(Хрестоматия и антология, составленные Г.А. Белой)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2004
ОПЫТ НЕОСОЗНАННОГО ПОРАЖЕНИЯ: Модели революционной культуры 20-х годов. Хрестоматия / Составитель Г.А. БЕЛАЯ. М., Издательство РГГУ, 2001.
ЭСТЕТИЧЕСКОЕ САМОСОЗНАНИЕ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ. 20-е годы XX века. Антология / Сост. Г.А. БЕЛАЯ. М., Издательство РГГУ, 2003.
За последние двадцать лет на нас обрушилась лавина “возвращенной литературы”. Не только художественной и вообще — не только той, что была неподцензурной в сталинские и брежневские годы. Издательский бум продолжается: зарубежная беллетристика, русская и европейская философия, история, эстетика, искусствознание… Отлив сменился приливом: после нескольких волн эмиграции, “утечки мозгов” и текстов из культурного обихода все возвращается на круги своя, порою даже, как водится, с “перехлестом” — торопливо, бессистемно, в произвольных переводах и толкованиях. На глазах “семидесятников”, некогда уверенных в незыблемости постылого советского режима, многие ранее закрытые области культуры стремительно обрели историческое измерение: от славянофильства и почвенничества XIX века до русского Зарубежья века XX-го. Но – внимание! — в зону подлинной истории вошло все, кроме… самого советского времени, с которым все так спешили расстаться, забыть, вытеснить из памяти. Развенчанный советский миф о процветании “социалистической культуры” без малейших промежуточных этапов сменился прямо противоположным, но опять-таки мифом, во многом возникшим в лоне расхожих “общеевропейских” представлений о тоталитаризме, диктатуре и т.д. Переход от соцреализма к соцарту свершился стремительно, потому так ценны любые попытки воскресить подлинный облик двадцатых-семидесятых годов: будь то фильмы А. Германа или комментированное издание “Московского дневника” В.Беньямина.
Впрочем, подобные попытки довольно редки – оттого-то сегодняшние студенты-филологи, почитавши критиков-рапповцев, недоуменно спрашивают: “Почему они так писали? Их что – заставляли?”. Как тут ответить? Да, иногда и заставляли, но далеко не всегда и далеко не всех…
Пора, пора уж от “возвращения литературы” из-за железного занавеса переходить к заполнению белых пятен в осознании сравнительно недавнего прошлого, спокойно и беспристрастно реконструировать разные языки описания тогдашней культурной ситуации: от “эстетики” искусствоведов в штатском до голосов деятелей диссидентского сопротивления. Это мнение, по-видимому, разделяет коллектив авторов под руководством Г.А. Белой, подготовивший к изданию два объемистых тома материалов по литературе, искусству, эстетике, философии, культуре начала XX столетия — в основном, 1920-х годов.
Одна из книг имеет жанровое определение “хрестоматия”, другая названа “антологией”. Думается, это не случайно. Слово “хрестоматия” принято связывать со школой, это нечто вроде приложения к учебнику, сборник текстов-первоисточников. Хрестоматию “Опыт неосознанного поражения: модели революционной культуры 20-х годов” — тоже вполне можно было бы назвать приложением. Только – к несуществующему пока что учебнику. Книги достойные есть: монография Г.Белой о “перевальцах”, книги Л.Флейшмана о Пастернаке, несколько солидных трудов о Мандельштаме… А вот учебника нет, как и вообще нет книги, в которой бы отразилось все многообразие советских двадцатых-тридцатых. Именно по этой причине тексты, включенные в сборник, язык не поворачивается назвать “хрестоматийными”. Современному читателю они известны сравнительно мало, очень важно, чтобы их прочли хотя бы те самые студенты, которые подозревают рапповских критиков в неискренности. В книге зафиксированы основные дискуссии пореволюционной эпохи: о классике, о “культурной революции”, о “психологизме”, о “литературе факта”. Состав авторов весьма показателен в своем разнообразии: Горький, Сталин, Троцкий, Фадеев, Ермилов, а также Н. Пунин, Д. Горбов, Ю. Тынянов, Б. Эйхенбаум, Н. Берковский… Все тексты основательно прокомментированы. Сильного впечатления о книге не смазывают ни неизбежные купюры, ни отдельные опечатки, вроде ошибочной даты рождения погибшего в годы репрессий критика Валериана Правдухина (1829 вместо 1892).
Второй том, составленный Г.А. Белой (“Эстетическое самосознание русской культуры. 20-е годы XX века) назван “антологией”, и этим сказано все. Большинство текстов, вошедших в книгу, широко известны, многократно опубликованы, некоторые признаны классическими. Помещение их под одной обложкой, за исключением отдельных случаев, не имеет просветительского подтекста. В данном случае важен сам факт соприсутствия, по видимости самопроизвольное появление смысловых параллелей между “соседними” текстами Бердяева и П. Муратова, Станиславского и Флоренского, Дзиги Вертова и Малевича… Антология сильна своей целостностью и концептуальной выверенностью, заявленной уже во вступительной статье составителя книги. Статья так и озаглавлена: “Проблема “искусство и жизнь” как экзистенциальное переживание деятелей русской культуры ХХ века”. Действительно, между “Дон-Кихотами двадцатых годов” и молодежью девяностых есть и иные поколения, по-особому воспринявшие дискуссии первых лет советской власти, в первую очередь – это “шестидесятники”. Им не дано ни полное самоотождествление с проблематикой тех давних споров, ни отношение к ним, как к музейной диковине (“…их что – заставляли?”). “Экзистенциальное переживание” — формулировка в данном случае почти исчерпывающая, включающая одновременно и энтузиазм, и разочарование, и поиски нового языка в разговоре о литературе.
Г. Белая справедливо подчеркивает, что впервые “после долгого перерыва интерес к этой эстетической проблематике возник в 60-е годы, когда советской литературой был накоплен отрицательный опыт, связанный с утратой интереса писателей к метафорическому высказыванию”. В ту эпоху коллективным разумом “детей ХХ съезда” была заново открыта эстетическая природа искусства, его исконная автономия, перечеркнутая долгими годами сталинщины. Г. Белая продолжает: “Возвращение к теории образа в 60-е годы1 понадобилось потому, что советская литература 30-50-х годов в основном своем течении была литературой прямого слова, следствием чего явился оксюморонный термин “художественное мировоззрение”, означавший опасное отождествление политических, философских взглядов писателя и его художественного мироощущения”. Вот здесь начинается самое важное: эстетика и поэтика двадцатых годов сегодня могут быть заново введены в культурный обиход только через посредство их первого открытия, случившегося в начале шестидесятых, и с учетом того, что произошло потом. А произошло, по словам составителя антологии, вот что: “с 60-х годов, когда были открыты 20-е годы, прошло много лет. Миф о золотых 20-х был развенчан, потом реабилитирован и опять развенчан. Теперь под воду уходит советская “Атлантида”, и скоро будет стерто различие между советским и неканоническим искусством, в свое время вытесненным на обочину русской культуры”.
С таким подходом можно спорить, считать его недостаточно беспристрастным, объективным. Можно утверждать, что двадцатые годы ныне доступны для всестороннего изучения и вне связи с былыми открытиями и честными (пусть нередко — наивными) прозрениями “шестидесятников”. Однако нельзя отрицать того, что именно “экзистенциальная” составляющая книги делает ее необыкновенно привлекательной, побуждает читать один за другим давно знакомые тексты, то и дело открывая для себя ранее незамеченные смыслы. Пример? Пожалуйста! Хорошо известен энтузиазм по поводу раннесоветсткого революционного реформаторства, который охватил в Европе многих интеллектуалов – преимущественно “левых”, однако не исключительно их (Уэллс о Ленине как о “кремлевском мечтателе”). Но вот Ходасевич уже в статье 1938 года отмечает “прямое, положительное, даже как бы созидательное воздействие, которое оказывается на литературу коммунистической партией в порядке идейного руководительства. С момента своего прихода к власти советское правительство поставило себе задачу – в определенном направлении перестроить миропонимание всей нации” и т.д. Правильно, немедленно вспоминается потрясающее стихотворение Георгия Иванова “Свободен путь под Фермопилами…”:
Стоят рождественские елочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.
И как тут не понять, почему извечный оппонент Ходасевича сходится с ним в главном, в том, что
…И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.
Подобного рода “экзистенциальные переживания” (с сегодняшней точки зрения — по крайней мере небесспорные), конечно же, не могут быть отмыслены от научных и художественных позиций современников событий двадцатых и тридцатых годов. Самым важным из этих экзистенциальных переживаний Г. Белая считает интеллигентский “комплекс народолюбия”: “Ощущение себя “замкнутым кругом”, “теплицей” рождало, с одной стороны, умозрительные утопии, с другой — побуждало прорвать “круг”. Что ж, после прочтения обеих книг нельзя не согласиться с их составителем: “И все-таки революция оказалась для русской интеллигенции ударом. И опыт этого неосознанного поражения заслуживает особого внимания”. Можно уверенно предположить, что выход в свет двух сборников текстов двадцатых годов, возможность воскресить целый материк отечественной культуры – наша общая и, конечно, вполне осознанная победа.
Дмитрий БАК
1 Имеется в виду академический трехтомник «Теория литературы: основные проблемы в теоретическом освещении», вышедший в 1962 -1965 гг. — Д.Б.