Письма В.П.Тургеневой к сыну Ивану
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2004
В заголовок вынесена цитата из письма Варвары Петровны к младшему сыну. Со школьных лет мы помним лишь, что мать Тургенева деспотична и жестока. В противовес общеизвестному образу недалекой барыни, которая «служанок била осердясь» и «брила лбы», о Варваре Петровне время от времени появляются оправдательно восторженные суждения1. И Пушкина-то она любила и даже была с ним «на дружеской ноге»; и Карамзин, Дмитриев, Мерзляков тоже были ее приятели2.
Между тем истина, как всегда, лежит посередине: сохранилось более ста писем матери к сыну за 1838 — 1844 годы, по которым вполне можно судить о том, что за человек была Варвара Петровна Тургенева (урожденная Лутовинова; 1787 – 1850), каковы были ее характер, духовный мир и круг интересов. Письма 1838 — 1840 годов адресованы И. Тургеневу за границу. Письма 1843 и 1844 годов – в Петербург, где жили тогда оба сына В.П. Тургеневой, Николай и Иван.
После пересдачи университетских экзаменов Иван Тургенев в 1838 году уезжает в Германию продолжать свое образование. Варвара Петровна пишет сыну 30 июля 1838 года из Спасского3. Это первое сохранившееся письмо. Пожалуй, именно оно лучше всего характеризует Варвару Петровну. Редкостная музыкальность, восторг перед красотой Рейна — и равнодушие к впечатлениям сына от достопримечательностей Европы, которую юноша видит впервые; ей более интересны любовные «интрижки» сына и то, как и на что он тратит деньги. «Осуждать» ее за то, что уже в этом письме в ней в полный голос говорит хозяйка-помещица, было бы нелепо: она человек своего времени. Но тогда и было посеяно зерно непонимания между сыном и матерью, которое прорастет со временем. Она так никогда и не поймет, в чем причина отчуждения любимого «Ванички», почему отец остался ему ближе. А он, прочитав после смерти матери ее дневник, писаный в последние годы жизни, был потрясен тем, как не понимал эту женщину.
Судьба жестоко обошлась с Варварой Петровной. Она родилась через два месяца (по другим источникам – через месяц) после смерти отца, Петра Лутовинова. Затем детство в доме отчима на положении почти Золушки; юность в затворничестве у дяди, основателя Спасской усадьбы. Таковы легенды. Неудачный брак: любимый, но не любящий муж, его ранняя смерть; недовольство старшим сыном и холодность младшего. Всю жизнь старалась быть достойной старинного дворянского рода Тургеневых (призналась однажды в письме сыну4), которых еще и до второй четверти XVIII века жаловали цари, но жизнь богатой светской дамы-барыни так и не состоялась.
Натура весьма самобытная, реализовать свои природные таланты она не смогла. Однако ее одаренность, несомненно, передалась сыну Ивану, недаром именно Иван был ее любимцем, и старость свою она хотела коротать подле него. Но не сложилось и тут…
Подлинники писем хранятся в Отделе рукописей (фонд 745, И.С. Тургенев) РНБ в Санкт-Петербурге. Настоящая публикация нескольких писем осуществляется с ксерокопии, принадлежащей библиотеке музея-заповедника И. С. Тургенева «Спасское-Лутовиново».
1838-го Года 30-го Июля. С. Спасское.
[Первые страницы этого письма сохранились плохо, многое стерлось, почти весь текст неразборчив. Из начальных строк письма ясно, что И. Тургенев прислал матери свой портрет, чему она очень рада.]
… Ты пишешь, что восхищался Рейном. Путешествие было мечтою моей жизни, и когда в Шафгаузене увидела я Рейн5, я вбежала на гору и в бассейне пила чистую ледяную воду. Умывалась… Насилу отец оторвал меня, боясь, чтобы я не простудилась.
Где-то ты теперь, с кем ты, главное. Говорят, что тогда только lacampagneestbelle, когда есть кому сказать quelleestbelle*1. Я бы очень желала тебе компаньона. Что твой Куторга, видно, раздумал ехать?
С каким нетерпением дожидаю я субботы. Прочие дни текут в монотонии. Все та же история, противные дожди мешают деревенскому веселью, т.е. прогулке. Я совершенно одна. Существительная Дунаевская6 варит варенье. Дороги притом так испортило, что невозможно носу показать никуда, даже в Мценск. Авдотья Ив[ановна]7 тоже от этой причины не едет. Нельзя Березуйку переехать.
Дядя8 очень грустен. Он чинит плотину на фабрике9, а вода ее портит. Мы не убрали и третьей доли сена, погнило все на рядах. Рожь так перепутана, что боятся, будут ли ее жать. Вся почернела, и все пух… Прогневали Бога.
Мое здоровье, как обыкновенно, летом изрядно; я бы даже согласилась и век мой так дожить, но! – боюсь осени. («Но жить я желаю, я так молода» – «Узница»). В Спасском холодно будет жить и скучно. Дядя нанимает дом для меня в Орле, для чего и едет на сих днях. Брат пишет, что будет в конце августа. Мы его нетерпеливо будем ожидать. При нем не так мне будет скучно; только бы он не соскучился. Ты знаешь его любимую поговорку: «Adieu, Maman!» Здесь поневоле будет сидеть дома. Не знаю, чем он займется осенью, он не охотник с ружьем. А кстати, о сем предмете. Ты так засмотрелся чужеземных видов, что мы не видим в тебе более охотника. А мы, напротив, охотимся более, чем когда-либо. Наняли двух егерей, одного из Кром, другого прошлогоднего, которого собираемся купить для тебя. Дичи они приносят много, да есть ее некому. Отдали ему Алексашку учиться. Он стреляет изрядно, но! – как он глуп, то вряд ли будет из него прок какой. Наполь твой очень похудел. Но, верно, будет славная собака, очень напоминает отца, да только не могу его [нрзб], слюняв очень.
Я все занимаюсь пчелами; стеклянные ульи на своем месте. А как нынче гречишный год, то меду они нанесли очень много. Я видела матку опять, несущую яйца, и потом, когда она было вылетела погулять и захватил ее дождь; как она обсушивалась, и как ее пчелы облизывали, обтирали, и как она важно протягивала лапки, кокетствовала, притворялась едва дышущею. О! женщина во всяком создании одинакова, aimetaplaireetasefaireadmirer*2.
Что еще тебе сказать? При всей моей охоте писать, право, нечего. Варенька10 еще не получала твоего крестика. Она будет его носить, нетерпеливо ожидает его. Она все так же умна, но! – Елизавету Андр[еевну] надо непременно от нее прочь, она так груба, и Варенька перенимает ее манеры. Ну! вот и этот тон мужицкий… Варенька подвержена золотухе, и это приводит меня в отчаяние. То бросится на ухо, то в нос, то в глаза. И теперь ресницы красны, весь нос заляжет. Я ее очень люблю. Она складывает понемногу, работает снурочек. <…>
Теперь, хоть убей, ничего не прибавлю. Совсем нечего. Это письмо пошлю в Майнц. Право, неохота и писать, не зная, точно ли туда пишешь, дойдет ли письмо мое, не пропадет ли. Жаль и денег, и более, что вновь надо писать то же.
Я хотела уже к тебе письмо печатать, но мне пришло в ум к тебе написать жалобу на тебя же. Письма твои [нрзб] к матери… но! – друг твой видит ясно, что ты не все к ней пишешь, что самое интересное пропускаешь.
Ты не совсем был равнодушен к MadameTutcheff. Поверь мне, душа моя, что чувства твои мне интереснее читать твоих мыслей. Ты менее всего пишешь о себе, и я готова спросить тебя, что во всех достопримечательных городах ты не видал ли моего Ивана… не встречал ли ты где Jonаthan. Словом, parlez-moi plus de gens que de lieux*3.
Я бы могла тебе много сказать на счет свой… Но! – этопочтивыйдетвсежалоба – plus que jamais je me querelle avec votre oncle*4. Это стало хуже, нежели когда-нибудь. Откладыванья и мешкотность его уже ни на что не похожи. Отовсюду я получаю письменные жалобы. Недавно он чуть не [нрзб] англичанина, дорогого и золотого человека, только оттого, что тот ему жаловался на грубость Тумана. А Туман – известный дурак и грубиян. Дядя собирался его больно наказать, а за сборами не хотел поругать mediocrement*5. Англичанин не понял его манеру – чуть-чуть не отошел.
Вместо управителя взял он двух… Одного старого… т.е. престарелого, другого малороссийского быка. Но! – отпустить боится. Будучи недоволен, держит обоих. Боится – ну! как управителя возьму, а он что же будет? – все та же история. Хлеб все мешкает продать. А как дороже будет! Со старостью это несносно становится. Я думаю, мы тем кончим, что возненавидим друг друга, – он меня за то, что я его ругаю, я его – зачем он все откладывает. Пока сделается поздно, дела наши идут таким мешкотным шагом. О! mon Dieu… mon Dieu… Можно умереть с голоду прежде, чем он соберется вам подать кусок хлеба.
Я хотела заставить писать к тебе конторщика, но! – нет!.. Это не то… Нет! К тебе я не могу этого сделать. Лучше совсем не писать.
Я уеду в чужие края. Что тут будет? Однако, cherami, не надо тебя слишком печалить нашими домашними дрязгами.
Да! Да… И ты меня печалишь. Жалуешься на одиночество в чужих краях, где поехал не для семейной жизни. И брат11 тоже меня огорчает… Пишет: мне лучше под твоею протекциею, у тебя под крылышком. А чуть денег нет – дай! <…>
Всякий несет свой крест. А мой хотя и тяжел, но! – золотой.
Я было начала читать «Гишпанию». Но! – эта книга не по мне. Я хотела себя приневолить, не читается. Chapitre. Тянется, тянется – и конца-то ему нет. Отчего это интересный роман в 4 тома мигом прочтешь? Однако, прости, будь здоров, счастлив, весел. Спи беспечно за моею головою. Не пиши, а болтай чаще и больше с твоею матерью и другом, благословляющей тебя ежечасно.
В. Тургенева.
[Из надписей на полях.
На второй странице: «Губарев12 напакостил. Этому человеку хлеб не сладок, ежели он его съест не украденный. Он украл… Староста донес. Он отперся от своей руки. По-черкасовски. 14-го барон попался13, его рука… «Знать не знаю», говорит он. «Вот вам и только. Не моя рука – и только». Сам мне это сказывал. О, какие есть скверные люди, не щадят ни отца, ни матери. Таков Губарев».
На третьей странице: «Так как дядя небольшой охотник писать, то он довольствуется писать внутри пакета. Всякий раз смотри, всегда будет написано дядей».
На четвертой странице: «Ты пишешь, что отец говаривал, что выбрал бы себе герцогство нассауское. Да, точно. Мне очень жаль, что я не знала, что ты будешь в Эмсе, во Франкфурте, где отец жил с Берсом. Ты бы отыскал его квартиру. Он также был в Висбадене. Отец имел привычку покупать виды, где бывал, и у меня есть виды всех тех мест. Посылаю тебе вид Бибриха в удостоверенье, что не только думаю о тебе, но вижу тебя мысленно на сих видах. Вот плывешь ты на лодке. Прекрасен вид Бибриха».]
1838-го Года 25-го Сентября. С. Спасское. 7-го по-вашему.
Милый друг и сын Ваничка.
Вчера получила твое письмо из Мюнхена от 27-го/19-го Августа. Я нынче расположилась отвечать и сама испугалась, увидевши, что более месяца я к тебе не писала. А какой резон? Вот видишь ли, я не умею к детям писать коротенькие письма. Мне надо, во-первых, отвечать на письмо, а потом пожурить, потом посоветовать, кой на что пожаловаться и, наконец, описать о нас. Я же знаю за собою порок… Dans mes paroles… comme dans l`ecriture je suis diffuse…*6 Не умею сказать коротко и ясно. От скупости, чтобы не платить много на почту денег, пишу мелко, а это мне трудно. Диктовать письмо к сыну – это невозможно. Писать начерно, велеть переписать Лобанову – тоже неловко. Есть такое, что я не хочу, чтобы Лобанов переписывал. А мне кажется, что и тебе неловко будет читать слова: милый сын, ты, – писанные не моею, а конторщиковою рукою. Почему не писала в Мюнхен? Да ты писал розно, то пишите в Мюнхен, то пишите в Дрезден. И так я ждала конца твоему путешествию, чтобы ты уже был на месте. Теперь непременно буду к тебе писать, много ли, мало ли, раз в неделю. А ты знаешь, как я аккуратна и как держу мое слово.
Ты пишешь, что едешь в Дрезден. И в Дрездене ты найдешь мое письмо. В Берлине дожидается тебя не одно письмо, а и деньги. Ведь я не дядя. Мойсын n`a jamais forme le souhait, sans etre prevenir*7. Горе вам, дети мои, sivousenabuser*8, но! – я этого от вас не ожидаю; по крайней мере умышленно. Может быть, от неуменья, от неосторожности. Итак, прощаю вам все и вся… кроме скрытности. Я пою песенку из «Швейцарского семейства» – откровенна будь со мною, я твой первый друг.
С чего же мне начать отвечать тебе? Из 12-ти твоих писем пропало одно – гамбургское, то, которое было при посылке к биби. Мы ни письма, ни посылки не видали, что нас очень огорчает, особливо бибиньку, quisefaisontunefetedeporterlachaineetsurtoutlacroix*9. Я бы тебе советовала написать к Маркелову. Не могу думать, чтобы он не нашел случая отослать ее в Петербург до сих пор, а еще менее – воспользоваться такою безделицею. Сами же мы к тебе не могли аккуратно, мой перелетный сокол, нам тебя было не догнать. Да о чем тебе так о нас кручиниться, что тебя о нас может беспокоить? Ты знаешь, летом в Спасском тепло и сытно, а брату в Петербурге прошлогодняя песня. Во все лето те же повторенья. Теперь настала осень, и нет сомненья, чтоб мы тебя письмами не бомбардировали. Уведомим тебя, где мы будем и что расположим делать, где будет наше бытье-житье. Теперь же, душа моя, сами мы не знаем и хорошенько не придумали еще. Ты знаешь, мы, помещики, зависим от хлебной уборки. Хлеб неурожайный, от дождя уборка была дурная. Между тем хлеб дешев, возвысился было, да опять упал. Овес ни по чем не надо, даром не берут; 11/2 рубля четверть, неслыханно дешево. Где же жить без денег? – в одном Спасском. Ну! – это ледяной дом, а потому наняла дом в Орле. За такую цену хоть бы в Петербурге, по причине выборов. Но! – будь в Спасском тепло, я и туда не поеду, – все лишние расходы. А я не знаю еще, что у меня будет приходу. А что надо на расход – очинна мне известно. <…>
А вы, милостивый государь, кажется, не располагаете дать отчету и отвечаете мне – денег дай. А расходы знать мое, а не твое уже дело. Коротко и ясно пишешь, что с 1-го Октября тебе опять надо денег. Ясно, по-твоему, а по-моему, не очень это ясно. Ты погорел, это правда, но! – у тебя было денег в остаче от пожару более 7 тысяч, да я прислала во Франкфурт еще 2, итого – 9-ть. Ты лишился вещей, словом, ты остался голый, и ты, и Порфирий. Тебе бы надо несколько обдумать, что в таком случае нужно человеку, который отправляется не на балы, а на пешеходные прогулки, лето, тебе бы надо подумать, что ты бы мог и кредитиву лишиться. То тогда все, что у тебя было, это то, что могли тебе прислать 2000, а с двумя тысячами не роскошничают. И потому – сделал себе рубашку да перемывашку, а Порфирию… и очень, и очень… а оправданье – пожар. Я писала к тебе, что переменятся обстоятельства; ты погорел – перемени и намерения, ступай в Берлин и там живи смирно и жди поры и время. А хочешь погулять – не барься, найми тележку, возьми посох да и ступай. Нет! – ты поступал до сих пор, как какой безумный, как будто кто-нибудь дул тебе в ж…, чтобы ты летел, летел, не останавливаясь, не обдумав, где ты… Это ты. Что, ты скакал по казенной надобности, что ли, сломя голову? На что мне нужны были твои описанья гор, городов и проч., что я все видела и читала лучше твоего описанья. Нужного ты мне не писал. Вместо описанья гор – описанья всякой истраченной тобою копейки. «Я, maman, сделал то и то, а по сие число осталось у меня в кошельке столько-то», а потом и опять, остановясь, сочтясь, и опять за то же – «Maman, теперь у меня денег в остаче столько-то». Нет, ты поступал, как безумный с самого отъезда. Начал тем – займи, брат, 10 тысяч. Ну! – положим, это было со страху. Но! – мне кажется, чад у тебя из головы не выходит. Например, ты Порфирию сделал гардероб на 1000. Да скажи, ради Бога, на что это? Во сколько же тысяч твой гардероб тебе стал? Ты – господин его, тебе втрое – 3000, итого – 4000. Еще 1000 на промены и проч. – 5000. Но! – все-таки осталось 4000. Прошло ровно 3 месяца, и ты опять просишь денег, хвастая тем, что тебе до 14-го Сентября хватит денег еще на месяц. Теперь спрашиваю, как же ты будешь с двумя тысячами жить 3 месяца в Берлине, когда тебе дорогою с посохом надо было на месяц с лишком по тысяче.
Итак, вот тебе настоящая причина, почему я не писала к тебе с лишком месяц. Я сердита.
Я обманулась в тебе. Я точно глупо сделала, что позволила тебе так молоду ехать за границу. Я виновата, что дала тебе Порфирия, из которого ты вместо слуги сделал компаньона. Я виновата, что не послушала дядю и послала тебе денег, когда у тебя было в кредитиве на целый год. Я виновата, что и еще послала. Ты поехал не шататься по свету, а учиться – чему?.. Учиться мотать! О! за этим не нужно было ехать из России.
Мне иногда приходит в голову, прости Господи, что ты проиграл в рулетку. Да не простит тебе Господь, ежели ты скрыл это от меня, от меня, столь нежной матери для вас. Итак – prenez, maisnevоlezpas, т.е. не крадите вашей доверенности ко мне. Я тогда при моих 3000 душах буду нищая.
Я нездорова, остальное допишет, по приказу моему, Колька14. <…>
[На полях на второй странице рукою матери: «Будущую пятницу напишу я к тебе много, потому что буду писать целую неделю. Брат едет к бабушке15 и за бабушкой, не знаю, успешно ли это будет. Я опишу его les 40 jours*10 пребывания в Спасском подробно в предбудущую пятницу. Ты будешь знать о нас, как будто бы с нами был».]
1838-го Года 4-го Ноября С.Спасское.
Mon cher Jean.
Пришла пятница, а писать нечего. От тебя три недели писем нету. Поздравляю тебя с днем рожденья Коли. Получу ли я в день моего ангела от тебя письмо? А семечки-то, мой друг, ты и забыл, по условью, мне присылать. Экой ты. Семена не мерзнут.
Нынче я позволила жениться трем женихам, которые мне принесли гусей. 1-й – Костюшка, 2-й – Аб-Риториха, 3-й – старик Андрюшка, портной.
Авдотья Ив[ановна] не только сама ко мне не ездит, но! – не посылает поздравить ни с твоим, ни с Николиным рожденьем. Как ты думаешь, – сердита, что я ей визит не заплатила, – больно досадно.
Брат не захотел, чтобы я Губар[ева] уведомляла о его приезде, etnousavonsrompustoutafait*11. Что же ты, дружок, писал ли во Франкфурт о цепочке бибиш, мне бы очень хотелось знать, отчего она пропадает.
Бабушка здесь со всем семейством. Я дала твоему фавориту вексель в 1500 и плачу проценты 150. Кажется, с моей стороны я все сделала. Меня они уже винить не будут или считать себя вправе.
Ох! Как дни длинны. Скучно мне, признаюсь, без тебя и брата, без театра и музыки, без городской жизни. Монотонная, ужасная бабушка стара и… очень упала рассудком. Дунаевская – все дураевская. Дядя все фабрикант и все с тряпкой возится. Биби мала. А я не очень больна, но! и не совсем здорова, а при том – ох! скучаю… очень, очень, очень. Но! Только бы вы веселились, деньги к вам посланы. До Нового года и не требуй ни копейки, более прислать не могу.
А Порфириевы деньги целы будут. Прости, целую и благословляю тебя.
Твой друг и нежная мать
В. Тургенева.
Отрывок из письма, написанного в декабре 1838 года. В начале письма три даты – 2-е, 14-е, 29/11, вторник.
Теперь, мой милый друг Ваничка, могу я тебе сказать свое намеренье и расположенье на зиму, потому что решилась вот каким образом. Ты знаешь, мой милый друг, что я было наняла дом в Орле, думая, что мне будет весело и… не так дорого. Но! – что значит – весело… для меня? Нет веселья без плану и бюту… а что такое план и бют – будущность наша… а более ваша, мои бесподобные. Да, точно, милые дети, вы заслуживаете сего названья – бесподобные. Итак, что я могу в Орле для вас? Я раздумала, кой-как прожила в деревне – вот это для вас, тут есть экономия… я могу вам более денег послать. Теперь, подражая всем мелкопоместным русским, я дожидаюсь depiedferme*12 праздника Рождества дома; убью свининки и с тушами, с утками, гусями, индейками отправлю обоз. Потом сама отправлюсь, потом поедет мой штат, т.е. Лизаша с Маврушей, немка, Дунаевская, на долгих. И проживем мы на своих хлебах со своими господскими лошадьми и кобылками. Проживем Масленицу и до третьей недели поста, и таким же порядком, я – вперед, дети – сзади. Отправимся вспять в Спасское обратно. Но! – мой друг, хотя я и располагаю так, потому что, ты знаешь, quelecheminestlongduprojetalachoe*13. Может многое перемениться, но! – в Спасском все-то вернее будут знать, где я.
В Москве мне хочется кой-что сделать, таков, по крайней мере, мой план. Во-первых, людей посмотреть, себя показать, т.е. со старыми знакомыми и родными повидаться. Театру — хотя дурного посмотреть, но Вольтера на сцене видеть, он мне напоминает отца. Англичанин ведет завтра лошадей в Москву на продажу, боюсь – переманят; а как буду на лице – посовестятся. Двух коров куплю, да телушечку, да бычка. Может быть, и лошадей каретных куплю, но! – это еще не верно. Потом буду отыскивать дорогу к берлинским жителям, кто познатней для тебя и для себя.
1843-го Года 28-го Марта. С. Тургенево. 16
Христос Воскрес.
Милые дети, Коля и Ваня.
Вы получите это мое письмо в праздник, потому я с вами и христосуюсь. На Страстной буду я исповедоваться и причащаться. Должна простить виноватых и признаться в вине своей. Нет! Я ничего не имею, в чем бы я могла признать себя виновною. Ежели совесть ваша так же передо мной покойна, поздравляю вас и только того и желаю, чтобы ваша совесть вам ни в чем не упрекала. В противном случае примите мое прощенье и благословение.
Иван писал ко мне, что вы имеете надобность и даже необходимость в деньгах. Вы после получите от меня письмо на сей счет. К 1-му Маю вы получите и трети вашего положения. Верно, не от скупости я вам назначила столько, что вы находите скудно. Об этом буду говорить в другое время пространнее. Теперь я посылаю вам только по 500 – назначенные мною праздничные к Святой. Иван получил за 7-е Января свой именинный подарок. Ты, Николай, в свое время получишь свои. 350 рублей у вас есть. Я уже просила не тратить сии деньги. Это дорожные для того, кто вздумает ехать к нам. Или на мои комиссии, и потому я считаю, что эти деньги у вас целы. Но! вы их все-таки не трогайте, они занадобятся в свое время
В полученных 1000 пришли, Николай, расписку особую, коротенькую, – кому хочешь. Мне ли, в контору ли – особо от письма. Т.е.: такого-то числа деньги, 1000 руб., от мамаши нами получены. Н. Т.
Я после напишу к вам, на что именно так надо. Деньги любят счет, а хлеб меру.
Сто рублей лишних ты отвези, Николай, к Веверши – она, говорят, в ужасно бедном положеньи. Скажи ей – ты это сделаешь хорошо, – что, де, maman поручила мне вам об ней напомнить и дочкам вашим да дала мне комиссию, которую, право, я исполнить не умею сам: прислала вот это, – тут вынь пакет, – и приказала купить духов, конфект для ваших дочек. Я виноват, скажи, – написал, что куплю, но! – мне кажется, quecesdamesferontmieux*14. Словом, tournez-cela*15, как ты умеешь, да только деньги отдай. Пожалуйста, поделикатней, хоть так, хоть иначе. К празднику-то яичко красное и нужно. А!.. Ну!.. то-то, то-то. Будьте веселы, здоровы, счастливы. Надеюсь, что вы всегда будете как прежде, милые мои дети. А хотя что бы и случилось, так у себя за печкой; зачем на улице.
У нас на фабрике два брата. Один выпил через меру и упал. Мать говорит меньшому: Васька, ты бы брата-то поднял. Вот тебе раз! – отвечает Васька матери. — Ему 27 лет, мне его не учить.
Я пишу к вам из Тургенева. Признаться, я не очень-то здорова. Такие спазмы, что иногда потрушиваю; схватит тяжело — и не увижу вас, думаю. Мои милые, гнев матери – дым; малейший ветерок, и пронес его. А любовь родительская неограниченна. Сквозь этот дым, как бы он ни ел глаза, надо видеть любовь, которая с колыбели вкоренилась в сердце.
Однако простите еще раз. Похристосуйтесь между собою вместо меня еще раз.
Дядя в Москве. Митька твой, Иван, должен к тебе явиться. Дайте вашим людям из моих денег по 5 рублей камердинерам, а Митьке еще 5 рублей на письма к сестре. Ему более нечего к ней писать, как после своих вздоров сказать: а господа, де, наши здоровы. Т.е. когда господа опять неделю за неделею вздумают не писать, то хотя буду знать, что это не от болезни, а по лени.
Благословляю вас от сердца. Мать и друг ваш
В. Тургенева.
1843-го Года 28-го Мая.
Mon cher Jean.
Я бы многое хотела тебе сказать насчет твоего сочиненья. 17 Но! – я не имею духу, стараюсь всячески преодолеть в себе чувство тщеславия; за что Бог и наказывает меня, что все еще не преодолела сего врага. Что такое поэма? Можно быть, как Пушкин: и хороший поэт, но! – матери от этого не было никакого проку. Итак, мое счастье состоит в твоей любви ко мне, покорности и почтеньи. Я толку не знаю в стихах и боюсь, чтобы ты не пострадал от завистников; потому что те, коих называют в «Инвалиде» доморощенными пиитами и фабрикующих вирши, боюсь, чтобы за себя не отомстили. И Пушкин был критикован, и у него нашли ошибки, охолоделость и пр. и пр. Помилуй тебя Создатель от горести читать о себе критику. Похвала не столько лестна, сколько критика убийственна поэтам. Хотя ты и философ, но! сердце не покоряется рассудку, и ежели ты и покажешь вид равнодушный, но! – мать увидит насквозь досаду. Дай Бог, чтобы ты не испытал этого.
Я и пишу и не думаю, что пишу. Все мои мысли устремлены на будущую почту. Часы мне кажутся днями. Не знаю, на что решится Колинька. Ах! Колинька, Колинька. Ежели бы его покойный отец был жив, ежели бы он мог чувствовать, как Колинька меня мучит18. Отец думал, что в Николае я буду видеть Сергея Николаевича, – и как ошибся. Колинька пишет письма к бабушке, к посторонним – ко мне он совершенно переменился.
Ты по своему обыкновению пишешь: maman, я деньги получил, пришли денег. Какое мое несчастье, что я должна слышать эту песню, что я не могу при каждой трети посылать вам всю треть вперед. Однако немного мне осталось додать вам и быть покойной до сентября.
На обороте на странице найдете вы подробную выписку, что вам положено, что вы получили. Именье вам отдано, с твоей части назначено вам – столько. Более взять не с чего. Я желала бы, чтобы взяли за год вперед и оставили бы вы меня в покое.
По счетам вам приходится додать к вашим третям 1469 рубл. 66 коп. Пославши к вам это – тут все: и трети, и твои 500, путевые. Я приказываю брату приехать в Спасское. На это я посылаю ему 500 да 200 на мои комиссии, т.е. чепчики и почту. Я совсем было собралась в Петербург, но! – не знаю, что и как Николай. Хотела ехать в Москву ему навстречу. Но! – жду твоего письма. Ежели Николай не приедет, то я приеду с ним повидаться и переговорить… Я не думаю, чтобы эти переговоры были бы ему приятны.
Скажи ему: я жду его. Или пусть он меня выпишет в Петербург. Одно что-нибудь.
Прости, Иван, я очень расстроена. Хлеб подешевел, на барках не продается. Мне неприятно, скучно. Писем нету духу. Тебя благословляю. Твой верный друг
В. Тургенева.
P.S. Дядя, по обыкновенью, в Тургеневе, на фабрике, в Черни. Почти с самого твоего отъезда у нас все одна песня.
К брату не пишу, он ко мне не пишет сам. Я посылаю 500 рубл.. и 200 в особом пакете. Ежели брат уже уехал, то эти 500 возьми на место ему данных. А ежели не уехал или не может ехать, то эти деньги запечатай и положи особо. Своими не считай. И не трать никуда иначе, как на мои комиссии. Я и прежде послала 350, а вы истратили на себя. Какое право имеете вы располагать чужими деньгами! Это скверно и подло. Мне надоели те, коим нельзя доверить денег; тотчас потратят и не дают отчета. И ходишь за ними. Это по-тургеневски, дяди твои все такие.
[На полях: «При оказии пришли мне несколько книжек «Параши» и напиши, у кого в типографии ее печатали, сколько книг. И по чему продаются, и есть ли в Москве».]
1843-го Года 19-го Июня. С. Спасское.
Милый друг и сын Ваничка.
Я писала к тебе в минуту приезда брата по экстра-почте, несколько строк. Не знаю, послано ли к тебе это письмо. Я бы желала знать, в разные ли дни ты получаешь эти письма, с настоящею почтой, которая ходит отсюда по субботам, а экстра-почта идет два дня спустя во вторник. Не получаете ли вы эти письма в один день. Это фавер почтмейстера, писем с тяжелою почтой принимать не велено. Брат мне сказал, что тебе уже диссертации писать не надо19, что ты и без оной будешь определен. Я очень этому обрадовалась. Мне жаль было твоих глаз. Я рада, что дело обошлось без того. Одно мое беспокойство, что не переменит ли это твоего плана насчет отъезда твоего в Спасское, это будет мне очень неприятно. Надеюсь, что ты меня об этом уведомишь, мне нужно это будет знать заранее.
Николинька говорит, что едет только на четыре месяца. Я не прочь от моего слова, даю ему сверх положенья на вояж 3000. Но! Ежели он пробудет долее, то я назначила ему в месяц по 1000. Я очень боюсь, что после вод он вернется в петербургский холодный климат, чтобы это его здоровью не повредило. Он, кажется, еще и сам не знает, вернется ли или останется зимовать в чужих краях. Я предоставляю это времени.
Теперь поговорим о тебе. Ты не ушел от участи поэтов. И похвалу и критику прочла и осталась при своем мненьи, что «Парашу» твою уже высоко вознесли, оттого и не избежала завистников. Но! – русская пословица: назвался груздем, лезь в кузов. В жизни твоей все еще в начале. Первая песенка поется зардевшись. Я нынче Санхо почитываю. Пословица за пословицей. Но! я очень благодарна критику на «Парашу», вперед я буду остерегаться одного из смертных грехов, который мог бы погубить мою душу (возгорженья). Итак, будь выше Пушкина, я хладнокровно буду слушать похвалу, буду думать: и Пушкина критиковали. Для меня не только не обидна критика на какого-то Т. Л. или даже Лутовинова, но! – хотя бы то была на Тургенева. Что такое поэт, писатель? Твои проферансы, т. е. забавляешься, между дела – безделье. Выиграл, проиграл – не разоришься, а время прошло без скуки. Итак, пиши с Богом, удачно будет – будешь продолжать; надоест – бросишь. И – концы в воду. Твое назначенье другое, других услуг ждет от тебя отечество. А я довольна, благодарю Бога и тебя. Ты не посрамил меня, не осмеяли моего вдовьего воспитания. Ежели не из лучших, не из худших, как говаривал покойный твой отец обо мне. Мою бабу из десятка не выкинут. Многие матери от детей утирают слезы или краснеют. Не знаю, что вперед будет, пока я очень многих счастливее. Только бы мне опять не возгордиться.
Дружок мой, Ваничка, ради Бога, пиши ко мне более. Мне неохотно жить в Спасском и переносить скуку оттого только, что далеко от вас расстояние, а письма сближают. Ты знаешь, что я активер здесь у дяди. Но! дайте мне бодрость трудиться, пишите, пишите (и я рада стараться). Брат нашел большую перемену в домашнем быту, даже в бибише. К дяде он ласковый и довольный дядей, хотя у дяди третье слово: Иван Сергеевич; приказал… то и то… дворы переносить, ригу строить и пр. и пр. Но! – мы давно привыкли знать, что он весь твой, и душою и сердцем. Но! – как не он один, мы все тобою бредим, то и находим это очень натурально.
Как-то ты исполнишь мою комиссию насчет чепцов? Пожалуйста, Ваничка, займись моею головой. Совершенно пуста и снаружи и внутри. Т.е. на голове нет убору, а в голове ни новостей, ни в каком роде, ни литература, ни музыка. Я перечитываю Мольера, играют у меня только что не Пле-ля, словом сказать, отстаю совсем от века. Хотя рококо… в моде. Но! между новым или старое по-новому, а иначе будет вам со мною и скучно и стыдно. Пришли чепцы… Чепцы и журналы модные. Побойся Бога: давно прошу и все надеюсь, а то бы из Москвы получила бы новинку. Пожалуйста… Пожалуйста.
Ваничка, прошу тебя, прочти ExairsionsurlesbordsduRhin – parAlexandreDumas*16. Мне будет это приятно.
Там описанье убийства Коцебу молодым Зандом. Но! – ты, верно, читал… Прочти письмо матери Зандовой. Я люблю тебя, как она любила своего сына. Жаль, что не умею так писать, как она.
«Cher, inexprimablement cher», – пишетонасыну… Далее : «Combien il m`a ete doux de revoir après un si long temps ton ecriture cherie; il n`y aurait pour moi ni aucun voyage assez penible, ni aucun chemin assez long pour m`empecher d`allez le retrouver, et j`irais avec un amour profond et infini d`une extremite a l`autre de la terre, dans la seule esperance de t`apercevoir seulement».
Далее : «Je t`enveloppe de mon ame, et mes pensees maternelles font la garde autour de toi». О! какэтохорошо.
«Adieu, et soit invariablement convaincu que je ne lasserai jamais de t`aimer fortement et profondement.
Ta mere fidele et qui t`amera jusque dans l`eternite”.*17
Боже мой! Это она у меня все украла. Есть же женщины, которые умеют выражать, что чувствуют. А я – умею чувствовать, а что чувствую, не умею и в десятую долю выразить. Cher, inexprimablement cher Jean.
Adieu, et soit invariablement convaincu que je nе lasserai jamais de t`aimer fortement et profondement.
Ta mere fidele et qui t`aimera jusque dans l`eternite.
Не могу не прибавить русского моего слова – целую и благословляю
Barbe de Tourgneneff.
[На полях первой страницы: «Опять о чепцах. Я уже знаю, какой ты беспечный, а Гелерме какая мешкотная. Но ее и ждать не надо. Пришли чепцы, ради Бога, – Шереметьева приехала сюда, а на мне будут чепцы прошлогодние. Какой срам».]
1843-го Года 25-го Июня. С. Спасское.
Милый друг Ваничка!
Вчера в 2 часа пополудни Колинька уехал из Спасского. Никогда мне так грустно не бывало. Он пробыл 8 дней. Я не знаю, когда я его теперь увижу. Я совершенно не знаю ничего о своей зимней жизни; я только боюсь одного, что мое желание не исполнится – лечь возле отца, и я, верно, похоронена буду во Мценске. Мои дела идут так тихо, что я не знаю, когда они пойдут иначе. Все одна песня – денег нет, а без денег подвигаться трудно. Г-н Нерешимов все тот же. Барки нагрузил, послал в Москву. Они дошли из первых, хлеб был в цене. Его спрашивали: прикажете продать? Цена 13 р. То ответу не было, то – сам еду. Я хотела ехать – остановил. Да вот… вот… а между тем тьма барок подошла, цена упадать, упадать – и стала рожь в 3 рубля. Продать, так было бы в убыток. Лежит в лабазах, плеснеет, в скирдах едят его мыши. А я сижу в деревне. Метрометр идет, привычный такт — его не подвинешь никакой машиной.
Итак, мы опять бьемся, как рыба об лед, чтобы достать денег. У Настасии, у Хозикова платим проценты. Ежели бы я знала это, то, верно, бы не предложила брату ехать за границу. Ему и 3000 мало будет с непривычки. А тебе, как в бездонную кадку, ничем не насытишь. И потому я, хоть и объявила, что даю по 8000, но! – я не знаю, будет ли вам и того довольно, когда получите вдвое. Я не могу ехать в Петербург с пустыми руками. Я не могу жить в доме, загаженном Анненковою20. Кому еще его править и чистить, наемные руки без хозяина мне его вгонят пуще нового. Дядя… об нем нечего и думать, он на это не существует. Итак, я принуждена оставить за собой дом Лошаковского. Опять это мне стоит с лишком 5000, то как же мне еще в Петербурге дом. Это на одну наемку домов разоришься, и в этих наемных домах жить будет нечем. Вы можете надеяться на прибавление ваших ежегодных доходов – после меня, – очень натурально, но! я могу лишить себя настоящего, а вас будущего. Вы все еще можете надеяться на будущие доходы – служба, женитьба и проч., а мне, кажется, к концу жизни только терпеть нужду. Можно ожидать, что у меня в виду непременно на моих счетах. Я хотела пошутить над твоими доходами с сочинений, но я бы была несправедлива. В первую минуту я прочла «Парашу» без вниманья. В моем же доме, как в порядочном водится, стихов русских не читают, потому и понять не могут. Но! я бы была столько же несправедлива к своей внучке, сколько ты сам, а я не терплю несправедливости. Я только по материнской нежности боялась твоего оскорбленного честолюбия, ежели под чаяние будет критика, которой, откровенно признаюсь, не ожидала. Мне «Параша» казалась одною из тех писулек, которые невидимо проходят, как атомы или мириады, не обращая на себя никакого внимания, ни похвалы, ни критики. Не потому, чтобы она была недостойна оных, но! потому, что я в своем глазу всегда вижу бревно, на изворот писанию… Все у меня хуже, чем у всех, и все лучше моих. Vonite!.. [нрзб]*18. Смертный грех мой – тщеславие. Оно меня и убивает; хочется все лучше и всех лучше. Теперь же я опять грешу… «Параша» мне прежде еще читаемой похвалы понравилась, и я точно вижу в тебе талант. А есть и пятна, как на солнце, а ты мое солнце. Без шуток прекрасно. Не читала я критики, но! – в «Отечественных Записках» разбор справедлив и многое прекрасно. Прекрасно… Вопреки всем критикам, и «Песня» чудесна, и конец, который, брат сказывал, окритикован, – для меня чудесно… Мило… деликатно, скромно. Я – кухарка Вольтера, не умею выразить. Но! – согласна, что то, что было похвалено в «Отечественных Записках», – все справедливо, и вопреки критике я горжусь, что моему сыну приходили такие мысли, новые…
Сейчас подают мне землянику. Мы, деревенские, все матерьяльное любим. Итак, твоя «Параша» – твой рассказ, твоя поэма — пахнет земляникою. Есть картины, которые бы можно было нарисовать из «Параши», например: два лета, итальянское и русское. Ежели бы я была богата, очень богата, я бы заказала эти две картины Брюллову… Да вот… Ты знаешь, я тщеславна. Прости мне Господь, но! – я прошу тебя при всей критике назвать «Парашу» Лутовиновой. Пусть эта критика и с похвалами падет на Т. Лутовинова. T. L. est mon orgueil*19.
Ты знаешь, я льстить не умею и не люблю. Я прошу тебя быть в твоих сочиненьях Лутовиновым, ты меня очень утешишь. Нет! Не переставай писать, не убивай от одного критика свой талант. «Параша» Лутовинова» – прекрасное начало, и дай Бог тебе та[оборвано]. Я не люблю имя Парани. Но! – твоя первая дочь будет Парашей, и я желаю ей во всем – и даже с пороками – походить на свою сестру. Нет! Нет! Параша наша не без достоинств. Я ее охотно усыновляю. Это же нынче и в моде.
Что касается до твоей службы, не хочу притворяться, много бы мне было приятнее первая твоя назначаемая дорога. Судьба хотела иначе. Мне остается пожелать тебе plusd`honneur – qued`honners.*20
Предоставляю все времени; пусть брат едет за границу. Вернется он. Увидим, что будет, загадывать вперед нельзя. Ежели я буду вам нужна или даже приятна, я вся ваша. Не могу остановить брата твоего употреблять пословицу «Не люблю хвалиться, идя на рать». И писала, и просила – тщетно! Конец ей очень гадок, ты, верно, знаешь…
Авось, чужие края его сбрызнут.
Николай сказывал, что ты просишь дядю прислать тебе 2000. А до трети твоей еще два месяца. Я не знаю, Ваничка, что мне думать. Я спрашивала тебя, есть ли у тебя долги, ты уверял, что нет. Я приняла долг тысячу рублей на себя. Я не могу знать, сколько еще вы сделаете долгу. Но! Ежели вам верят, делайте долги, но мне невозможно денег вам так часто посылать, потому что нету их. Всякий теперь имеет свой участок. Я из своего, сколько могу, вам уделяю; брату сверх положенья надо на вояж. Я сама живу в деревне, оттого что не с чем ехать в город, все делаю, но! не могу довольно снабдить вас деньгами. Ежели себя не остановишь, то конца не будет расходам. Я знаю, что ты на одних апельсинах проедаешь. Видя такое беспутство, я принуждена буду вас отделить, чтобы вы меня не беспокоили. Ты даже не пишешь, а на словах брату приказал у дяди просить денег – две тысячи. Ежели у дяди есть откуда взять, пусть посылает. Но! я с моей стороны не имею денег. По одежке протягивай ножку – живи по состоянию. Итак, все, что я могу тебе обещать, – буду стараться, чтобы месяцем ранее выдать тебе треть. Не знаю, однако, успею ли. Теперь во всем не такие месяцы, чтобы деньги приходили, всюду они нужны. Будь уверен, что, ежели я не высылаю, то именно оттого, что нету их ни копейки и что мне это совершенно уже надоело. Я всячески стараюсь увеличить приходы и уменьшить расходы, но! – не могу. Я желаю, чтобы Бог избавил меня всех хлопот и прекратил жизнь, доставил вам бы способ иметь на расходы ваши столько, сколько вам нужно. Поверь, что я говорю это без горечи, а от всего сердца правду. Все я больна… а все живу и проживаю деньги ни на что, в свое удовольствие, а между тем лишаю вас оного. Авось, Бог услышит мою молитву, вся моя надежда на это. Молю Бога о вашем здравии и своей смерти. Мое благословение сухо, без денег. Итак, в ожидании сей радостной минуты до последней минуты останусь вашим нежным другом.
В. Тургенева.
P. S. Ежели брат еще не приехал, то хлопочи ты о пропечатании в газетах о его отъезде, а мне вырежь из газет и пришли тот листок, где будет публикация о его отъезде за границу.
1844-го Года 19-го Июля. Москва.
Mon cher ami Jean.
Я получила твое письмо 10 июля. Что нужней всего было насчет денег, я отвечала и деньги послала, заплоченные тобою за брата 400 руб. Вчера получила письмо от брата твоего, где он мне пишет, что вы уже квартиру свою почти сдали в доме Гусева. Мне надо с тобою серьезно поговорить, Иван, насчет твоего петербургского житья и насчет квартиры. Я не очень хорошо поняла в письме, что значат твои слова (я не езжу в департамент). Что же ты, оставил службу, что ли, по департаменту; или так уволен, или сам себя уволил. Пожалуйста, ты ко мне это напиши. Мне это очень нужно знать. Может быть, отец бы к тебе написал то, что я где-то читала:
«Mon fils, vous commencez a entrer dans un age ou un homme doit absolument se rendrе utile aux autres et [нрзб] la societe a la quelle il appartient. Les temps des fantaisies partielieres de la liberte [нрзб] de la premiere jennesse, du vagabondage de l`esprit et du corps est passé pour vous, je dirai meme que vous etes restez trop longtems dans cet etat d`oisivete et d`independence absolu, que l`incapacite on l`extreme jeunnesse peuvent seule justifier».*21
Ты знаешь, как дядя страстно тебя любит за неимением отца. Я вместе с ним умоляю тебя именем нашей к тебе неограниченной нежности остепениться и подумать, что надо начать уже какую-нибудь путную карьеру. До сих пор ты сам не знал, чего ты хочешь. Что ты будешь. В России нельзя быть ничем. В департаменте служба твоя, кажется, остановилась или, по крайней мере, не то, что могут твои capacites*22. Тебе при начале службы говорили: займись диссертациею, ты будешь и в службе, и свободен. Как я уже писала к тебе о Самарине. Спросят: что делает молодой Самарин? Готовится в магистры. И все видят бют жизни, бытия будущности. Вот два года ты в департаменте, какую будущность ты себе приготовил? Поскакал лечиться в Берлин. Там сделался болен; больной приехал, выздоровел, служил ладошами Виардо. Поехал в Москву на короткое время и опять был очень болен. Возвратясь, лето живешь в Парголове, делаешь кой-что или совсем ничего, потому что, хотя ты и пишешь, что очень много работаешь, но! – эта работа – не работа. Она ни к чему тебя не ведет. Никакой пользы никому не делает, разве тебе только вред, досаду. Не говорю уже обо мне. Вы потеряли ко мне любовь, уваженье, доверенность. Я кладу все это насчет разлуки. Я ничем не заслужила холодность и неуваженье. Бог меня наказал за мое тщеславие, за гордость, за честолюбие, которое я надеялась видеть в моих детях, дав им воспитанье, какое только русские могут получить. Особенно тобою, Иван, тобою. В тебе полагала я всю мою славу, мою надежду. И какой матери это невозможно простить? Жила надеждою, будущностью, тобою и для тебя. Ты отучил меня от этой мысли, я никакого тщеславия уже более не имею. Ты напрасно так lentement*23 говоришь: надеюсь, что ты здорова и что ты не переменила своего плана приехать в Петербург. Мое здоровье совершенно уничтожено; не знаю, как при этой болезни я жива. Приехать в Петербург, кажется, мне будет трудно. Я не могу выносить колесного движенья. Разве по санному пути. Да и зачем? – спрашиваю. Для того, что моим детям хочется там жить без всякой обязанности и потому, что в Петербурге веселее жить, лучше строения, театр, музыка, двор, новости, а дела им нет никакого. Ежели ты мне скажешь, Иван: maman, служба моя началась с успехом, я ею доволен и мною довольны, – тогда я, не медля нимало, велю себя везти к тебе, где бы ты ее ни избрал, нанимаю квартиру для себя и где и тебе будет пристойное помещенье; всем обзавожусь и обзавожу тебя: и люди, и лошади, и экипаж, все, все, мое, приличное и пристойное. Vous aurez votre argent de poche.*24 Пришел домой – все готово: и стол, и лакомства, и ласки. В глаза глядят по обыкновенью, – что Иван С. прикажет, что любит. Ты знаешь, что я не притеснительница: где был, куда едешь, – лишь бы тебе было там приятно. Когда мой Иван со мною зимою, на мне шуба, тепло мне; летом – прохлада, отрадно мне. Без тебя и душно, грустно. Что мне теперь нужно, Иван? Я что назначила, то и сделала. Дела свои все покончила, как мне хотелось; долги привела в известность; дядю привела в деятельность, сколько он может; дом продала21; партикулярными долгами расквиталась; вещи выкупила – они мне не нужны, я их назначаю на свое обзаведение, где буду жить с Иваном. Ты не хочешь служить, Бог с тобой – не служи. Живи покойно, как хочешь, где хочешь. У тебя есть оправдание, которое примут все с одобрением: maman очень больна, как ее оставить на чужие руки. Все знают правило:
Qu`il y a deux choses sacrees dans le monde, entre les choses sacrees, c`est la tombe d`un pere et la vicillesse d`une mere; il est un devoir a l`enfant de fermer les yeux, qui ont vu s`ouvrir les siens.*25
Неужели у вас только нет никаких правил, неужели нет у вас долгу, обязанностей священных? Старую маму-кормилицу покоят, а мать должна быть при старости своей под покровом, под защитою детей. Я Васильевну22 свою по смерть ее покоила, а вы неужели меня оставите без отрады – особенно ты, Иван. Ты знаешь, что ты с колыбели был моею жизнью.
Я не требую службы. На что тебе. Ты любишь писать, гулять, стрелять, путешествовать. Кто тебе мешает: живи зиму в Петербурге – веселись, будь в театре, слушай музыку от святок до Святой. Весною поедем в деревни. Займись своею собственностью, дай пищу жизни дяди, обожающему тебя. Лето проведем в вояжах – в Одессу, куда тебе угодно. Осень – стреляй, охоться с собаками, утешайся, живи – дай нам жить около тебя. Кажется, не тяжкое иго мы на тебя налагаем. Начни жить и скажи нам: я вот что хочу. Поэтому-то я и умоляю тебя приняться за диссертацию. Пиши ее год, два. Ты занят, ты работаешь, ты занимаешься своею будущностью. Потом ты – магистр. Может быть, на доктора будешь держать. Ты свободен, руки твои развязаны. А между тем время течет, обстоятельства меняются… Я умираю. Ты исполнил против меня свою обязанность. Совесть твоя покойна, именья еще останется довольно – живи и наслаждайся. Вместо того теперь мы все сжаты – никто не знает, что в семье делается, я же про вас иначе, как от Митьки, – что вы, слава Богу, здоровы. Ты к дяде ни одного слова не написал, как будто его нет в живых. Он не требует частых писем, но! – огорчается, что не вспомнишь его. В твоих руках счастье всего твоего семейства, а ты от лени, от беспечности всех печалишь. Мы не знаем, где мы будем, потому что не знаем, где будет наш Иван, а без него жизнь не жизнь.
Я прошу тебя, ради Бога моего Создателя, прочти ты со вниманием письмо мое. Решись на что-нибудь, скажи: maman, дядя, будьте счастливы, ежели это от меня зависит. Я вот что располагаю. И мы все тогда примемся, как муравьи, готовить запас на нашу зиму. Итак, не нанимай ты себе, ради Бога, квартиры в 800 руб. Обдумай хорошенько. Возьми камертон в зубы, приложи к уху – и подай голос. Мы все под твой камертон запоем (ля, ре, соль…) Без соли уже никак нельзя.
Я не одна к тебе пишу, я переписываю дядино письмо. И он ждет твоего ответа: где назначит нам наш Иван, где мы будем, что будет он сам. Итак, просим тебя, подумай, ради Бога Создателя, займись, решись. Устрой сам себя, устрой нас всех. Я буду ждать твоего ответа с неизъяснимым нетерпеньем. Благословляю тебя. Твой верный друг и нежная мать
В. Тургенева.
КОММЕНТАРИИ
1 Первая такая публикация появилась, по-видимому, в 1915 г. См. статью И.М. Малышевой «Письма матери» с обширными цитатами из писем В.П. Тургеневой к сыну (в кн.: Тургеневский сборник. Книгоиздательство «Огни»). Однако автор (за подписью К.) статьи «Мать Тургенева: из прошлого» утверждает, что статья Малышевой была воспринята неоднозначно и Малышева в реабилитации Варвары Петровны недостаточно убедительна («Орловский вестник», 1915, 15 дек.).
2 См.: Чернов Н.М. Знак судьбы. «Спасский вестник», 1999, вып. 5, с. 9. Однако следует помнить, что Варвара Петровна приятельницам или соседкам любила прихвастнуть (она сама признавалась, что грех ее – тщеславие). Дмитриев и Мерзляков действительно бывали в московском доме Тургеневых, но они были знакомыми С.Н. Тургенева, а не его жены. С Карамзиным и Пушкиным Варвара Петровна знакома не была. Их знал, возможно, отец будущего писателя, и потому, очевидно, их имена были «на слуху» в семье при жизни С.Н. Тургенева.
3 Спасское – родовое имение Лутовиновых, доставшееся в наследство В.П. Лутовиновой (в замужестве Тургеневой) после смерти ее дяди (1813). После ее смерти (1850) Спасским владел ее сын Иван Сергеевич Тургенев, писатель. После смерти И.С. Тургенева наследницами Спасского были признаны О.В. Шеншина (в замужестве Галахова), по отцу родная племянница А. Фета, и ее тетя по матери К.Д. Сухотина. По материнской, лутовиновской линии, они были родственницами В.П. Тургеневой.
4 «Что касается до твоего латинского выраженья, ты слишком доверяешь моему знанию ботанической латыни, и хотя я несколько слов и затвержу и запомню и могу сама сказать apropos и не apropos, но это еще не значит, чтобы я была сильна в латыни. Да и во всем не очень-то сильна, хотя и стараюсь поддержать честь вашего имени и при случае не осрамить вас…» (13/25 ноября 1838 г.). Однако справедливости ради следует заметить, что Варвара Петровна в этом же письме страницей раньше с горечью пишет: «Рюбопьер говорил тебе, что Тургеневы имеют много ума… Прости ему Бог за то, что он не всех знает. Ума можно иметь много, но! – лучше бы иметь dubonsens (более здравомыслия. – Л. С.), в чем решительно… [не закончено в подлиннике] и не исключая никого в вашей фамилии, и даже разумников. Но рассудком бедненьки. Не обидься, душа… Позволь старухе все писать и говорить, что вспадет на мысль, не обижаясь. <…> А право, что пишу, то чувствую. Но вы с братом так молоды… Еще можете быть иначе, как другие».
5 Речь идет о заграничном путешествии, предпринятом семьей в 1822 — 1823 гг., после того как С.Н. Тургенев вышел в отставку.
6 Дунаевская – родственница В.П. Тургеневой. После смерти мужа (П.И. Лутовинова) мать Варвары Петровны какое-то время жила вне брака с помещиком С.А. Сомовым; ее внебрачным детям было выхлопотано польское дворянство с фамилией Дунаевские.
7 Авдотья Ивановна Лагривова (урожденная Губарева) – помещица Орловской губернии, подруга Варвары Петровны.
8 Н.Н. Тургенев, младший брат С.Н. Тургенева, управляющий имениями Варвары Петровны.
9 При тульском имении Тургеневых по инициативе С.Н. Тургенева (после его женитьбы) была построена небольшая бумажная фабрика. Свои первые произведения Тургенев писал на бумаге этой фабрики. Сама фабрика упоминается в рассказе «Бежин луг». После реформы 1861 г., став нерентабельной, была закрыта.
10 Варенька (в других письмах — биби, бибиш) – воспитанница Варвары Петровны (внебрачная дочь домашнего врача Тургеневых А. Берса, будущего отца Софьи Андреевны, жены Л. Толстого). В замужестве Житова. Оставила «Воспоминания о семье И.С. Тургенева».
11 Братом в письмах к младшему сыну Варвара Петровна называла своего старшего сына Николая.
12 Губарев, Воин Иванович – брат Авдотьи Ивановны, однокашник декабриста Н.И. Тургенева. Друг В.А. Жуковского; имя его встречается в переписке Жуковского и А.И. Тургенева. Вероятно, не случайно у Варвары Петровны он ассоциируется с бароном Черкасовым, братом декабриста. Отношения к «делу 14-го декабря» Губарев не имел, но до конца своих дней был страстный поклонник Вольтера. А Варваре Петровне всякое «вольтерьянство» напоминало о 14 декабря 1825 г., которое почему-то кровоточило в ней незаживающей раной.
13 Глухой намек на 14 декабря 1825 г. Откровенность барона П.И. Черкасова с Варварой Петровной (как и ряд других косвенных свидетельств) дает возможность предположить, что С.Н. Тургенев был причастен к выступлению декабристов на Сенатской площади.
14 Николай Сергеевич, по-видимому, писал под диктовку матери, так как повторяет ее упреки и наставления, только будто бы от своего имени.
15 Бабушкой в письмах к сыну Варвара Петровна называет свою свекровь Е.П. Тургеневу (урожденную Апухтину), мать С.Н. Тургенева.
16 Тургенево (Введенское тож) – имение Тургеневых в Чернском уезде Тульской губернии, расположенное в 18 км от Спасского. Здесь родился С.Н. Тургенев, отец писателя. Через полтора года после смерти мужа (1834) имением безраздельно завладела Варвара Петровна, хотя ей полагалась лишь 1/7, так называемая «вдовья», часть. С 1879 г., по смерти прямого наследника Н.С. Тургенева, имением владели родственники его жены.
17 Речь идет о поэме И.С. Тургенева «Параша», одном из первых больших произведений, которыми он заявил о себе в литературе.
18 По-видимому, Варвара Петровна имеет в виду намерение Николая Сергеевича жениться на А. Я. Шварц, каковому она противилась. Варвара Петровна отправила даже сына за границу (см. след. письмо). Однако Николай Сергеевич вопреки воле матери все же женился на Анне Яковлевне, чего ему Варвара Петровна не простила.
19 В 1840 — 1841 гг. И. Тургенев решил посвятить себя науке, философии. По возвращении из-за границы он в мае 1842 г. сдал магистерские экзамены и снова уехал в Германию — писать диссертацию по философии. Диссертации он так и не написал. Вернувшись в Россию, Тургенев написал официальную записку «Несколько замечаний о русском хозяйстве и о русском крестьянине» и подал в январе 1843 г. прошение о зачислении его на службу в Министерство внутренних дел в только что образованную особую канцелярию по крестьянским делам. Подробнее об этом и причинах, побудивших Тургенева изменить свой жизненный путь, см.: Скокова Л. И. Тургенев накануне кризиса в России 40-х годов. «Вопросы литературы», 1995, № 3.
20 Н. М. Черновым по архивным документам установлено: дом в Москве на Самотечной улице был куплен Варварой Петровной не в 1827-м (как принято считать), а в 1824 г.; зиму 1824 г. Тургеневы прожили в Москве; следующую зиму намеревались провести здесь же, однако в декабре 1825 г. Тургеневы неожиданно выехали в неподготовленное к зиме Спасское; дом на Самотечной был сдан графу Чернышеву, сын и зять которого уже были арестованы; в этом доме в январе 1827 г. Пушкин прощался с Александриной Муравьевой, сестрой Захара Чернышева, с которой он передал декабристам свое знаменитое послание в Сибирь; затем в доме жила мать декабриста Анненкова. Тургеневы по приезде в Москву дома снимали. Последний московский дом, который снимала Варвара Петровна не один год, – знаменитый дом Лошаковского на Остоженке; именно он описан Тургеневым в повести «Муму».
21 Речь идет о доме на Самотеке.
22 Васильевна – кормилица-няня Варвары Петровны.
Публикация, вступление и комментарии Л.И. СКОКОВОЙ