Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2005
Скотти оказался полнейшим разочарованием. Полнейшим. Миша всегда давал ему шанс. Всякий раз, когда на берегу моря он видел Скотти, совершенно пьяного, лепечущего слабым голосом о том, как сильно он хочет рассекать волны на серф-доске, в его облике Мише мнилось что-то большее: что Скотти не так прост и что он еще проявит себя.
Но сейчас иллюзии, и так еле теплившиеся, разбились абсолютно. Скотти предстал во всей своей красе. Просто алкоголик. Грязный. Грубый. Неинтересный. Его когда-то красивая копна волос (что, может, и было главной составляющей его внешней загадочности) совсем свалялась. На голове рваная фетровая шляпа. Сидя на лугу под старым дубом, он орал непристойности. Между ругательствами издавал непрерывный звериный рев. Все это делалось безо всякой изюминки. Не было даже молодого задора. Все карты раскрыты. Никакой тайны. Просто пьяная вульгарщина.
Из окружающих никто, похоже, не получал особого удовольствия от поведения Скотти. Миша вообще сидел с кисловатой миной, а Ники, хотя и выказывал свое расположение к такому виду общения с миром, сам под него не подстраивался.
Дело в том, что по дороге с вечеринки Ники и Скотти даже поссорились из-за Миши. На вечеринке, которую они, в общем, проспали, а Миша принял ЛСД, Ники, проснувшись (было это уже в воскресенье утром), проникся любовью к Мише за его тихое и скромное поведение. По пути обратно в Брайтон Ники не отходил от Миши и всем своим видом отдавал предпочтение его компании. Это, по-видимому, задело Скотти, потому что в какой-то момент Миша уловил, как он истерическим голосом что-то говорит, вернее, кричит Ники, обвиняя того в измене. Так что Миша всячески норовил поправить ситуацию, стараясь поровну заговаривать с каждым из них, хотя Ники интересовал его гораздо больше.
“Да, – говорил Ники, – ты рассортирован, Миш. Ты разобрался в жизни. Мне тоже надо это сделать. Думаешь, я не смогу? Да это все из-за наркотиков! И из-за этой страны проклятой. Здесь сплошные туманы. Уеду отсюда. Думаешь, во мне нет потенции? Ведь все друзья отца уверены, что я на героине, а я пока нет”.
Так они шли по направлению к брайтоновскому дворцу. Хотя было еще рано, но воскресный день начал разгоняться и принимать угрожающую интенсивность, а Миша, находившийся под действием ЛСД, пребывал в хрупком состоянии и воспринимал все довольно остро. Было решено идти на поляну перед дворцом, к старому дубу – единственное место, где под сенью дерева можно было схорониться и обрести спокойствие на тот момент дня.
Там Ники взял инициативу на себя. Жизнь, говорил он, – заковыристая штука. “Скажу определенее: я ее недолюбливаю. Даже ненавижу. И это все потому, что больше всего я ненавижу людей. Они тебе ничего хорошего не принесут. Они все падлы”. “Ну это ты слишком, – ответил Миша, – зря ты так”. “Да, хороший сегодня день”, – ни с того ни с сего произнес вдруг Ники. День был действительно отличный. Ни облачка, солнце начинало бить из-за стен дворца, пока ласково. “А я все равно не получаю никакого удовольствия. И это все из-за людей. Ни одного хорошего человека не видел. Они…” “Ни одного хорошего? – удивленно спросил Миша. – А я, а Скотти?..”. “Да встречал я нормальных людей! Мой отец, например. Я был с ним в Ирландии. Там всё намного чище, и люди тоже. Там были его друзья, и все они стоящие люди. Я люблю своего отца… У них был кокаин, мы его нюхали целую неделю. Помню, проснулся утром, сразу к мешку – и из чайной ложечки. А отец ко мне подходит и говорит: ты осторожно”.
Воцарилась пауза.
Ее прервали вопли Скотти, который к тому времени успел залезть на ветку дуба. Он трясся на ней, пытаясь сломать, и орал на голубей. Ники посмотрел на орущего Скотти и рассмеялся. “Гляди на Скотти. Он тоже стоящий парень. Настоящий человек. Правдивый. Эй, Скотти, как там на дереве? – Скотти ответил воем. – Да, от людей ничего хорошего не жди. Так-то, Миш. А ты хороший парень. Душевный… Извините, у вас не будет сигаретки?” – спросил он прохожего. Тот не услышал или сделал вид, что не услышал: продолжал спокойно шагать. “Я же говорил! – возмущенно взревел Ники. – Они все скоты! Эй, ты, в тупике! – проорал он вслед прохожему. – Иди, иди домой к своей жене, сука!” Последнее, видимо, понравилось Скотти. “Сука!” – провизжал он в воздух.
Ники не унимался: “Эти твари! Им плевать на других! Готовы всех задавить. Смешать с грязью. Эй, Скотти, – вконец разозлился он, – слезай!” “Чего?” – с готовностью откликнулся Скотти, спрыгивая с ветки. “Если бы, – с бешенством говорил Ники, – у меня было оружие, я бы пошел всех отстреливать. Цена жизни невелика…” “Ты что?” – укоризненно сказал Миша. “Не лезь, Миш. Ты хороший парень, но ты ничего не понимаешь в жизни. Надо только так… Они убили мою мать, – вдруг резко перебил он себя, – и думают, что я не буду убивать в ответ”. “Убье-е-ем! – блаженно орал Скотти. – Всех убьем! Эй, дорогуша! – крикнул он проходящей старушке. – Мы тебя убьем!” “Жизнь – заковыристая штука, – саркастически процитировал себя Ники. – Думаешь, я ее боюсь? Я ценю то, что мне дано, но, думаешь, я боюсь уйти отсюда?” “Не говори так”, – мягко сказал Миша. Ники уставился на Мишу. Внезапно звериная ухмылка исказила его лицо. Он очень походил на койота в этот момент. “Послушай, – уперся он в Скотти маниакальными глазами, – а он, на самом деле, классный парень”. “Да, он глубокий”, – без всякого энтузиазма отозвался Скотти.
Ники живо повернулся к Мише: “Пойми, Миш, здесь ведь жить совершенно безмазово. У меня подруга Керри была. Она правильно говорила: все общество сошло с ума. Это же правда. Деньги зарабатывают. Чаи гоняют по сто раз в день. Темы перетирают – это же кошмар! О погоде, о животных. О курсе фунта. Едут очкарики на работу, во фраках своих, уткнулись в газеты, друг на друга не смотрят. Предпочитают эту дрянь, чем друг с другом общаться. Ведь человек – это ценное существо. А они на человека глаза закрывают, им бы только по шаблону этому жить. Правил этих придерживаться. Да пошли эти правила куда подальше! Вот Скотти волны на доске хочет рассекать. А я на паруснике. Там один на пристани стоит. Я его давно заприметил. Украду его и в Амстердам поплыву, в Италию. Плевать я хотел на эту Англию. Вся страна в тупике. Думаешь, этот урод, который мне сигареты не дал, не в тупике? Он мне все настроение испортил, честное слово”.
Миша заметил приближающуюся к ним фигуру. “Извините, – заговорил бородатый парень прерывающимся голосом, – я всю ночь не спал. – С его расплющенных губ стекала струйка крови. – Я был в пабе, там очень грубые люди. – Его голос перешел в плач. – Мне надо домой, а у меня нет денег…” Ники и Миша тупо смотрели на него. “Чего ты стоишь?! – Голос Скотти сорвался. – Дай ему фунт! – почти что визжал он. – Дай ему фунт!” Тут Миша словно увидел этого парня глазами Скотти. Тот, кто для него с Ники выглядел простым попрошайкой, одним из тысячи брайтонских, оказался человеком, попавшим в серьезную беду. Миша разглядел кровоподтек под глазом, рваную рубашку, множество порезов на руках, несчастные глаза. Было понятно, что он не раз пытался покончить с жизнью, что его где-то швыряло всю ночь и что его недавно избили. “Садись, – сказал парню Скотти. Тот, всхлипывая, опустился на землю. – Пойдите, принесите ему выпить и поесть, – бросил он Ники и Мише. Повернувшись к парню, вдруг нежно, почти по-матерински провел рукой по его волосам. Тот сразу успокоился, расслабился и затих. – Кто твой доктор, Хьюит или Макклауит?” “Нет, мой – Фуртадо”, – был ответ. “А, есть такой, – со знанием дела заметил Скотти и повернулся к Ники с Мишей: – Вы еще здесь?“
Они послушно побрели по направлению к супермаркету. Солнце уже вовсю палило с неба, а улицы были полны народу. Еще не до конца пришедший в себя Миша смотрел на окружающих. Паранойя: люди казались ему большими, страшными, гиперактивными, спешащими по каким-то таинственным, жутким делам. “Почему они не в церкви? – подумал он. – В воскресенье”. Ники шел рядом с ним понуря голову. Он не обращал никакого внимания ни на что, жара его, видимо, достала. Мишу толпа, наоборот, интересовала, несмотря на его страх. Девочки, девочки, девочки. Английские, иностранки. Все-таки Брайтон шикарный город! Они съезжаются сюда со всего мира. И все ради любовной игры. В которой он, Миша, играет не последнюю роль. Ведь он такой красивый. Особенно в сравнении с деформированными лицами английских парней. Мишина французская подруга Блюм говорила, что это из-за неизбежного кровосмешения. На таком-то маленьком изолированном острове… Тут требовалась единственная поправка: в игре Миша не смыслит ничего. Он не может подойти к девушке. Но смесь его неуверенности с незаинтересованностью так далеко зашла, что он даже перестал стараться. И посему выглядит настоящим игроком. Вот уже год, как он ловит на себе постоянные взгляды лиц женского пола. Не вожделенные ли? Причем и от таких, о которых даже не мечтал. Получается гениальный блеф. Своей неискушенностью он производит впечатление бывалого парня, эксперта. Нутром он чувствует, что стоит ему открыть рот, и его тайна будет раскрыта. Посему и держит при себе что-то, что, как ему кажется, заставляет женщин трепетать.
Так он брел по Брайтону, погруженный в свое обычное самосозерцание. Оно же – самокопание. “Произвожу на них, произвожу. Вот опять произвожу, – мелькало у него в мозгу. – А, как она на меня посмотрела!” Подтянутая старуха, с таким же стариком-мужем, ничего не подозревающим, одарила его интенсивным взглядом. Призывным. Это Брайтон, тут такие старухи.
Когда зашли в супермаркет, Миша удивился, как все-таки хорошо за эти годы научился воровать! Много лучше Ники. Тот совершенно раскис и ходил по магазину, ему только мешая. Миша взял ситуацию в свои руки. Приказал Ники держаться его, а сам, притворяясь, что делает покупки, привычным движением засовывал себе под мышки хлеб, ветчину, пиво. Тщательно прикрывая награбленное полой куртки и проявляя выработанную временем сноровку выглядеть, будто там ничего нет, он встал в очередь, купил какую-то мелочь и затем позвал Ники из магазина.
По пути обратно говорили мало.
Дойдя до места, они увидели, что парень совсем успокоился и разговаривает со Скотти. “А ты знаешь Клифа Ричардса? Я люблю Клифа Ричардса”, – обращался он к Скотти, глядя на него, как ребенок. “Да”, – покровительственно. “А Фила Коллинза?” “И Фила Коллинза тоже”. Скотти благосклонно посмотрел на Мишу с Ники: “Чего вы там принесли?” Взял от Миши покупки, отломил горбушку, накрыл ветчиной, протянул парню. Тот жадно впился зубами. “Сейчас еще пива”, – сказал Скотти, откупоривая банку. Когда парень наелся и напился, Скотти вывалил всю мелочь и затем, заставив Ники и Мишу сделать то же, вручил парню общие сбережения. “Как мы условились? Ты к врачу своему завтра пойдешь? ” – спросил его Скотти, когда тот встал, чтобы уходить. “Обязательно”. “А к социальному работнику?” “Обязательно”. “Еду можешь с собой взять. Если что, знаешь, где меня найти: пляж, кафе “Cаб”. Парень, нагруженный едой, растворился.
Скотти огляделся. Он поймал на себе взгляд Миши, полный уважения, моментально понял, что к чему. Впервые посмотрел на Мишу оценивающе и с проблеском кое-какого интереса. Подошел к нему, замялся. Наконец прервал обоюдное молчание: “На дерево хочешь?” “Здесь останусь”. “А я полезу”. И вправду, тут же стал карабкаться на ветку.
День разгонялся, окружающий мир сильно оживился. Народ прибывал. Мимо прошел оборванный парень с саксофоном. Остановившись примерно в двадцати метрах, он сел прямо на тротуар, положил перед собой шапку и заиграл. Заиграл он неожиданно хорошо. Но для них троих всё вокруг будто находилось в другом измерении. Под сенью дуба, защищенные им, они пребывали в таинственном и даже сказочном пространстве. Так по крайней мере казалось Мише.
Ники на какое-то время погрузился в раздумье. Потом он повернулся к Мише: “Миш, скажи, ты жизнью доволен?” “Вроде бы”. “А счастлив?” “Счастье – понятие странное. Вот здесь, в Брайтоне, все как один одно и то же талдычат: “Я здесь, чтобы быть счастливым”. А для меня хорошо, когда нормально. Нормально – и я доволен. Счастье было в детстве. Когда с семьей каждое лето в Латвию ездил – на море. Балтийское. И мы с отцом утром на берег выходили, зарядку делать. Перед тем как окунуться, по пояс в море заходишь и осматриваешься. На небе ни облачка, а по воде зайчики от солнца пляшут, ты замираешь и говоришь себе: это все мне. Вот это было счастье. А так, в основном, у меня все просто нормально”. “В отличие от тебя у меня все не только не нормально, а, прямо сказать, ужасно. Вся жизнь вверх тормашками. Сплошные неурядицы. Это мягко говоря. Правда, были у меня свои моменты. Ну на экстази там. Когда матушку встретил после десяти лет разлуки. И девушка одна минут двадцать счастья дала. А так я, считай, страдалец номер один”.
Чье-то мужское лицо вдруг врезалось между ними. “Вы знаете, – произнес человек, нос его был совершенно заложен, – мне очень надо открыть этот чемодан. – Он показал всем квадратный черный дипломат. – Потому что последний раз, когда я попробовал кокаин…” Миша посмотрел на Ники. За долю секунды тот преобразился. “Открой ему чемодан! – крикнул он сиплым голосом. – Надо открыть чемодан! Откройте! – орал он и рвал крышку. Замки были с кодом, и чемодан не поддавался. – Ты точно забыл код?” – спросил Ники. “Вообще-то мой бизнес в Лондоне, но сейчас у меня серьезное дело в Брайтоне…” “А черт!” – взвыл Ники, снова пытаясь взломать чемодан. “По всей видимости, твой бизнес сорвется, если мы это дело не взломаем”, – резонно прокомментировал Миша. “Мне, действительно, не по себе, – затараторил неожиданный гость. – Эти замки давно застопорило. Так что колбасит не по-детски. Последний раз, когда…” Миша разглядел его. Он был что называется “модный” наркоман. Волосы тщательно зачесаны назад, брови отсутствуют или были выбриты, вены аккуратно заклеены маленькими кусочками пластыря. На истощенном теле обтягивающая майка и черные джинсы. Его, и правда, заметно плющило: беспокойный взгляд маленьких беличьих глаз никак не мог ни на чем задержаться, казалось, он не отдавал себе отчета, с кем и почему разговаривает. “Сигарета есть?” – нервно спросил он Скотти. “Нету у меня никакой сигареты, – враждебно ответил тот, – особенно для тебя”. Было видно, что Скотти не очень впечатлило появление пришельца, тем более что содержимое чемодана его мало прельщало: он вел себя недоброжелательно, агрессивно. “И кому ты несешь свой чемодан? – нагло спросил он. – Говори, я здесь всех знаю”. Наступила пауза.
“Забыл, – произнес наконец парень. – Слушайте, это дело надо срочно открывать”. “Так ты приехал из Лондона? – светски начал Миша. – Ну как тебе Брайтон?” Тот без энтузиазма уставился на него. “Вообще-то я вербую народ, – прозвучал механический ответ. – Мне нужны свои люди в Брайтоне”. “О, да? – Ники оживился. – Я как раз об этом подумал…” “Давай сюда”, – сказал вдруг Скотти, выхватывая чемодан из рук парня. “Давай, давай, – доверительно сказал Ники. – Мы тебе поможем распространить содержимое”. Парень молча вцепился в чемодан, хватка у него мертвая. “Отдайте…” – только бормотал он. Но Скотти был гораздо сильнее. “Слушай, расслабься и оторвись от чемодана, – уговаривал наркомана Ники. – Мы тебе серьезно подсобим. Вот только отнесем его на Линиях…” “Отдайте”, – твердил парень, тяжело дыша. “Ладно, отдай ему”, – сказал Миша. Скотти неохотно отпустил чемодан. Парень прижал его к груди, как ребенок куклу. “Ну и иди тогда отсюда, если ты такой жадный”, – сказал Скотти. Тот послушно подхватил чемодан и побрел от них, мало понимая, куда его несут ноги. “Он в таком виде, что точно бы нам помог, – прокомментировал его отбытие Ники. – Да, Миш, – продолжил он, – нельзя на жизнь так уж совсем рукой махать. Иногда она может преподнести сюрпризы вроде этого. Хотя какой толк, когда чемодан мы открыть не смогли? Вообще-то я пессимист. Редко когда чего-нибудь хорошее в этой жизни вижу. Потому по наркоте и алкоголю так приударяю. Чтоб накачаться чем-нибудь и забыться. А когда я трезв, то вижу вокруг себя одни страдания. И я это бремя страданий несу самым первым. В меланхоличное настроение я впал. Вот этот саксофон, – указал Ники на сидящего саксофониста. – Этот саксофон. Вводит меня в блюз. В печаль. Блюз. Пойду поговорю с ним”. Ники снялся с места и пошел к парню. Миша наблюдал, как они разговаривают. Ники стоял, что-то втолковывая парню, а тот все так же сидел, отложив инструмент в сторону, слушая Ники и улыбаясь. Через какое-то время он подобрал свою шляпу, поднялся с земли и последовал за Ники в направлении дуба.
Теперь Миша узнал в нем того самого типа, который увел у Джонни его любимую девушку. Поскольку Джонни был Мишин друг, после этого инцидента Миша всегда испытывал к этому парню антипатию. И когда видел его на улице, то хмуро обходил стороной или автоматически одаривал обличающим взглядом. Теперь, при его приближении, Миша понимал, что придется кривить душой, если надо будет поддерживать разговор. “Садись, садись, – говорил Ники, подходя к дубу. – Я тут стуящего человека встретил. Он сказал, что не только составит нам компанию, но и даст вырученные им деньги. Ну на выпивку”. Скотти это явно понравилось. “Сколько у тебя их там, на двухлитровку хватит?” – спросил он и по-хозяйски придвинул к себе его шапку. “Подожди ты! – запротестовал Ники. – Дай человеку обосноваться”. “Ну как заработок?” – Миша первым начал разговор. “Прилично”. Он говорил сдержанным, тихим голосом, грустно потупив глаза. Несмотря на предвзятое отношение, Миша невольно стал испытывать к нему расположение. Хотя все-таки какая-то червоточинка в нем чувствовалась. Джонни был просто классным парнем – этого Миша не мог не отметить. Посмотрев в шапку, Миша понял, что от ответа “прилично” веет истинным буддизмом, то есть – довольствуйся всем, что тебе ниспослано: денег было мало. Этот подход к жизни подтвердился еще тем, что парень вынул из шапки все деньги и улыбаясь протянул их Мише с просьбой пойти чего-нибудь купить. На всех. Промочить горло. После чего приложил губы к саксофону и стал играть, теперь уже сугубо для Скотти, Миши и Ники.
Когда Миша вернулся с пивом, картина была умиротворенная. Саксофонист играл, Ники и Скотти сидели, нагнув головы, один на земле, другой на ветке – оба, казалось, дремали. Миша опустил связку баночного пива на землю, сам примостился под дубом.
День набирал мощность. Никто не знал, который именно был час, но, судя по тому, что улицы заполнились народом, валящим на пляж, перешло уже за полдень. Миша с интересом наблюдал за публикой. Будучи ревностным паломником рейвов, которые, в основном, происходили в ночь с субботы на воскресенье, утром он всегда отсыпался и потому не был знаком с теми, кто выходит из дома в это время. Состав был по большей части мажорный: студенты или уже зрелая, хорошо зарабатывающая молодежь. Но главный интерес для Миши составляли девушки: какие они у такого рода публики? А были они совершенно обалденные. Миша был уверен, что такие примы показываются, главным образом, только вечерами по пятницам и субботам. По пятницам те, которые попроще, по субботам – более изысканные. И вот, пожалуйста, их можно увидеть еще и в воскресный полдень. Миша пожирал их глазами. Вернее, из-за того, что он находился в сидячем положении, пожирал глазами те части тела, которые шли от талии вниз: попки, облаченные в обтягивающие, экстремально короткие мини-юбки, длинные загорелые ноги в туфлях на шпильках. Это было зрелище! Такое можно было наблюдать часами. Волны горячего марева, которые были ясно видны из-за жары, отшлифовывали и без того прекрасные формы, а ногам придавали некую замедленность в движениях. Не выветрившийся из головы ЛСД и играющий на заднем плане саксофон делали это зрелище каким-то не совсем человеческим видением. Миша оглянулся на остальных – так же ли они поглощены происходящим? Нет, не поглощены. Скотти восседал на ветке. Ники, ссутулясь, ковырялся в земле, саксофонист играл свой блюз.
“А вы что здесь делаете? – сказал Скотти с ветки двум проходящим мимо девушкам. – Идите к нам”. Те замешкались. Миша весь напрягся, видя, что они остановились. Те стояли, перешептываясь, изредка посмеиваясь. “Что ж вы стоите, подходите ближе, не стесняйтесь”, – продолжал Скотти. “Извините, – наконец обратилась к Ники одна из них, – а можно мы вас сфотографируем?” “Это зачем же?” “Видите ли, мы работаем для газеты, и редко когда встретишь столь живописных людей”. “Для газеты, а? Ничего плохого не напишете?” “Только хорошее. Вы не против?” В параноидном сознании Миши сразу пронеслись фотографии и статьи о брайтонских наркоманах, и представилось, как впоследствии его выкидывают из страны. “Я против”, – поспешно сказал он. “А чего, Миш, прославимся”. “Не, не, я не буду”. “А снимите меня прямо здесь”, – крикнул Скотти с ветки. Девушки щелкнули аппаратом в сторону Скотти, после чего попросили его спрыгнуть и присоединиться к Ники. Миша упрямо сидел в стороне. Несмотря на все уговоры оставался непоколебим. Скотти подобрал с земли фетровую шляпу, нахлобучил ее на голову. Ники одолжил у саксофониста саксофон, откинулся назад, театрально выставил его вперед. В момент вспышки Миша на секунду взглянул на Ники глазами девиц, и стало ясно, какая это все-таки невменяемая личность. “Составьте нам компанию, здесь немного одиноко под дубом”, – предложил Ники, когда съемки были закончены. “К сожалению, торопимся, извините”, – улыбнулись девушки и стали собираться. “А жаль, – сказал Ники. – У нас тут русский парень, ему есть чего рассказать”. “Правда? – засуетились девушки. – Как жаль, что мы вас не сфотографировали. В самую точку было бы для статьи. Вы определенно не передумаете?” “Нет, я не могу”, – окончательно смутился Миша и уставился в землю. “Ладно, он у нас тонкая натура, оставьте его”, – сказал Ники. Еще немного посетовав, девушки ретировались.
“А что, Миш, ведь ты и правда тонкая натура. В Бога веришь. Ну вот и ответь мне: для чего жить?” “Для других”. “Ты от себя так говоришь или потому, что тебя так учат?” “Откуда я знаю? Всюду слышу: в первую очередь заботься о себе самом. А я даже не пойму, что это такое. Даже не знаю, чего хочу. Я себе не интересен. Мне главное, чтобы всем вокруг меня было гуд. По мелочам по всяким. Чтобы в настроении хорошем были…” “Да если все, кто тебя окружает, гниды и сволочи, скажи мне, чего о них заботиться? Я, честно, в этой жизни смысла не вижу. Не понимаю, зачем мне ее жить. Я так даже скажу: если выбирать между жизнью и смертью, то я не за жизнь”. “Не говори так”. “Не, Миш, я серьезно. Жизнь, как говорит Скотти, – это юдоль скорби и, чтобы через все это пройти, нужно, чтоб тобой что-то двигало, чтобы интерес какой-то был. Ну девушки там на худой конец. А все, что меня интересует, – это алкоголь и химикалии. И чем больше я это употребляю, тем больше это меня двигает к смерти. Парадокс получается”.
“Ладно! – Саксофонист поднялся с земли. – Пойду еще немного денег соберу”. “Как накопишь, опять нам принесешь?” “Непременно”, – был тихий лаконичный ответ. “Хороший парень, – сказал Ники ему вслед. – Видишь: где еще таких людей можно встретить? Один из нас. Думаешь, кто-нибудь из этих ублюдков вокруг так и отдаст тебе свои деньги? Они глотку тебе перегрызут. Культ сделали. Всё ради них. Не понимаю. Я бы тоже делился. Если бы они у меня были. В них толк, когда за наркоту и алкоголь приходится платить. В остальном – пустое. У этого паренька редкий взгляд на жизнь. Детский. Дети знают, что к чему. Им дана праведность. Принимают жизнь как надо. Просто все как есть на самом деле. Чем взрослее, тем больше все по-уродски. Больше врем. Погрязаем в мелочах. Маска, фасад. А все для чего? Чтобы защищаться и оправдываться. А нутро – чернеет. Нет, Миша, редко, Миша, встретишь среди взрослых, чтобы принимали все как есть. Ты тоже, Миш, уникально на жизнь смотришь, да ты сам, как ребенок”. Миша кивнул: “Согласен. Хотя я и не такой. В общем, рождаешься и тут же начинаешь умирать”.
Вдруг опять все вокруг наполнилось людьми, которые ворвались, как хаос, сразу стало тесно. Впечатление было такое, что они находятся в маленькой комнате и ее запруживает галдящая толпа. Хотя пришли всего три новых человека. Один был лет сорока, лысеющий, на вид даже благообразный, правда, немного ободранный. Второй, парень лет восемнадцати, вроде бы ничем не отличался от первого, а при этом похож на него не был. Казалось, что или молодой выглядел, как старичок, или старший, как младенец. Все время они держались друг друга, словно были любовники или связаны кровными узами. Третий был неприметный крепкий блондин с пакетом в руке. Он появился немного позже, но по поведению двух остальных было видно, что их пути уже пересекались сегодня. Гости захватили инициативу, как будто они вошли на вечеринку: сразу стали тянуть скатерть на себя. Сидели и откалывали шуточки. И сами над ними смеялись. Ники и Скотти пытались поучаствовать в новом социуме, но постоянно захлебывались. Слишком нервно реагировали на реплики пришельцев, все время невпопад. Было непонятно, знают ли они этих людей или нет.
“Ну что, – спросил старый, – облапошим кого-нибудь сегодня?” “В воскресенье-то – грех кого-нибудь не облапошить, – ответил молодой. – Точно, это будет наша дань Богу”. “Только не надо мне про Бога”, – сказал блондин. “Он у нас осторожно к этой теме относится, – прокомментировал старый. – При нем ее лучше не затрагивать, а то, кто знает, что может случиться…” “Случиться может все что угодно, лучше это не будоражить”, – сказал блондин. Вдруг он повернулся к Мише: “Ты чего сидишь весь из себя такой независимый, в разговоре участия не принимаешь? Это неуважительно. Добавь чего-нибудь в нашу беседу”. “Да я вообще-то не оч-чень поннимаю, о чем вы…” Миша стал заикаться и даже немного струхнул. Внезапно блондинистый парень впился ему в руку: “Она не отдает мне моего сына. – Лицо его сделалось злым и острым. – И мой сын сам не хочет меня видеть. У них есть план. План против меня. Может быть, даже убить меня”. Несмотря на то что вцепившаяся рука мешала сосредоточиться, Миша попытался свое асоциальное поведение исправить. “Ты давно своего сына видел?” – участливо спросил он. Тот посмотрел сквозь него стеклянными глазами и процедил: “Никак не припомнить, сэр. – Потом повернулся к старому и молодому: – Был я сегодня на высоте, а теперь опускаюсь в бездну. Уть, уть, уть, уть, уть…” – вдруг защебетал он. Ники и Скотти передернуло. Старый и молодой одновременно заржали. “Как канарейка”, – сказал молодой. “Мы уже видели сегодня одну цыпочку-канарейку”, – сказал старый. “Желторотую”, – добавил молодой. “У нее весь покрой золотой был, надо бы ей дать почирикать под мою дуду”, – сказал старый. “А под мою?” – спросил молодой. “Твоя дуда – слишком молода, – сразу ответил тот, оба залились одинаковым смехом. – Ладно, пора продолжить нашу миссию”. “Миссию боевых петухов, – подтвердил молодой, – спасти планету. А этого перца мы вам оставляем”, – указал он на блондина. И, забрав несколько банок пива, они так же внезапно исчезли.
Блондин лежал на спине, посасывая травинку. “Мне вчера мама приснилась, – прервал он тишину. Никто не прореагировал на это заявление. – Выглядела намного моложе, чем я ее помню. Особенно глаза – такие живые, игривые. – По-прежнему никакой реакции. – На нее еще четыре негритянки наезжали”. “Наркота?” – лениво спросил Ники. “Нет, махинации с налогами”. “А что, у твоей мамы были проблемы с законом?” – спросил Миша. “Да вроде нет. Правда, она с отцом познакомилась вроде как потому, что деньги была ему должна”. Неожиданно он приложил рот к пакету, который все это время держал в руке, и стал дышать в него. Пакет сжимался и разжимался – ни дать ни взять легкие запыхавшегося стайера. “Было время, когда и я летал по наклонной, а сейчас по периметру, пер, пер, пер, пер, пер…” – вдруг затараторил он. Ники и Скотти сидели как на иголках.
Жара становилась невыносимой. Пекло страшно. Невозможно было двигаться. Даже ветви дуба перестали защищать от палящего солнца. На поляне неподалеку образовался духовой оркестр из стариков. Застывшие восковые скульптуры, готовые растаять в солнечном мареве. И примерно такого же возраста публика с детьми и внуками на траве, чтобы их послушать. Играли марши.
Дуб перестал быть обособленным местом. Все трое занервничали. Один блондин продолжал вести себя так же свободно, по-прежнему пребывая в лежачем положении, вальяжно и непринужденно болтая.
“Люди меня не любят, – говорил он. – Обижают. Вчера на вечеринке был, меня там мадам одна обидела. Не помню, чего сказала, но помню, что обидела. Как я рассердился! Ее бить не стал, но паренька одного попинал серьезно. Опустил его по полной программе. А потом расстроился весь. Говорю: “Не хочу с вами дела иметь”, – и ушел”. “А чего тебе паренек сделал?” – спросил Миша. “Да я ее наказать сначала хотел. И даже съездил ей по роже. А потом паренек под руку попался, вроде как защитник, ну я его тогда попинал слегка, кровь ему пустил”. “Серьезные у тебя замашки”, – сказал Миша. “Так, снаружи. Легкий налет. Внутри же я бел, как лебедь”. Он снова приложил рот к пакету и принялся туда дышать. “Бывают и черные лебеди”, – сказал Миша. “А я – лебедь белоснежный, беть, беть, беть, беть…”
И в секунду снялся с места. Прошел метров десять, примостился рядом с сидящим на земле упитанным человеком средних лет, завязал с ним разговор. Тот на его реплики реагировал вяло. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что сидящий не в себе. Причем довольно серьезно. Язык необычайных размеров высунут далеко наружу, буквально льющаяся река слюны, опухшая физиономия и затуманенные, выпученные, бессмысленные глаза. Мишина троица наблюдала за парой. Блондин весело болтал с ненормальным. Тот в ответ булькал. Потом достал из сумки курицу-гриль и стал ее есть, размазывая жир по лицу. Зрелище не из приятных. Предложил часть блондину. Тот, продолжая оживленно говорить, откусил от куриной ноги, пожевал и отбросил ее от себя. Ники напряженно следил. “Ну вот, – всплеснул он руками, – сейчас он его обкрадет!” Внезапно блондин приобнял субъекта, нежно мурлыкнул ему что-то в ухо и чмокнул в щеку. После этого поднялся с земли и пошел обратно к компании.
Присев рядом, он достал из кармана бумажник и стал пересчитывать деньги. Мелькали пятидесяти- и стофунтовые купюры, довольно многочисленные. “Неплохо для такого кекса”, – заметил он. “Они пенсию получают немереную”, – вяло сказал Ники. Окончив считать, блондин аккуратно засунул бумажник в карман. “Эх, побывал я в гостях у Господа Бога, теперь пора бы и назад”, – сказал он и пошел от них, словно поплыл. При передвижении степенно взмахивал руками, словно аист крыльями, и так же медленно поднимал ноги, и так же переступал. “А мальчонку своего я себе верну!” – было последнее, что он бросил Мише. Поравнявшись с оркестром, остановился против него, постоял некоторое время и вдруг начал картинно махать руками. Как в замедленной съемке. Стал дирижировать. Потом прошел через музыкантов и исчез в кустах.
Какое-то время все сидели молча. Затем Скотти вскочил и с воем помчался к дубу. Подпрыгнул, ухватился за ветку, подтянулся, зацепился за нее ногами и так провис всем телом, спиной вниз. Бешено раскачиваясь, он тянул ее к земле, стараясь сломать. “Сука! – орал он. – Суки поганые! Твари!” Ветка наклонялась все больше и стала давать трещину. Наконец, не выдержав веса Скотти, надломилась и рухнула вниз вместе с ним. Скотти лежал на земле и стонал. “Твари, твари”, – повторял он. Затем поднял руку и посмотрел на нее: она была залита кровью. Видимо, при падении сучок воткнулся в запястье. “Не принимай так близко к сердцу, Скотт, – тихо сказал Ники. – Я сразу понял, что к чему, когда он этот пакет достал”, – обратился он к Мише. Со стороны Скотти ответа не последовало, стоны постепенно затихали. “Эх, на душе у меня чего-то черно, – вздохнул Ники. – Ладно, сидеть здесь смысла нету. По такой жаре недолго и околеть”. “А куда идти-то?” – спросил Миша. “На пляж, там, наверное, Айки будет”, – наконец проронил Скотти мертвым голосом. Никто не сдвинулся с места. “Все, здесь больше не выдержать!” – Скотти первым поднялся с земли. “Подожди, Скотт, – хмуро сказал Ники, – вместе пришли, вместе уйдем. Пошли, Миш, даже ты меня сейчас не развеселишь”. Они подобрали оставшееся пиво и побрели на пляж.
Так что не только Скотти оказался полнейшим разочарованием. И Ники оказался полнейшим разочарованием. И Миша оказался полнейшим разочарованием. Миша больше всех.