Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2004
Четыре Андрею Полякову Поклонная грекам ли, таврам, причастная ль высшим лугам, Одна — равнодушна к литаврам, хвалениям, льнущим к ногам, — Приходит к кенту, что кентавром снедает словес чуингам — Чугунным врачующим лавром четырежды дать по мозгам. Не три, а четыре, четыре удара — большой голове, Чтоб Торе внимала, Псалтыри, Плотину иль прочей плотве, Летающей в зарослях Леты по времени — впрямь или вспять. Заметы пииту, заветы, за кои повадно — распять. Все это — законы полезны для зычной пиитской души. И он подзатыльник железный приймает — как пай анаши. И дышит, и видит, и внемлет — ушибленный Музой, шальной. И сферную музыку емлет, радея о твари земной. «И грустную песню заводит, о родине что-то поет…» И песня — пиита заводит, куда-то — ужо — заведет! Запомни: не три, а четыре! — квадрига, квартет и квадрат. В заветной завещана лире цифирь неизменная, брат! Пока не сподоблен — в терновник, где мучил дитя иудей, Держи Аполлонов половник, хлебай Каллиопин кондей! * * * Ирине Евсе Обещал, что скажу. Вот теперь говорю: золотой. Словно шар золотой за душою Святого Франциска, Этот мир — золотой. Подступивший так явственно, близко, Но, как тайная тайна, в светящийся кокон свитой. Чей анапест лелеет надежду в любой запятой, Чьи слова сочетаются в речь, как янтарная низка, Тот не ведает страха и дышит веселием риска, И идет, восхищенный, вослед за державной пятой Проходящего в Силе и Славе Своей Золотой — Вне исчадий, глядящих в упор, но не видящих чуда. Лишь тебе, моя певчая радость, родная пичуга, Обещанье мое: золотой... золотой... золотой... * * * Я — не справился. И чаю: впредь меня не посылай В этот мир, где различаю только гогот, вой и лай. А такое же — назавтра ожидается и впредь. Кончен гон у аргонавта — поперёк волны переть. Ходют, глядь, тиранозавры, веют гогот, лай и вой. Я сегодня — жив, а завтра — расплачу'ся головой За свою больную душу, за печаль — к тому, кто сир. Тру'шу, жизнь трушу', как грушу: глядь — вокруг не сад, а тир. Глядь, уже готовят вертел. Где же ты, Ветеринар? Только — небо, только — ветер, только радость плах и нар. Никаким скотам не ставлю никаких делов — в вину. Так бы им и кануть — стадом — в надлежащую волну. Где Ты, Врачу?.. Вседержитель, покажися из-за штор! Погляди, как вянет житель, выйми пламенный мотор Из груди али из заду — у того, кто день-деньской Пробавляется — в надсаду — вкусной кровушкой людской! Их — в грядущем мезозое — сделай сочною травой (Пережеванной козою), а меня — уволь, уволь! Был я, был я тараканом — предпоследнего раза'! В чорну щёлку тихо канул, не мозолячи глаза. А теперь я буду Буддой, растворившимся ни в чё, Простираясь сквозь остуду: желтый шелк — через плечо! На борту самолета «Alexander Skryabin» Ирине Ермаковой «Помню — лечу это я, лечу…» Гаршин. Лягушка-путешественница по земле ходили и по воде на закат глядели на океан а теперь ответь-ка: мы где? нигде? каберне архангелы льют в стакан мы теперь — подпрыгнули и летим ни снегов тут нетути ни дождей спеть стишок но «не предлагать интим» этим мы отличны от всех людей а под нами метров аж десять тыщ и не счесть иных что еще вверху вот шепчу: Господь коли Ты летишь то и мы летим. отвечает: who? это — я, живой мотылек-тылек это мы — к Тебе — мотыльки-тыльки нас великий свет в небеса увлек веселы-сильны далеки-легки Пятница Параскевы Прасковья Иванна Ромашкина в пятницу, второго мая две тысячи третьего года от Рождества Христова, оделась нарядно: в синий (как небо) платочек, зеленую (как лес) кофту, черную (как земля) юбку. Мы с Юрком подсели к ней на лавочку у целительной купели Серафима Саровского. — Вона кака у тебя борода-то, а лицо молодое, — сказала мне Прасковья Иванна. — Ты с какого года будешь? — С пятьдесят девятого, бабушка. — А я — с шишнацатого, — сказала Прасковья Иванна и улыбнулась во весь однозубый рот. — Сорок три года разницы. И мне столько же. А всего… — Осьмдесят шесть! — не без озорства воскликнула Прасковья Иванна. — Бабушка, купаться будете? — спросил Юра. — Из ведрышка. Меня сноха польеть. — А давайте мы вас сфотографируем! — Мне бы — с батюшкой Серафимом… Юра и снял ее: возле большой иконы преподобного Серафима, опирающуюся на палку. Двое: не плоть от плоти, но дух от духа. И еще Юра снял: то Прасковья Иванна смеется со мной, а то — я с ней, то Прасковья Иванна с сыном Иваном («главный на заводе каких-то агрегатов»), внуком Иваном да снохой Еленой, а то — все мы, двенадцать харьковских паломников, вместе с семьей Прасковьи Иванны (попросили дядечку нажать на кнопку); мы — уже послекупельные, со взъерошенными ветром мокрыми волосами, и Прасковья Иванна — в синем (как небо) платочке, зеленой (как лес) кофте и черной (как земля) юбке. …Фотки мы теперь отошлем в село Абрамово Арзамасского района Нижегородской области, благо почта нынче работает хорошо, послание дойдет быстро: днёв за пятнадцать-семнадцать — из Харькова сначала через Киев, потом через Брянск, затем — Москву, Нижний, Арзамас… И будут у Прасковьи Иванны Ромашкиной стоять на полочке снимки: она у целительной купели — с сыном Иваном, внуком Иваном и снохой Еленой и отдельно — вдвоем с батюшкой Серафимом — на веки на вечныя. Дух от духа. Ответ Юре, пославшему Прасковье Ивановне фотокарточки и мой текстик Уважаемый о Господе раб Божий Юрий — (Георгий). С уважением к тебе Прасковья Ивановна. Получила твое письмо и фотки — была очень рада. Спаси Господи тебя за добрые дела, если есть Семья, родители всем добраго здоровья. Молюсь за тебя — если есть кто? напиши имена тоже буду молиться. Дай Господи тебе идти этим путем не оставайся без молитвы Божией Матери — без Нее мы не спасемся Она за нас молитвенница. Когда будешь писать в записочку о здравии, себя пиши Георгием, твой Ангел Георгий Победоносец, он помогает на мытарствах, всегда призывай его в молитвах и ставь свечу. У нас 24-25/Х навалило снегу. Я пока жива но здоровье плохое в храм по Воскресеньям хожу с Божией помощью. Может Господь сподобит и еще встретиться, будешь в наших краях заезжай буду рада. Остаюсь жива с уважением к тебе т. Паша. * * * Смерть спит и видит нас во сне. Во сне из шороха, из шепота, из шелка. К зеленой, к ели ластимся, сосне, по-детски величая радость: «Елка»! Не снег, не иней цепкий нынче с ней — она в дому; защелкнута защелка дверная, и, сгрудясь верней, тесней, дивуемся: дрожит лесная челка. Смерть, спи, покуда — всласть. Ведь нам дежур- ный погляд твой теперь не к настроенью. Так спи, как спит обжора абажур, насытившийся теменью ли, тенью. Нам — надо ладить праздник. Привечать мальцов. Ловить тепло, топыря пальцы. Пока в стекляшках множится свеча — спи, смерть, не возникай, не просыпайся!