Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2005
* * *
Спокойно стою себе в тамбуре.
Курю сигарету приличную.
Ничем вроде не отличаюсь
от прочих командировочных.
Спокойно стою, но не робко.
Доехать хочу до Казани,
хотя согласился б и за море,
устроил бы жизнь свою личную…
Но тут, раскрасневшись не с чаю,
заходит мужик в тренировочных
и ростом мне до подбородка.
Нет, я совершенно спокоен.
Со мной как всегда мое прайвиси
(нет, чтоб он припёрся попозже!).
Курильщиков сдуло как ветром
(и мне бы уйти), а на кой им…
(Ну нравишься ты ему, нравишься.)
Он тянет из пачки вопрос уже.
Я лезу в карман за ответом.
– Ну, что, – говорит он, – татарин?
– А взгляд-то его все добрей. –
Ну, что, – продолжает, – покурим? –
и смотрит уже как на брата
и вроде действительно рад,
за что я ему благодарен,
но сам я не столь рад, однако,
и надо признать, что еврей,
а он говорит, что “не надо врат!
зачем, брат? не надо врат!..”, –
так вот, без мягкого знака.
Дались мне поездки в незнаемое!
И я обещаю себе в который
раз не шастать впотьмах,
не называться евреем,
кушать один перемяч-ишпишмак
смотреть за окно,
а там все чревато делирием,
там все татары со мной заодно
ругаются билят-конторой.
Небеса над Казанью подобны валькириям.
Какими же им еще быть в ноябре, ё-моё!
Дорога-то тряская, скользкая.
И, глядя на все это воинство,
мне все очевиднее кажется,
лишь мне в целом свете не свойственно
все это татарское ханжество,
какой-то прям хамство монгольское.
Стансы
бьет верблюда, представив речку,
так я, завидев чебурек,
ударить рад по чебуречку.
И чебурек как будто рад:
так наслаждается ударом,
как бы в бессмертие снаряд,
запущенный как бы радаром;
так радуется маниак
последним хрипам жертвы милой,
которую он – так! и так! –
над свежевырытой могилой;
так жертв, умученных в лесу,
уж не страшит земля сырая;
так я гляжу на колбасу,
ее подравнивая с края.
* * *
Бросил на миг
обмолачивать рис крестьянин,
глядит на луну.
Призрачно все
в этом мире бушующем,
есть только миг…
я не очень вообще насчет книг,
но вчера я ж читал Басё,
строчки три, ну от силы четыре,
перечитывал снова и снова,
и прикинь, что увидел я в них, –
тот же смысл, что у Л.Дербенева.
Строчки три, ну от силы четыре,
хоть их смысл в мое сердце проник,
примириться оно не готово
с утвержденьем, что есть только миг
в этом… как там… бушующем мире,
в коем, где Дербенев, где Басё,
не поймёшь, ибо призрачно всё.
* * *
что таджик с пяти утра, –
я-то знаю, что таджик,
я же чую, чья рука, –
то скребком, а то лопатой
тюк да тюк, всё вжик да вжик
возле самого одра,
по касательной пока
да с улыбкой страшноватой.
* * *
Чаю воскресения мертвых.
Символ веры
– Я хочу роллс-ройс, дом во Флориде, пять миллионов евро и молодую, красивую, покладистую жену с хорошей фигурой – это раз…
Из анекдота
Это, знаете, как бывает:
мрак ночной вас в гостях застиг,
разговор затихает и стих,
но решимости все ж не хватает,
чтоб убраться в ночную мглу,
и хозяйка, зевок глотая,
снова чайник несет к столу.
– Мне пора, дорогие друзья.
– Да мы все щас пойдем! А чаю?
Мне не думать об этом нельзя,
я с трудом за себя отвечаю:
– Чаю? – я! воскресения мертвых? –
тоже я! – И как с рыбкой еврей
торговавшийся: – Это во-первых, –
добавляю у самых дверей.
Книжки спят, знать, пора и нам,
с нами все ж веселей семенам
в перегное орковых грядок.
Говоришь, не постельный режим?
Ну а чё такой беспорядок?
А чего мы тогда лежим,
точно письма в пустых конвертах?
Кто надписывал имена?
Ну чего мы лежим, зевая?!
Ждём ль чего?
Воскресения мертвых.
Видишь, очередь тут одна,
но еще не вполне живая.