольным перепавшей ему корочкой-строчкой, то от своих соратниц – литературных газет – он вправе ожидать настоящей стратегической поддержки. Вроде бы одним делом занимаются: рецензируют, обдумывают, отбирают явления текущей литературы. Текущей не мимо, а сквозь них, ими же, газетой и журналом, направляемой в те или иные русла.
В едином потоке литературы газета и журнал, кажется, хотят быть параллельными друг другу: не в концептуальном, а в таком обыденном смысле – каждому параллельно, что происходит с другим, а главное, что происходит с литературой благодаря этому другому. Газетные критики, вызывающие журналы на судебное обозрение, порой откровенно жульничают. Показания-тексты явно не дочитываются и не всегда понимаются (у самой был случай, когда обозреватель перепутал персонажей моей статьи и характеристику, данную мной одному из них, приписал совсем другому), приговоры выносятся пристрастные, а то и прибауточные. От журнала, переведенного в газетный формат, остаются только рожки-хохмочки да кепки-заголовки. Это и не оглавление журнала, потому что критик избирательно называет публикации, и не обзор, потому что упоминаемые тексты не объединены аналитической мыслью. А главное, это не отражение журнала как единого целого, как продуманной и не случайной журнальной “книжки”.
Мы решили сделать первый ход. Будет ли это шаг к сотрудничеству или бросок вызывающей на полемический бой перчатки – зависит от целей противоположной стороны. Мы нарушаем параллелизм равнодушия, чтобы сблизить наши прямые, а не скрестить шпаги.
Многие месяцы газеты обозревали журналы.
Теперь журнал решил обозреть газеты. Дотошно и с выводами.
Анализировать литературные газеты в толстом литературном журнале – все равно что прижать к коллекционному альбому полевую бабочку. Мне легко – толсто, уверенно и неторопливо – говорить о ней, носимой ветрами и подрезываемой хищными клювами. Мы встречаемся глазами: я, зверь из заповедника, где всегда – лето веры в литературу, профилактика леса от паразитов, а вострозубых ниспровергателей никак не больше, чем вдумчивых травоядных жрецов, – и она, житель дарвиновского мира выживания, где всякое случается.
Но взгляда я не отвожу.
Потому что для большинства юных тварей, желающих породниться с подвидом критиков, литературная газета становится первой и настоящей школой жизни. Будучи студенткой журфака МГУ, я писала рецензии для еженедельника “Книжное обозрение” и тусовочные репортажи для четвергового приложения к “Независимой газете” (далее называемых соответственно КО и НГ).
Газета в отличие от журнала. Если в “толстяках” рецензии – это свистящая галерка, приправа к основному блюду (прозе, или поэзии, или, на десерт, обзорной критической статье), то в литературных газетах рецензии – главный пункт меню. Возникает вопрос: какой вид духовного голода утоляет такой ресторанчик?
В нашу информационную эпоху так называемые “газеты рецензий” получают новый смысл. Сегодня факты избыточны по отношению к реальности и в то же время признаны главной по сравнению с ней ценностью. Книга в этом контексте – богатый рудник фактов, который отдаст свои сокровища тем, кто сумеет его разработать. Она больше не служит проводником красоты, интимным другом для медленных бесед – она не украшает и не утешает. Книга теперь – ориентирует. В вопросах права, истории философии или тенденциях литературы. Ее стоит прочитать только затем, чтобы сказать: я читал, я знаю. При этом количество книг на душу населения превышает возможности каждой из душ прочесть и освоить суммарно заложенный в книжной продукции материал. Тут-то и приходят на помощь профессиональные разработчики книжных рудников – газетные рецензенты.
Сегодняшняя газета рецензий – это слуга двух господ. Делая вид, что служит литературе, торопится угодить современности. В ней сталкиваются вечные ценности искусства и интересы современного мироощущения, ориентированного на равнодушное заглатывание фактов и впечатлений. Литературные журналы упорно держат марку принадлежности к вечному: ради сбережения элитарной культуры, высоких эстетических ценностей они часто жертвуют пробами нового, дерзновенными творческими ходами – подпадая под обвинение в консерватизме. Искажению лица журналов в сторону окостенения соответствует ощутимый крен газет в сторону нездоровой вертлявости. Все это приводит к тому, что газетная критика начинает отличаться от журнальной не столько формально – по объему, сфере обзора, свободе стиля, сколько принципиально – по своей цели, по отражаемой ею концепции литературы, по мировоззрению, основанному на обслуживании интеллектуального потребительства современного человека.
В юбилейных поздравлениях КО, опубликованных в 2000-м по счету номере этой газеты, выражение “океан книг” встречается трижды. Ценность литературной газеты, по мнению читателей, прежде всего связана с тем, что “прочитать то, о чем подробно рассказали журналисты в каждом номере, <…> – за неделю немыслимо. А те книги, что были хотя бы бегло упомянуты? Не месяц, год потребуется! <…> И чтобы не заблудиться в этом океане книг, в океане времени и информации <…> нет лучшего лоцмана, чем наша любимая газета” (писатель С. Лукьяненко. КО от 11.10.04).
Газетные рецензенты подают интеллектуальный фаст-фуд. Зачастую это простой пересказ книги или указание на то, почему ее стоит: купить, купить и прочитать, выбросить в окно. В журнале книга рассматривается как явление мысли и искусства, в газете – просто как явление, одно из мельтешащего зудливого роя себе подобных. В журнале книгу смакуют – бережно, с оговорками и сохранением ее исходной противоречивости. В газете ее перемалывают в полуфабрикат из максимально простых компонентов. Цель газеты – успеть книгу зарегистрировать в расчете на то, что читатель не столько жаждет прочитать ее самостоятельно, сколько боится потерять байты не нужной, но модной информации.
Таким образом, газетные рецензенты поддерживают престиж эрудиции – ложного количественного знания, пропагандируя беспорядочные и безлюбовные связи с книжными новинками.
Но они становятся и первыми жертвами этого стандарта.
На литературную газету возможно смотреть с двух позиций – читателя и критика. Первому она удобна – второму утомительна. Первого развлекает – второго разочаровывает. Читать газету рецензий – аристократично, работать в ней – каторжно.
Быстрее, короче, легче – эти условия газетного забега для вдумчивого рецензента изнурительны. Особенно если он юн и еще не разучился смотреть на книгу с уважением и считать подробный всесторонний разбор ее своим первым долгом. Многие, и я в том числе, начинали с мини-рецензий в КО, с максимальным объемом в 2,5 – 3 тысячи знаков (ср.: объем журнальной рецензии – от 8-ми до 14 тысяч). На этой кратчайшей дистанции ты успеваешь только поставить плюс или минус, заинтриговать сюжетом, скрыть развязку (а чтоб покупали активнее!). Большинство таких рецензий в газете начиналось излюбленными словами заведующего отделом рецензирования: мол, такой-то – писатель в России известный. Вообразите мое бешенство, когда и мой материал был проштемпелеван чужеродным: “Сол Беллоу – писатель в России известный…”.
Можно было писать как угодно качественно или небрежно – в КО все равно тебя жестоко правили, а в НГ все так же равно не правили никогда.
Эти на первый взгляд противоположные редакторские стратегии на деле выражают одно и то же отношение к слову рецензента. В обеих газетах принят стилистический пофигизм, в отличие от профессиональной, уважительно-обучающей работы редактора в журнале. Газетный критик, разбирающий особенности чужой эстетики, сам таковую не предлагает. Ему удобно орудовать безликим словом-попкорном, легким и вспухлым, быстро надувающим необходимый объем.
Не нужен ему и весомый повод заговорить о книге. В газете можно задать такую тему: “Поделюсь летними впечатлениями”, – и написать о мерзком отдыхе на море, с летней жарой и злыми таможенниками, прибавив к этому указание на книги, которые автор статьи во время всего этого безобразия читал, и закончить так: “Поверьте мне на слово: Чандлер – большая литература” (Ян Шенкман. НГ от 16.09.04).
Газетный критик, пропустивший через себя немереное количество разнотемной и разноуровневой литературы, становится прозрачным. Исчезает как субъект с твердыми границами вкуса и плотностью идеалов. Он становится объектом, мимикрирующим под цвет прочитанного. Газетный критик – первая жертва информационного общества. “Вот перечень того, что я узнал в последнее время из беспорядочного чтения: <…> 1. Практически изобретены вечный двигатель, машина времени и философский камень. 2. Ужасы германского фашизма сильно преувеличены. Не было никаких концлагерей и газовых камер. <…> 3. Иван Грозный – собирательный образ. 4. Нас зомбируют некачественным чаем и двадцать пятым кадром. Что мы делаем в натуре, никому не известно. <…> Мир начинает мерцать. Культурные слои – разрыхляться. Всякая фраза отзывается эхом: а почему бы и нет?” (Л. Костюков. НГ от 10.06.04).
Основы бытия гибки, как ложка в фильме “Матрица”, – что уж говорить о принципах рецензирования?
Газетной критике свойственна бездоказательность, ко всякому ее суждению хочется прибавить слово “якобы”. В газете критик научается ловко отделываться фразами-печатями типа “книга хорошая”, “очень английская книга” и даже – “книга хорошо пропесочивает мозги” (последнее – А. Коробков. НГ от 5.02.04). Слова бросают на ветер, как фантики, они несут ложь необязательности: “Каждое слово, каждая буква – продуманы чрезвычайно тщательно. Еще бы и опечаток в книжке не было…” (Е. Лесин. НГ от 8.04.04); “Щуплов пишет емко, внятно, зримо. Утонченно, но не отвлеченно. Изощренно, но не отрешенно. Сдержанно, но страстно. Прямо и просто…” (Е. Лесин. НГ от 22.04.04). Бывает и совсем спорное: “…хотя лучший из трех Толстых – Алексей Константинович. И писатель гениальный (все-таки один из авторов Козьмы Пруткова), и человек приличный”; “Не дешевая сентиментальность и ложная романтика, как в худшей советской книге “Алые паруса”…” (Е. Лесин. НГ от 22.01.04).
Не всегда поймешь, в самом ли деле критик такой простачок или только дурочку валяет, издеваясь над читателем: “Сорокин всегда писал хорошо. Как орловский помещик. Есть пассажи поистине уникальные (далее следует фрагмент из одного предложения, в котором элементарно перечисляются через запятую занятия и службы персонажа. – В.П.) <…> Уже роман, а ведь одно предложение, нами причем усеченное!” (А. Вознесенский, Е. Лесин. НГ от 16.09.04).
Или: “Курицын обратил свой <…> язык (не в смысле – часть тела!) по прямому и главному назначению: сделал действительно классную прозу, которую и читать легко, и пара мыслишек в ней нет-нет да и промелькнет. <…> В “Аркашоне” он сделал то, что умеет лучше всего: складывать буковки в слова, а слова в предложения. Да так, что и самому в кайф <…>, и народ оттягивается” (А. Вознесенский. НГ от 26.02.04).
В газетной редакции без труда устанавливается атмосфера пренебрежения литературой как искусством, процессом и сферой деятельности. Только здесь становится таким употребительным слово “книжка”: “дайте книжку”, “книжка такого-то”…
Обобщенный образ газетного критика для меня легко воплощается в фигуре живой и в то же время символической – Евгении Лесине. Помнится, курсе на третьем, еще не будучи знакома с ним, писала о нем учебную работу. Меня еще тогда поразило чувство абсолютного неверия в свое дело и разочарованности в литературе, к которому в итоге сводились почти все его рецензии (в то время он работал в КО). “Может быть, человеку, не погруженному в ежедневные писательские дрязги, не обязанному рецензировать всякие там книжные новинки и не ненавидящему все российское книгоиздание <…> и всех российских писателей <…>, книжка Платовой покажется обычным детективом. А я все прощу – кому угодно! – только за один пассаж: “Господи, нельзя лишать человека жизни только на том основании, что он плохой писатель! – Нельзя. А жаль”.” (Е. Лесин. КО от 22.10.01). При переходе в НГ настроение критика несколько поднялось, суждения его стали тоньше и уместнее, а взгляд на литературу – спокойнее и свежее (думаю, это связано с выигрышными по сравнению с КО особенностями НГ, о чем речь пойдет ниже). Но и на новом месте работы он остается верен своему амплуа.
Лесин может служить символом не только разочарованной усталости газетной критики, но и ее аллергии на великое, сильное и пафосное в литературе. Не то чтобы это какая-то подрывная деятельность и вредительство. Скорее некая карнавализация. Критик как санитар леса. Очищает озера от тины тривиальности. Валит важные дубы, чтобы тонким деревцам рослось вольготнее. Ниспровергает общепринятые идеалы, вольно или невольно проверяя нашу веру в них и оживляя наши о них представления. Из позитивных примеров такого рода деятельности – статья, посвященная 100-летию со дня смерти Чехова, в которой Лесин защищает игровой, менее видный план литературной биографии Чехова перед стандартно-дубовым представлением о нем как о “великом русском писателе”: “2 июля (по старому стилю) Антоши Чехонте, Балдастова, Человека без селезенки (так он подписывал свои первые фельетоны и юморески) не стало. Остался только великий русский писатель Антон Павлович Чехов, автор “Чайки” и “Вишневого сада”, “Человека в футляре” и “Палаты № 6”. <…> Самый популярный ответ на вопрос “Что для вас Чехов?”: я не очень люблю юмористику, для меня Чехов прежде всего – автор гениальных пьес. Кто спорит, что пьесы хороши? <…> Чехов для меня – фельетонист. Еще и потому, что доказал всем нам: низких жанров не бывает. Бывают низкие (снобистские) представления. Считается: юморески и пародии Чехов писал для денег, а пьесы – для вечности. Все, что писал Чехов, он писал для денег. И – для вечности” (НГ от 1.07.04).
КО в отличие от НГ: спецы и творцы. Выбор читателя в пользу НГ или КО – своеобразный психологический тест. Относиться к этим газетам с одинаковым интересом невозможно. Между ними нет подлинной рыночной конкуренции, зато есть сильное поле напряженного оппонирования. Очевидное, может быть, не самим сотрудникам изданий, а стороннему, но постоянному читателю.
НГ с задорными передовицами и по виду, и по духу больше похожа на газету, КО уменьшена и запакована в обложку – как книга. В романе “Улисс” Джойс угадал газетную стихию – воздух. Вихри слов, дуновение мыслей. НГ – воздушна, как газета, просторно оформлена, в ее материалах чувствуется стремительное движение крылатой газетной мысли. Вся она – о литературной атмосфере. И создает атмосферу – болтовни, игры, литературы, литературного сообщества. КО – земляная, она прочно стоит на шершавой почве обложек в глянцевых лужицах иллюстраций. Ее страницы – шрифтовой чернозем, слишком плотный, чтобы пропускать воздух концепций и легких фраз.
НГ посвящена литературной жизни в самом общем понимании этого слова, ее аудитория – это все читательское думающее и высказывающееся сообщество. КО погружена в реалии книжного бизнеса, ее аудитория – профессионалы издательского дела и читатели-библиофилы, которым книга интересна скорее как объект коллекционирования, чем как равноправный партнер для размышлений.
Интересно, что НГ воспринимает книгу только как часть мира науки и искусства. Она не берет на себя труд рецензировать книгу вообще – как источник любых сведений и рекомендаций. В КО, напротив, встречаются удобные для читателя-специалиста полосы типа “Деловая литература”, “Управление людьми и процессами” и “Как нам организовать свой бизнес”.
НГ в отличие от КО создает оригинальный образ небольшой, увлеченной литературой толпы авторов и читателей. Она одушевлена, тогда как в КО люди безмолвны и разобщены, газета предметна и внутрикнижна.
Информационная полоса “События” в НГ посвящена людям, и это решающий фактор в определении духа газеты. В рецензиях (иначе не скажешь) на презентации и поэтические вечера вольно (и не всегда положительно) трактуются не только содержание мероприятия, но и пространство зала, и голоса, и манеры выступающих, и костюмы, и вид за окном. Рецензия на вечер легко превращается в рецензию на звучавшие стихи. Газетная информация как свободный художнический жанр – где еще это видано?
В КО анонсируют продукцию издательств – в НГ объявляют о клубных чтениях и презентациях, чтобы читающе-пишущее сообщество пришло и объединилось. В НГ любят перечислять vip-людей, явление которых на вечере само по себе важно, ибо показывает, что “литературная общественность не дремала” (Ю. Качалкина. НГ от 9.09.04).
В КО новости жестко структурированы и никогда не переходят в аналитику. 190-летию Лермонтова в НГ была посвящена прочувствованная передовица, посвященная символизации образа поэта (Ян Шенкман. НГ от 14.10.04), в КО напечатана информация о юбилейной выставке в Государственном литературном музее.
В НГ на последней полосе помещается сказка (фантазия, притча или сатира – уж как получится), с рисованной картинкой редакции. Рецензии и статьи иллюстрированы не только сканированными обложками книг, но и репродукциями картин с остроумными неожиданными подписями; к примеру, под известной картиной М. Нестерова “Видение отроку Варфоломею” значится: “Русское поле экспериментов. Призрак Ольшанского благословляет отрока Геласимова” (НГ от 23.10.03). Все это создает эстетическую наполненность газеты, полистать которую – уже отдых и удовольствие.
На каждой тематической полосе в НГ ведущий рубрики предлагает свою статью-введение, статью-манифест. Газета, таким образом, претендует на постоянный анализ, определение тенденций, на обобщение и просвещение. К сожалению, в КО мною замечена только одна полоса со статьей ведущего рубрики, посвященной духовной или литературной тенденции, – страница П. Дейниченко.
КО не свойственна читательская брезгливость. “Как кровеносная система, “КО” омывает все тело литературы и книгоиздания – и трепетные ланиты, и, простите, задницу” (писатель А. Иванов. КО от 11.10.04). Если в НГ рецензия на книгу Арбатовой или Мадонны – хулиганство и повод для мастерского стеба, то в КО Маринина, например, всерьез разобрана на полосе “Беллетристика”. КО рецензирует излишне много книг иностранных авторов, так что создается впечатление, будто в российской словесности совсем ничего не происходит. И если кто сможет – пусть объяснит вместо меня, по какому принципу отбираются “книги недели”? Мне так ни они сами, ни рецензии редакции на них ни о чем не говорят.
Рецензии в КО часто сводятся к пересказу, порой они с него и начинаются; скажем, со слов типа “герой этого произведения…”. КО слишком погружена в книгу, отгорожена от мыслей извне, от эстетических оценок. Она вся в книжном бизнесе, в книжных профессиональных стандартах. Сравним хотя бы две рецензии на поэтический сборник Г. Кружкова “Гостья”. Ю. Качалкина в НГ делает попытку интерпретировать художественный мир поэта, подобрать к нему ключ-метафору и в результате находит несколько черт, индивидуализирующих авторский облик Кружкова (НГ от 30.09.04). Д. Давыдов в КО не погружается в поэзию – разбирает книгу: замечает, что поэтическая серия издательства, где вышел сборник, успела “себя великолепно зарекомендовать”; сообщает о том, что Кружков – переводчик и поясняет, как поэт и переводчик сочетаются в авторе с технической точки зрения; обозначает сюжеты стихотворений, а в итоге приходит к выводу, делающему Кружкова фигурой банальной, потому что о ком только не говорят критики: “задумчивая печаль”, “незлобная ирония” (КО от 18.10.04).
КО рекламна, что плохо сочетается с возвышенной задачей литературной критики. В газете регулярно публикуют рейтинги продаж – ложную шкалу книжных ценностей. Появляется там и “джинса” – порой, правда, выделенная в цветную рамочку. Язык такой, цветной, рецензии звучит возмутительно дешево: “Я прочитал первую (книгу серии. – В.П.) <…>. Теперь читает моя жена. Читает она по ночам, отчего наша супружеская жизнь временно прекратилась. Спрашивайте на прилавках” (И. Журавлев. КО от 1.11.04).
Итоговое впечатление: КО – отраслевая газета, посвященная внутренним проблемам издательского бизнеса. “Что – о чем – почем” – это “что – где – когда” КО. Литература для нее – это не сфера духовной деятельности, а бизнес, ремесло, и потому в газете много внимания уделяют проблемам переводов и иллюстраций, истории публикаций и переделу собственности в издательских компаниях. Во вкладке “PRO” газета представляет “людей книги” (именно: книги, а не литературы) – продавцов, редакторов, переводчиков. Это важно и интересно, но к просвещению и развлечению читательского сообщества может иметь только случайное отношение.
Главной удачей НГ, по моему мнению, стало приглашение в 2003 году С. Шаргунова, тогда начинающего писателя, на роль ведущего рубрики молодых “Свежая кровь”, в каковой роли раскрылся талант Шаргунова- публициста. А главной интригой – полемика между ним и предводителем “поколения 90-х” (или: за-тридцатилетних) Л. Пироговым. В 2003 году оппоненты спорили о постинтеллектуализме, а если конкретно – о том, жива ли литература и насколько искусство может по правдивости и ценности соперничать с явлениями реальной жизни (см., например, НГ от 31.07.03 и 7.08.03). Шаргунов, человек в литературе свежий и волевой, выступал за приоритет стиля и формы, за авторство и личностность в искусстве (см. его “Орангутанги не пишут книг”, НГ от 14.08.03). Пирогов – за то, что литература умерла, что чтение убивает реальные чувства, что будущее – за “старыми письмами, найденными на чердаке, чужими дневниками, извлеченными из перевязанной ленточкой обувной коробки, – это “литературный постинтеллектуализм”. Их интересно читать не потому, что они “хорошо написаны”, а потому, что они – настоящие” (Л. Пирогов. НГ от 26.02.04).
В концепции Пирогова и мыслях приглашаемых им авторов видна истерическая жажда жизнепознания, свойственная буквенному, разочарованному сознанию. Их статьи исполнены (неявного, быть может, и самим авторам) подозрения, что жизнь и реальные подвиги – где-то там, за пределами их собственных и чужих слов.
Полоса Пирогова “Внеклассное чтение” противоположна полосе “Свежая кровь” и в то же время параллельна ей: обе посвящены проблемам своего поколения, обе манифестационны. В их лице сталкиваются 20-летние и 30-летние, будущее и прошлое, творчество и консервация, дерзание и скепсис. Одни не стесняются признаваться в бессилии и малодушии – другие не стыдятся демонстрировать мощь и веру.
Идея полосы “Внеклассное чтение” – консервация жизни, подразумевающая, что дальше пустота (тишина, гроб, массовая культура – как угодно): “А давайте <…> сделаем музей настоящего? <…> Будем записывать всякую ерунду, класть в бутылку и кидать эту бутылку в “Независимую газету”?” (Л. Пирогов. НГ от 5.08.04).
Один из выпусков “Внеклассного чтения” был посвящен самоощущению поколения 30-летних. Для понимания его важно делать акцент не на психологических особенностях возраста, а на анализе исторических обстоятельств: 30-летние – это поколение, выросшее на сломе старосоветской модели жизни и мышления, открывшейся непрочности и опасности свободы, итоговом осознании относительности любых принципов и идеалов.
Полоса Шаргунова – в противовес – решает проблему объединения молодого поколения. Опять-таки – не по возрасту, а по мироощущению: “пафос, твердость, духовный поиск, авангардный мятеж” (С. Шаргунов. НГ от 3.06.04). Начинавшаяся как пространство для радикальных манифестов и рискованных вызовов, спровоцированных ощущением одиночества и априорной непонятости юных сил, “Свежая кровь” постепенно стала вестником молодой литературы: на полосе стали появляться материалы о молодых писателях с отрывками из новой прозы и авторитетные мысли о будущем словесного искусства.
Напоследок – о личных предпочтениях. Уже два года я регулярно покупаю НГ. Сначала – чтобы не пропустить полосу Шаргунова. Теперь – ради концептуальных и публицистических статей любых авторов. И только в последнюю очередь – из-за рецензий. Газету интересно перечитывать, и я храню ее – в больших подарочных пакетах.