Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2005
Вместо введения:
британская история с русской предысторией и русским продолжением
Среди многочисленных драматургических техник, предложенных российской аудитории за последние десятилетия, одна получила наибольший резонанс. А именно – вербатим/verbatim. Слово “verbatim” – латинского происхождения, в переводе на русский означает “дословно”. Суть жанра состоит в том, что драматург или группа драматургов записывают на диктофон интервью у представителей определенной социальной группы, расшифровывают записи и затем, сокращая и монтируя, создают связный драматургический текст.
В конце 90-х годов прошлого века современные драматурги, объединенные вокруг фестиваля молодой драматургии “Любимовка”, начали сотрудничать с британским театром “Ройал Корт”. ФМД “Любимовка” был основан в 1990 году усилиями успешных драматургов Виктора Славкина, Михаила Рощина, Алексея Казанцева и известных критиков Инны Громовой, Юрия Рыбакова, Марии Медведевой, Маргариты Светлаковой. Фестиваль изначально был ориентирован на поддержку и активное участие драматургической молодежи, и к концу 90-х годов ведущие роли в нем играли драматурги Елена Гремина, Михаил Угаров, Ольга Михайлова, Максим Курочкин, Ксения Драгунская, Елена Исаева, критик Светлана Новикова и другие. Что касается “Ройал Корта”, то этот лондонский театр на рубеже веков был (да и остается) единственным в мире театральным учреждением, занимающимся поддержкой и развитием новой драмы не только у себя в стране, но и в мире.
Сами британцы задним числом указывали, что не являются изобретателями жанра, и вербатим пришел к ним из Америки, куда в первой четверти прошлого, ХХ века был принесен…. откуда? Разумеется, из России! Отечественная критика вспоминала российский революционный театр 1920-х годов, “синюю блузу”, “живые газеты”. Всплеск интереса к документальному театру был отмечен и в 1980-е годы – достаточно вспомнить спектакли по “ленинскому циклу” пьес Михаила Шатрова и расцвет жанра агитбригад в провинциальных советских вузах.
Сами англичане, несколько удивленные триумфальным шествием вербатима в России, неоднократно подчеркивали: в Великобритании этот жанр носит подчиненный характер и среди новых пьес, которые проходят через “Ройал Корт”, вербатим составляет не более пяти процентов. Напротив, в Москве специально под формат вербатима был создан театр документальной драмы – “Театр.doc” в Трехпрудном переулке, ставший на наш, и не только на наш взгляд одним из самых значительных явлений российской театральной жизни начала второго тысячелетия.
Тот вербатим, который утвердился на российской почве, коренным образом отличается от документальной драмы традиционного типа. Старая, классическая документальная драма строилась по следующей схеме: авторы формулировали умозрительную, чаще всего – идеологически ангажированную задачу (например, “показать Ленина как великого государственного деятеля, но с “человечинкой”), а под эту идею подбирался вспомогательный документальный материал. (В Западной Европе советской власти не было, но, насколько можно судить, идущие там спектакли по вербатимным текстам выдержаны в том же жестко идеологизированном, умозрительном ключе).
В России современной возобладала другая производственная схема: авторы определяют интересную им социальную группу, погружаются в эту среду, а затем уже из собранного материала рождается конфликт, сюжет и собственно художественная идея. Грубо говоря, старый документальный театр подгонял жизнь под идеологему, новый является прямым порождением жизни и ее частью. В современной России, где коммунистическая идеология разрушена, либеральная до сих пор не освоена, а какая-либо третья не родилась, вербатим стал не просто техникой, а целым направлением развития драматургии и театра в целом.
Российский вербатим, при всей его внешней социальной заряженности – жанр, который ближе всех стоит к формуле “искусство ради искусства”. С той разницей, что вместо умозрительного совершенствования уже существующего и фактически изжившего себя постаристотелевского художественного инструментария он с нуля, на пустом месте, в темноте и на ощупь создает новую эстетику.
Кто-то из критиков сказал, что сегодня единственно возможная политическая позиция – это позиция эстетическая. Нам кажется, что все гораздо серьезнее и заново формирующаяся сегодня эстетика заменяет и покрывает собой всё – политику, религию, идеологию, мораль, философию…
А коль скоро речь идет об эстетике, так чему же посвятить вербатим, как не одной из двух основных категорий любой эстетики – Красоте? В данном случае красоте, носителями которой является реальная, жестко очерченная социальная группа – красавицы. В результате из интервью, взятых у восемнадцати красавиц, и родилась пьеса, спектакль по которой с весны 2005 года идет в Театре.doc.
Правда, жанр пьесы по объективным причинам не мог вместить даже малой части того, собранного в ходе опросов материала. Нам показалось, что новая художественная техника и рождающаяся из нее новая эстетика выходят за рамки собственно театра и способны стать инструментом радикального обновления литературы.
Так сложилась книга “КРАСАВИЦЫ. Verbatim” – совершенно самостоятельное произведение, основанное на материале тех же интервью, но существующее по иным, собственным законам.
Между искусством и масс-медиа
Владимир Забалуев: Новый документальный театр подается и интерпретируется критикой как театр социальный. И это понятно, поскольку первая серия пьес и спектаклей была посвящена маргинальным группам общества и освещала неприглядные, с точки зрения традиционной российской театральной эстетики, события – жизнь женщин-убийц в исправительной колонии, быт раненных солдат-участников чеченской войны, проблемы девочек, переживших инцест с отцами, конфликты в среде московских бомжей-молдаван. Театр.doc в русле российской и советской гуманистической традиции позиционировался в этой связи либо как прикладная, не вполне художественная отрасль искусства, призванная “милость к падшим призывать”, либо как полужурналистский репортаж в традициях американских “разгребателей грязи”.
Алексей Зензинов: Насколько это сходно с тем продуктом, что производят масс-медиа? Думаю, очень далеко отстоит от них. Масс-медиа в конечном счете озабочены только одним: не прервать бесконечную цепь метемпсихоза. Когда политик перерождается в уголовника, уголовник – в банкира, банкир – снова в политика, когда на ленте новостей ищут все новых и новых подробностей, исключающих одна другую. Это иллюзия документальности, иллюзия ответа на то, что волнует людей. Вербатим – возвращение к документу, который самоценен в силу своего существования, а не потому, что призван что-то подтвердить или опровергнуть.
В.З.: И первый же спектакль, посвященный собственно деятелям масс-медиа – “Большая жрачка” Александра Вартанова, Татьяны Копыловой и Руслана Маликова – тому подтверждение! Драматурги, режиссеры и исполнители сами были создателями одного известного скандал-шоу, историю которого показали на сцене. С магнитофонами за пазухой, фактически занимаясь, по их словам, “промышленным шпионажем”, они записывали рабочие и рутинные моменты создания этого сверхпопулярного телепродукта.
Казалось, спектакль должен был и сам стать очередным скандал-шоу – только в сценическом формате. На это, по идее, работали такие шокирующие моменты пьесы и спектакля, как сверхизобилие обсценной лексики, натуралистическая имитация “офисного секса”, неприглядное раскрытие технологий манипуляции зрительским сознанием и т. д., и т. п. А в итоге получился невероятно смешной и одновременно трагический спектакль о невозможности жизненной самореализации с финалом-катарсисом, которому позавидовали бы авторы античных трагедий.
И вместо быдловатого “среднего класса” потребителей ТВ-продукта аудиторию “Большой жрачки” составили эстеты, креативщики, художественно притязательные представители поднимающейся российской элиты.
А.З.: Вербатим, впрочем, сам по себе не гарантирует художественного успеха. Удачных спектаклей в Театре.doc гораздо больше, чем неудач, но вовсе не в силу безупречности метода. Просто с помощью этой техники многие драматурги совершают погружение в такие социальные и психологические глубины, куда традиционная драматургия не смеет или неспособна заглянуть по той простой причине, что технологически не обновлялась уже полсотни лет (а в широком смысле – со времен Аристотеля). Элемент телевизионных ток-шоу в этих спектаклях не есть что-то имманентное, изначально-врожденно-присутствующее. Просто таким приемом легче спровоцировать зрителя на узнавание. А через узнавание зритель приходит к катарсису – надо же, а ведь действительно, от судеб защиты нет, управляй ты общественным сознанием, как политтехнологи в “Трезвом PR” Ольги Дарфи и Екатерины Нарши, или броди по самому дну мегаполиса, как герои “Войны молдаван за картонную коробку” Александра Родионова.
В.З.: Пьеса в жанре “вербатим”, как уже говорилось, создается на основе магнитофонных расшифровок. А магнитофон фиксирует живую речь совсем иначе, чем самая опытная стенографистка. Многие особенности реального говорения, которые в силу господства литературной нормы отсеиваются как брак – повторы, оговорки, избыточные междометия, неправильное управление словами, – при расшифровке могут быть воспроизведены и использованы в художественных целях. И оказалось вдруг, что из этого литературного сора на глазах и начинает рождаться новая живая художественная речь.
А.З.: Ряд театральных критиков поспешил назвать метод вербатима архаичным. Просто в силу того, что фиксировать высказывания твоих героев на диктофон, а потом их резать и монтировать – это якобы признак эпохи, уставшей от вымыслов. А наша эпоха – другая, она не только не устала от разнообразных поигрушек, а, напротив, как раз ищет новых упоительных обманов. На мой взгляд, это чушь! Вербатим, конечно, обнаженно технологичен, за ним не спрячешься с пресловутой “авторской позицией”. Хотите морализировать по поводу распущенности нравов и грубости языка – милости просим, пишите свои ХСП (хорошо сделанные пьесы), а здесь – другая территория. Ее надо обживать, осваивать, возделывать, но не пытаться засадить ее какой-то одной культурой. Ни картофелем классической литературы, ни коноплей молодежного сленга.
В.З.: И действительно – понятие литературной нормы на сегодняшний момент тоже дискредитировано. Потому, что тот язык, которому мы научены и которым пытаемся пользоваться в письменной и устной речи, не имеет, как оказалось, никакого отношения к реальности и эту реальность не отражает. Литературные языки нового времени с их жесткой грамматической структурой, ограничительным отбором лексики, принудительным регулированием семантической нагрузки слов, фонетическим насилием были орудием формирования национальных государств и по большому счету обслуживали две социальных страты – бюрократию и работников умственных профессий. Сегодня, в эпоху информационного общества, глобализации и очередного великого переселения народов, бюрократия теряет национальный характер, круг людей умственной профессии слишком широк и дифференцирован, а возможности языковой сепарации отдельных социальных групп и субкультур слишком велики. Плотины литературного языка прорваны, как дамбы в Новом Орлеане, и вода прибывает на глазах.
Точно так же перестает отражать реальность деление литературы на жанры, в частности, на поэзию, прозу, драматургию и т.д. Одна из причин – уход прозы и драмы от повествовательности, нарративности, а также от таких отличительных элементов жанра, как сюжет, фабула, коллизия, характеры и проч. Все эти элементы стали таким же архаизмом, как перспектива, анатомическая верность и прочие рудименты реализма и натурализма в живописи. В литературе, как в музыке, утверждается одно-единственное действующее лицо – ритм. И один закон – закон смены ритма, именуемый в других терминах сломом темы и переменой участи.
Что касается вербатима, то внимательная расшифровка магнитофонных текстов позволяет выявить в них ритмическую структуру, которая, на самом деле, несет в себе больший художественный и информационный заряд, чем смысл произносимого: в речи старушек, рассуждающих о сексе, ответработника с Лубянки, “работающего” с засланным драматургом, в манере говорения творцов телевизионных “скандал-шоу” и прочих откровением является именно форма. А смысл выполняет вспомогательную роль.
Лучшие произведения новой драмы прежде всего выстроены ритмически: запинания и обрывы речи у Гришковца, рэперская и частушечная ритмика у Вырыпаева, верлибры у Дурненковых, уникальная в каждом случае ритмика речи в вербатимных спектаклях Театра.doc.
Возвращение к Книге
В.З.: Расшифровывая интервью для “Красавиц”, мы с изумлением обнаружили, что они идеально записываются в виде верлибра, причем в роли разделителя строки выступают паузы, запинки, восклицания… При этом в каждом случае структура и звучание этого верлибра были различны и на них наложился отпечаток личности.
А.З.: Больше всего удивило, насколько охотно шли на этот разговор сами красавицы! Если бы не ограничение во времени (на проект ушло чуть меньше года) и в пространстве (мы опрашивали респондентов только в Москве и в Костроме), “Красавицы” могли бы разрастись до масштабов немереных… Нам приходилось постоянно корректировать какие-то правила, уже выработанные предшественниками. К примеру, нужно было не разрушить то ощущение хрупкости и даже некой незаконности собственной красоты, которая несла в себе каждая из собеседниц. Метод перекрестного допроса (нас двое, она – одна) дал результат только единожды. В процессе всех остальных интервью мы действовали поодиночке и предельно осторожно, как скалолазы: неверный шаг – и все, нет алых роз и траурных лент!
В.З.: И если мольеровский мещанин был повергнут в изумление, узнав, что он говорит прозой, то мы были поражены не меньше, поняв, что на самом деле мы все говорим… стихами! Этот закон скорее всего был известен авторам древнейших записанных текстов – древнеегипетской “Книги мертвых”, шумерско-аккадской книги “О все видавшем”, “Вед”, древнееврейско-древнеарамейско-древнегреческих “Книг” (более известных как Библия), древнекитайской “Книги перемен” (“И Цзын”). Ведь эти произведения были именно стихотворными произведениями.
Если древнейшие тексты не разделялись на слова, предложения и абзацы, то сегодня мы можем пользоваться таким относительно поздним изобретением человечества, как элементарная стихотворная форма записи.
А.З.: Разрушить клетки жанров – роман, эссе, новелла, исповедь – и немедленно создать новые, еще не обжитые, не пахнущие духом неволи. Ради этого мы и придумали создать своих “Красавиц” – Книги красоты.
Вернуться к до-жанровому состоянию литературы – утопия, конечно. Но, вспоминая какие-то взволновавшие (и продолжающие волновать) строчки, хотелось найти такую форму, которая способна вместить в себя высокое и низкое, бытовое и поэтическое, диалог и монолог. И тут, помимо Библии, приходили на ум книги из детства.
Те, что нравились больше всего.
Где проза вдруг останавливала течение своих многобуквенных, во всю ширину страницы строчек и начинались стихи – песенка одного из героев, что-то вроде:
Улыбнись, малютка Нелли,
От меня не прячь лица.
Чтоб глаза грустить не смели,
Выпьем доброго винца…
…так, кажется?
Книги с множеством персонажей, с отступлениями (но не описаниями природы – нуднятина, как тогда казалось), и чтобы у каждой главы было свое название, а еще лучше, чтобы эпиграф стоял! И картинки! Но только, чтобы они или чуть отставали от тех эпизодов в тексте, которые изобразил художник, или чуть опережали текст. В асинхронности был дополнительный кайф. Книги, в которых можно было все это найти, попадались не так уж редко. И когда мы складывали, одну к другой, Книги красоты, – именно такой эйдос нам представлялся.
В.З.: Из не столь уж далекого советского прошлого в качестве аналогии на ум приходит “Книга о вкусной и здоровой пище” или гигантский сборник для детского чтения “Живые страницы”, в котором собраны произведения нескольких сотен (!) авторов.
Разумеется, это – метафора… Но лишь отчасти.
Прежняя система внутренней иерархичности искусства сейчас напоминает развалины античной цивилизации посреди средневековой христианской пустыни. Как когда-то старой Европе, человечеству предстоит заново пройти весь путь, вырабатывая новое, развернутое отношение к миру. И сегодня, как в канун возникновения античной драмы, когда человек выяснял, чего он сто2ит перед лицом всесильного Рока, эстетический взгляд на мир, новое действенное определение прекрасного и безобразного – это и есть тот синкретизм, из которого разовьется дерево новой культуры.
В литературе приходит время возврата к исходной форме – форме Книги.
Не той книги, которая классифицирована по жанрам и поджанрам, как блюда в сети ресторанов быстрого питания, с маркером “для домохозяек”, “для лифтеров”, “для славистов”, “для детей среднего школьного возраста”, “для гениев с IQ выше 140 пунктов”.
Не той книги, которая, утолив мимолетную скуку, полетит в ближайшую урну или спрячется в дальнем ряду книжной полки, потому что сыграла свою краткую роль.
А будет это –
…Книга для развлечения, научения, устрашения и справки.
…Книга, в которой сведено воедино художественное чтение, моральные предписания, кулинарные рецепты, логарифмические таблицы.
…Книга, которая будет формировать и развивать отношение к жизни.
…Книга, которую будут читать и перечитывать, год за годом, в произвольном и прихотливом порядке, десятки раз открывая одни и те же разделы, долго не обращаясь к другим и так и никогда, возможно, не прочтя третьи.
Спор на троих
Внутренний Оппонент: Не кажется ли вам, любезные друзья, что вы претендуете на нечто вроде манифеста, но позитивная программа как-то не слишком проглядывает. Исключительно отрицание, причем, – как бы это сказать? – поверхностное!
В.З.: Что может быть позитивней и увлекательней, чем задача построения здания культуры с нуля. Нуля не в том смысле, что вся предшествующая культура сожжена и развеяна по ветру. Вавилонская башня культуры, единая общечеловеческая вертикаль, устремленная к небу, на глазах рассыпается под собственной тяжестью. Все прежние предписания и заповеди теряют силу закона, старая система отношений человека с миром не действует. Мы – как первые строители на равнине Сенаар, только богаче, потому что в качестве строительного материала можем использовать не только глину и древесную смолу, но и обломки предыдущих башен. А раз так, новое конструкторское решение, поиск которого только-только начинается, не может быть точно таким, как прежде. Чем не креативная задача?
А.З.: Любой манифест несет в себе энергетику жертвоприношения. “Поклониться всему, что сжигал”, да? Но прежде – “сжечь все, чему поклонялся”. Очень важный момент, который не обойти. Принести в жертву дорогие когда-то твоему сердцу идеи, представления, образы – это вовсе не тотальное разрушение. Происходит очищение огнем: то, что ценно по-настоящему, выйдет преображенным, изменившимся. Мне кажется, плачи по высокой культуре, которой мы якобы лишились или вот вот-вот лишимся, – это все от лукавого. Просто многим творцам (произношу это слово без иронии) страшно расстаться с нажитыми годами пристрастиями и привычками, с “культурным багажом”, вот! Хотя на самом деле это давно уже не багаж, а чемодан без ручки.
Поддавшись логике героев этой публикации Владимира Забалуева и Алексея Зензинова – соблюдать верность документу, – вслед за их коллективным монологом, мы публикуем фрагменты тех самых “Красавиц”, показавшиеся говорящими за себя громче прочих. Некоторые из них наши драматурги согласились прокомментировать. Без строгости – а словно это космонавты вспоминают самое забавное и человеческое из собственных надземных кругосветок, оставляя пафос научных исследований для молчания земных специалистов.
КНИГА СНОВ И ПИСЕМ
Один раз мне снился сон,
В котором мне объясняли
Время жизни вещей.
Это очень забавная штука
Получилась,
Когда мне объясняли там вот,
Сколько живет вот банка кофе…
НУ СКОЛЬКО ЖИВЕТ БАНКА КОФЕ?..
Наверное, вот,
У нее есть срок годности?..
НЕ ФИГА!!!
Банка кофе живет ровно столько, сколько из нее
Будет выпито чашек –
Сколько времени потрачено на выпивание этого кофе,
Столько и живет банка кофе!
В.З.: С Книгой снов и писем случилась забавная история. В отличие от других книг и бесед она рождалась из переписки по электронной почте и ICQ. Первый вариант был полностью собран – и… забракован. Потому что красавица, ставшая основным информационным донором для этой книги, воспользовалась правом veto и запретила публиковать тексты. Тем не менее нам казалось, что заявленная в названии тема имеет право на жизнь. Мы взяли серию дополнительных и повторных интервью, обратились к переписке с другими красавицами. В итоге сложилась совершенно другая книга – микст из электронных текстов и расшифровок.
Сон про банку кофе приснился автору интервью, которое легло в основу Книги управляющей. Яркая, волевая, парадоксально мыслящая женщина, провинциалка, сделавшая к тридцати годам в Москве карьеру топ-менеджера. Вот такие сны снятся нашим красивым начальницам!
При расшифровке первого интервью этой героини поразил контраст между впечатлением от живой беседы и прослушиванием записи. В записи голос звучал жестко, повелительно, начальственно, если хотите. В живой беседе все эти авторитарные нотки были прикрыты мягкостью манер, неторопливостью жестов, заботливостью обхождения.
Одно из самых памятных интервью. И самых незабываемых впечатлений.
Книга матери и ребенка
– Откуда пришло понимание красивого/безобразного?
Я только помню какие-то общие впечатления, да?
Которые возникали в детстве при этих словах, да?
Например, когда я видела там
Я не знаю…
…………………………………………………………………
Я гуляю с бабушкой, а
Родители идут с работы,
Там гуляют откуда-то, взявшись за руки, они друг друга безумно любили.
И вот они идут там,
И там мама чего-то смеется, и
Они держатся за руки.
Я понимаю, что это красиво, понимаете?
Вот не то что даже это счастье, а вот именно категория какой-то красивости,
вот молодости там, я не знаю…
Или там,
Вот, допустим, если
Там,
Я не знаю,
Речь о ком –
Соседе на лестнице,
Который там
Пьяный иногда полз до квартиры…
Я понимала, что это безобразно,
Ну, вот в таких каких-то категориях.
Что мне запрещали в детстве?
Запрещали брать снег руками, потому что после этого я сразу заболевала,
Даже варежками запрещали его брать, это была такая тоска!
Один раз я его просто набралась выше крыши, и потом у меня была дикая ангина,
А я варежкой просто его весь стерла там с песочницы, я помню.
А.З.: Красота и уродство – два полюса, между которыми, подобно магнитному полю или электрическому току, возникают эстетика и искусство. С красотой и уродством жизни в острой форме сталкивались все красавицы, у которых мы брали интервью. Причем в детстве обе эти категории практически для всех, кого мы опросили, носили этический характер (“что такое хорошо и что такое плохо”). И только с возрастом произошло отделение этих понятий от морали и нравственности и обретение категориями “красивое и безобразное” самодостаточности).
* * *
Когда я была в детском саду,
Меня мучили три девочки.
Они меня мучили, потому что я нравилась очень одному мальчику, с которым…
Ну, в общем, он им всем нравился,
Троим.
А–а–а…
Они меня мучили страшно –
Они прятали мой мячик любимый,
Они там мою косынку зарывали в какой-то песок в песочнице
и топтали ее ногами,
И я никому не жаловалась,
Ну, потому что я понимала, что я пожалуюсь воспитательнице,
ну, я должна буду объяснять,
чего они меня так третируют.
А шо я скажу:
“Вы знаете, я Саше вот нравлюсь?”
Такая была любовь.
Ну, я ее…
Он ее…
Он ее меньше демонстрировал.
Я была скрытая такая, зажатая девочка, скромная, а он,
В общем,
Так изо всех сил…
Он оставлял мне какие-то пирожные на полдник, если они были вкусные,
там еще чего-то,
Ну, какие-то такие, знаете, проявления чисто детскосадошные, которые…
Он предлагал мне там играть с ним со мной во что-то,
во что мальчики обычно с девочками не играют
(Вообще западло и как бы,
Ну, просто его бы все там осудили, понимаете,
Там играть в куклы.
Он говорил: “Давай, я буду папа, а ты – мама”, там, понимаете?
Играть с девочкой в куклы – это просто было запредел,
Вот!)
Вот!..
И я молча, значит, страдала,
И Саша это заметил.
Он увидел, что значит, как бы ко мне
Какие-то счеты
У девочек.
Он взял и всех трех девочек побил
Очень сильно.
Это был очень красивый поступок!
Потому что девочки тут же побежали жаловаться воспитательнице –
Они-то как раз побежали
Сказать:
“А–а–а!
Саша–нас–туда–сюда, вот–у–меня–тут…”
И это…
И воспитательница стала…
Призвала Сашу, сказала:
“Что–такое?
Почему–ты–так–с–девочками–себя?..”
Мальчик был достаточно благородный, воспитанный,
ему б в голову никогда не пришло никого бить.
А он сказал:
“Они обижали Олю!”
“А–почему–Оля–не–жалуется, а–ты–сам, это–самое…
Вот!..
Почему–Оля–нам–не–сказала, что–с–ней–там–чего–то…
Э–э–э…”
“А Оля никогда не скажет!” – сказал он,
И вот,
И я это запомнила как
Безумно красивый, благородный поступок.
Ради меня никто никого потом не бил никогда –
С детского сада!
Все, я его видела тогда последний раз перед школой.
И–и–и…
В общем, я пришла в эту группу там…
Я
Долго болела, потом.
Пришла в эту группу, потому что,
Ну, надо было собрать какие–то документы, и мама пошла в детский сад,
меня с собой взяла –
Я ее уговорила с собой меня взять
За какими–то документами,
И,
И группа гуляла на улице в этом момент.
Мама зашла на минутку в детский сад, а я стояла на улице, ее ждала,
И видела, значит, как они там бегают-гуляют.
И я понимала, что я последний раз с этим мальчиком, значит, нахожусь.
Всё – любовь закончилась!
Я пойду в одну школу, он наверняка пойдет в другую.
И я его никак не могла разглядеть там на площадке –
везде бегали–бегали все дети,
И как…
И вдруг воспитательница кричит:
“Иваненков!
Ты–куда–побежал?
К–забору!
Не–ходи–туда!”
Я понимаю, что он здесь, и я все равно его не вижу.
Вы понимаете, трагедия какая!
И мама выходит, и мы уходим, я вот так поворачиваю голову
и все, значит, смотрю на этот…
Веранду, где они там бегают,
Ведь я…
Блин, он же не знает, что я тут, он бы подбежал тоже, хотя б попрощался!..
И все, я так ушла…
А потом
Через несколько лет,
Ну, тоже я была в третьем или четвертом классе,
Мы с бабушкой гуляли.
А мы
В одном же районе-то жили.
Мы с бабушкой гуляли где-то, недалеко от его дома,
А он играл в войну с ребятами,
И мы с бабушкой шли,
А они бежали навстречу – с автоматами какими–то, саблями, с чем-то еще,
И вот, значит, он пробегает мимо,
Он понимает, что это я, я понимаю, что это он,
В третьем классе мы оба,
И он поворачивается, значит, оборачивается, видит, что это я,
я оборачиваюсь от бабушки, значит, вижу, что эт…
Что это он!..
И мы замираем на мгновение, смотрим друг на друга,
ну, там, несколько секунд,
И потом орут ребята:
“Побыстрей!
Щас–же–тебя–убьют!
Бежим!”
Там, ну, что-то такое они ему орут.
Что-то значит, типа: “Игра–то–не–ждет–ты–что–ж–замер–то–блин!”
И он так
На меня посмотрел, даже не сказал ни здрасьте, ни я ему не сказала,
Во-во,
Мы так постояли две секунды – и всё!
И он побежал дальше играть в свою войну,
И это был последний момент, когда я его видела
В жизни.
Вот такая первая любовь
Настоящая,
Да!..
В.З.: Одна из восхитительных особенностей вербатима – чем больше собеседник пытается закрыться, тем больше он открывается. В данном случае одним из модераторов беседы стал десятилетний сын героини. Его вопросы нарушали взрослую логику беседы, кроме того, в присутствии ребенка не все вопросы удалось задать, а ответы не всегда могли быть откровенными и полными. В конце беседы мать мальчика даже выразила сожаление по поводу того, что “беседа не получилась”.
Но когда мы с Алексеем начали расшифровывать запись, то пришли в полный восторг. Присутствие сына открыло в героине столько скрытых от первого поверхностного взгляда психологических пластов, что расшифровка превратилась в истинное наслаждение.
Вторая особенность этого интервью состоит в том, что именно оно натолкнуло нас на идею записывать речь персонажей в виде верлибра. В оригинале речь героини носила настолько ритмизированный характер, что оставалось только записать ее так, как слышишь.
И еще: ни у кого не было таких пронзительных рассказов о детстве. В спектакле “Красавицы”, который идет в Театре.doc, этот фрагмент – любимый у актрис, исполнительниц роли, и почти всегда он завершается под аплодисменты и слезы зрителей.
Книга тварей бессловесных
Первая красавица
Кот мой – Иннокентий – кастрированный…
Я его зову: “Мой любимый мужчина!”
Он спит у меня в ногах.
А когда я на выходных вернулась ночью с другом,
Просто другом, мы пили в компании вместе, а он меня проводил,
И друга я положила спать в гостиной,
Так Иннокентий гневно открывал лапой дверь
И гневно смотрел на спящего там моего собутыльника.
Вторая красавица
У меня… равноправные… ха, почти…
Я зверюгу воспринимаю, как… э–э–э… равноправное существо… со своим характером…
Во–от… моя кошка… копирует меня вот… в каких-то вещах…
Да я думаю, она бы курила… потому что, когда я курю, она не уходит… сидит рядом и … наблюдает за дымом… Х-ха!…
Если бы она могла курить, она бы явно курила… вот такая… мудрая зверюшка…
Она редко приходит ко мне спать… по каким-то своим причинам она иногда это делает, но… спит она у себя…
У меня в прошлом были собаки… у меня были попугаи… попугай был долго достаточно…
Попугай был таким… советчиком…
Во–от…
Ну он… сам к нам прилетел, и сам же у нас улетел….
С попугаем любовь не сложилась!
Потому что он маленький, его потрогать нельзя.
Все, больше никого не было…
Никого!
Причем у животных, кстати, иногда, чем…
чем животное
хуже выглядит,
тем оно больше нравится, вот!
Наверно, года три назад у нас кошка первый раз раз…
разродилась, окотилась, и–и–и…
С одним котенком такая неудача, то есть был абсолютно ужасный, то если первые три были идеальные персы, там, улучшенный классик, мы думали, cчас мы за них запросим деньги, все будет замечательно, но вот одна была абсолютное убожество.
И когда приходили покупатели, мы ее прятали, вот!
Чтобы она…
Скажут, а что это она у вас какая странная, значит, и эти какие-нибудь странные…
И один раз просто,
ну, не доглядели, и она вывалилась в коридор.
Ну, чудо вообще полное, то есть, хэ, прямо страшно!
Причем пришли молодая пара, вот,
парень с девушкой,
и долго выбирали из этих трех абсолютно одинаковых котят, которые были все одинакового цвета и морды одинаковые, очень долго думали, там побольше–поменьше, попушистей–там–менее пушистей.
Вываливается вот это черное абсолютное убожество!
Она такая смешная, такая хорошенькая.
А, говорю, какая хорошенькая, это урод!
Квазимода маленький.
Так они ее самую первую
Взяли!..
А.З.: С этой “Книгой тварей бессловесных” смешно получилось… не собирались мы ни про каких тварей писать. Просто многие наши собеседницы вдруг, ненароком начинали вспоминать про своих домашних животных. Причем говорили о них очень очеловеченно, почти как о мужьях или любовниках. Удивительно (или совершенно естественно?), что отношения с животными у каждой из красавиц – живая метафора их отношений с мужчинами. Ну а когда во время одного из интервью возник кот Иннокентий, да еще как возник – как одно из активных действующих лиц, тут уже все сложилось. И название как-то мгновенно придумалось… Да и вообще, как известно, блажен муж, иже и скотов милует, а жена, милостивая к зверям и птицам, – это очень емкий образ.
В.З.: Семью автора монолога о коте Иннокентии бросил отец, когда девочка еще ходила в школу. Став взрослой, эта Красавица постоянно меняет сексуальных партнеров, но ни с одним из них до сих пор не испытала оргазма. Кавалеры и ухажеры в глаза и за глаза называют ее “снежной королевой”. Нам показалось совершенно неслучайной фраза героини о том, что любимым ее мужчиной является ее кастрированный кот.
Вторая героиня на момент интервью имела идеальный брак с идеальным мужем, но любила, как оказалось позднее, другого человека. И вообще все ее отношения с мужчинами строились по принципу любопытства (попугай) или равноправного, дружеского, несемейного паритета (кот).
У третьей красавицы был опыт сожительства с моральным квазимодо, и выбор в качестве предмета любви уродливого котенка опять-таки кажется отражением глубоких внутренних установок.
Книга чудовищ
Взгляд со стороныЯ когда еще была в институте, у нас была страшная-страшная девочка!
У нее был необыкновенно красивый молодой человек.
И так это дико смотрелось…
И, наоборот, был тоже случай: с красивой девушкой – урод!
Парень…
Ну…
Урод!..
Но очень обаятельный урод!..
Настолько прямо из него вот
Обаяние просто вот сыпалось.
Но это все равно не выглядело…
Это–о…
Да, когда ты с ним по…
Когда ты с этой парой пообщаешься, то понимаешь, что он
Намного более притягателен,
Чем она.
Вот именно внутренне!
Но это внешнее –
Уродство и красота –
Они всегда дико выглядели!
Нет, я считаю, что это неправильно!
Я не говорю, что это было плохо для нее,
Я говорю, как вот это смотрелось вот для меня.
Для меня это было дико!
Мальчик этот любил красавиц только исключительно.
Во–от, то есть…
Н–н–ну, я не знаю, мне кажется, это неправильно.
Он ее потом бросил, да!
(Ну у него в процессе была красавица…
А–а…
Она там
С ним поругалась –
Вышла замуж за какого-то бизнесмена, крутого, что ли…)
То есть он…
Ну вообще, у них в компании было так принято… что у каждого молодого
человека из их компании должна быть какая-то неразделенная любовь,
От которой они страдают.
Причем ребята были достаточно взрослые уже, все работающие там…
Ну то есть,
Таких иллюзий-то не должно было, наверное, остаться.
Вот, и они все думали, что они…
Ну, видимо, это
Как бы неофициально было, но у каждого была такая вот
Рана душевная,
И они постоянно к этой девушке, значит, там стучались,
Пытались достучаться до нее.
Во–от, ну, и при этом у них были какие-то там
Временные подружки, потому что, ну, как же так-то вот –
Такой вот красавец-мужчина и будет один
Страдать так!
Так что,
Ну, я не знаю, это не показатель, они были шизанутые немножко…
Мне кажется, они были ненормальные!
Видимо, у кого-то одного была неразделенная любовь, и они все решили
повторить за ним.
Они были абсолютно разные.
Один был, да, душевный такой, тонкий…
Тонкой душевной организации.
Второй был вот этот жуткий бай…
Бабник страшненький.
Самый страшненький из всех, но самый
Пользующийся…
Пользующийся наи…
Наибольшим успехом…
А третий был
Какой-то физкультурник
Без мозгов,
Без–з–з внешности,
Вообще без всего…
Но он тоже страдал по какой-то девушке там…
В.З.: На пути наших красавиц попадались чудовища физические и моральные. Что любопытно, морального урода, который был бы при этом еще и страхолюдиной, ни одна из героинь не встречала – каким-то образом эти два качества в одной личности не пересекались.
Пятая беседа с красавицей
Я смотрю на себя в зеркало, и, естественно, я вижу, что что-то не в порядке.Кроме того, были… ну, как взгляды… бы родных и друзей, которые мне
о чем-то сообщали.
Н-н-ну, скажем, ну, была мама, которая мне говорила:
– Боже мой, какой у тебя большой нос! Вот ладно, ты сейчас хорошенькая, тебе вот!..
(Мяуканье.) …Прошу прощенья! …Ну, что же ты, скотина, сразу не вышел? Ступай!..
Хе–хе!.. (Возвращается на место.)
Когда мне было десять лет, ну, например, десять, мама говорила:
– Боже мой, вот ведь у тебя сейчас такой нос, он же потом вырастет! Ну, это же будет кошмар, ты красивой быть перестанешь! Всё, черт–те что, Буратино просто,
кошшмар!..
И вот я… каждое утро смотрела, вырос у меня нос или не вырос.
И в принципе ждала, чтобы он вырос до таких масштабов, как у Сирано де Бержерака,
чтобы это так (Смеется.) бросалось в глаза.
И я все ждала: ну, когда?
Шестнадцать!.. Ну, вроде бы еще в пределах нормы…
Семнадцать!.. Ничего нос…
Восемна… ну, когда?!!
Она, мол: “Да, так бывает, ты знаешь, так бывает, что нос растет дальше!..”
А… Хха…ха!.. (Смеется.)
Я не знаю, хха… (Смеется.) растет ли он до тридцати лет…
В.З.: В силу пространственной разделенности авторов (Алексей живет в Костроме, я – в Москве), только одно интервью мы брали на пару. Впечатление было ошеломляющим для всех участников беседы. Рекордная продолжительность беседы, широта тем, предельный уровень откровенности дали основания не растаскивать ее на цитаты, а разбить на девять бесед, цементирующих между собой тематические части, именуемые Книгами.
Другая особенность этого интервью – речь героиня изначально просила записать прозой. Прозой ритмизированной, в бунинском духе (сравните, например, с его рассказом “У истока дней”). Вкупе с вопросами авторов весь этот материал записан в виде своеобразного “катехизиса красоты”.
“Толстая!”
А у меня личико такоеКругленькое?
Ну…
А так, собственно?
А ему, видимо, тоже нравились только круглые личики и?
Ну, и у него самого будка
Такая же
Неее,
Неслабая.
И он – всё!
У меня ни одного жениха!
(Ну, мне они и не нужны были).
Ближе метра даже он ко мне так вот не подходил.
Ну вот,
И–и–и он начал мне говорить:
“Толстая!”
Потом опять:
“Толстая!”
О–о–о!!!
И все тоже так подхватили:
“Толстая!!!”
Ну, девочкам приятно, что
Как бы так,
А он –
Ему приятно было, видно, а я это не поняла.
Я говорю: “Я толстая!”
И дома: “Я толстая!”
Мне вот, с одной стороны, говорится, вот прямо как бы
Там
Гармоничное тело,
А–а–а,
А мне кажется, я толстая, я переживаю, думаю, мне надо еще больше там заниматься
еще там…
Так вот!..
А ему, видимо, прия…
Было приятно, и вот это объяснить было невозможно.
Мне уже семнадцать, а остался этот стереотип, что вот какая там я…
“Я толстая!!”
И
И всё!
Этот жених мной был как бы презираем там и вообще, но
Вот что значит
Эталонное у человека вот такое вот сознание:
С одной стороны, мне говорят вот это, а другой – вот это, и…
В.З.: Из восемнадцати опрошенных героинь изъяны в своей внешности находили все восемнадцать.
Свободно, легко и победно принимали свою красоту две или три красавицы.
Почти половина провела значительную часть своей жизни (а часть продолжала проводить на момент интервью) в мучительных попытках определиться по отношению к собственной красоте. Для этих героинь отдельные негативные высказывания вьюношей, питающих к ним интерес и слабость, значили больше, чем апология их красоты всеми родственниками, друзьями и просто знакомыми вместе взятыми.
Часть опрошенных, впрочем, с возрастом сумела “примириться” с собственной красотой.
Книга караоке
* * *
Уставшие улицы, хлебозавод, гаражи и заборы
и наконец-то – ступени подъезда.
Снятые перчатки, повешенная на ветку шапка
и чуть дрожащий голос:
“Как я разочарована. Вы этого просто не видите!”
Хорошо. Разве я против?
Целуемся. Снова целуемся.
Снежные сумерки ее опущенных век.
Снежная капель января в сердце.
* * *
мальчик был из Америки, американец.
И он мне несколько дней звонил домой,
а поскольку он не знал русский, то он не мог меня позвать по-русски,
а подходила моя бабушка,
которая не знала английского.
И вот он что-то мычал ей в трубку…
и, наконец, к счастью, он дозвонился,
мы с ним разговариваем, и у нас обоих дрожит голос,
мне там лет шестнадцать, ему восемнадцать,
мы какие-то такие очень романтические тогда были
и…
летали в каких-то заоблачных далях и–и…
он спросил меня, какая моя любимая песня, я ему сказала, что я больше
всего люблю песню из диснеевского мультфильма “Аладдин”.
А мальчик певец, он выступал по клубам и пел.
И вот он мне запел ее в трубку.
У него был очень красивый голос певческий,
похожий на Элвиса Пресли.
И это было…
незабываемо.
* * *
Осененных вещим сном,
Помяните нас, ушедших,
Добрым словом и вином.
Спойте нам, собравшись вместе,
И завесьте зеркала,
Безымянные невесты,
Дамы Круглого стола.
Безымянные невесты,
Дамы Круглого стола.
Нам прощанье как прощенье –
Лазарет, вокзал, приют.
Общежитское общенье,
Вашей комнаты уют.
Спойте нам, собравшись вместе,
И завесьте зеркала,
Безымянные невесты,
Дамы Круглого стола.
Безымянные невесты,
Дамы Круглого стола.
А.З.: Для “Книги караоке” очень пригодились какие-то наши давние почеркушки. Что-то вроде набросков к стихам или песням. Старые посвящения старым любовям, какие-то полуразборчивые записи в блокнотах… Это уже не есть что-то интимно-личное, хотя бы в силу той причины, что чувства давно притушены, да и красавицы те очень сильно изменились. Но в сопоставлении с нынешними интервью возник какой-то вневременной диалог, как будто женщины сегодняшнего дня и женщины из прошлого собрались на виртуальной корпоративной вечеринке. Собрались, подвыпили и решили спеть… А мы им тут – ррраз! – и бегущую строку на монитор… пойте, милые… это ж мы для вас всех когда-то сочинили…