(Наталья Иванова. Скрытый сюжет)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2004
Наталья И в а н о в а. СКРЫТЫЙ СЮЖЕТ. Русская литература на переходе через век. СПб., “Блиц”, 2003.
В XIX веке литературному критику полагалось иметь “систему”. Более или менее отчетливое литературное мировоззрение, круг представлений о том, что хорошо, что плохо в художественной словесности, канон достойных внимания тем, священных имен, образцовых произведений. Таков был “скрытый сюжет” критика. С этим инструментарием можно было без опаски приблизиться к новинкам. Литературно-критические системы распались примерно тогда же, когда был утрачен вкус к систематической философии. Понадобилось судить о романе или поэме по их собственным внутренним законам. Пришлось отказаться от притязаний учить писателей, как им надо писать. Пришлось – я чуть было не сказал: отринуть всю традиционную литературную критику. В России, однако, попятное движение после 1930 года привело к тому, что литература под вывеской социалистического реализма стала последышем второстепенных представителей русского классического реализма XIX столетия, а социологическая критика выродилась в идеологическую.
С тех пор утекло много воды. Что же осталось? Поводом для этих размышлений послужила книга Натальи Ивановой “Скрытый сюжет. Русская литература на переходе через век”. Что означает название книги? О какой русской литературе идет речь? Должны ли мы оценивать книгу критика по правилам самой критики – следуя знаменитому принципу, о котором писал Белинский: съешь сам!
Книга представляет собой итог многолетней работы (Н.Б. Иванова выступает как литературный критик с 1973 года). Это собрание статей, опубликованных в периодической печати за последние примерно пятнадцать лет. Значительная часть, если не большинство, обсуждаемых статей появилась в журнале “Знамя”. Многое успело за эти годы поблекнуть. Так быстро! Увы, это в порядке вещей. В начале 30-х годов минувшего века в Москве была выпущена книжка “Как мы пишем”: о своей работе рассказали “мастера современной литературы”. Что осталось от этих мастеров? Лишь два-три имени уцелело в памяти неблагодарных потомков. Темпы смены литературных поколений с той поры чрезвычайно ускорились. Никто не знает, вспомнят ли о ком-нибудь из нас, не исключая великих и славных, через какие-нибудь двадцать лет. Но критика способна если не подарить бессмертие писателю, то хотя бы продлить его присутствие в литературе. Критика может пережить литературу. Многое, о чем трактует Н. Иванова, подернулось ряской забвения, во всяком случае, представляется не столь уж значительным. Тем не менее книгу читать интересно.
Ремесло литературного критика требует самоотверженности. Скажем сразу о том, что выгодно отличает автора от большинства ее коллег в России. Это прежде всего сознание роли критики, ее задач. Понимание простой истины, что литературно-критическая статья не может быть поводом для самолюбования. Понимание того, что существует разница между профессиональной критикой и эссеистикой. Что суждения критика должны обладать известной опреде- ленностью, ведь в переводе с греческого “критиковать” и означает “судить”. Читатель, для которого критик является литературным гидом, ожидает внятного ответа. И, наконец, недурно было бы помнить о том, что пишущий о литературе должен сам уметь хорошо писать. В отличие от множества критических отзывов, журнальных, газетных, электронных рецензий и т.п., статьи, вошедшие в книгу Натальи Ивановой, написаны ясным, непретенциозным, неболтливым, свободным от вульгаризмов, попросту говоря, нормальным русским языком. Редкое качество.
Книга состоит из четырех частей: “Линии” (краткое предуведомление автора поясняет, что2, собственно, она понимает под “сюжетом”: “критические сюжеты возникают внутри литературной реальности… остается их распознать”); “Хроники” (обзор литературы по годам: 1986–2000); “Персонажи” (статьи об отдельных писателях); “Споры” (несколько работ о полемике последних лет). В книге обсуждается или хотя бы упомянуто почти все обратившее на себя внимание за два последних десятилетия. При этом, однако, автор сознательно или невольно ограничивает круг своих интересов. Русская литература полностью выключена из европейского культурного и литературного контекста. Словно она существует где-то на дальних островах. Это, конечно, лишает книгу целого измерения. Другая особенность состоит в том, что в поле зрения критика попадает лишь та часть современной русской литературы, которая существует в России (исключение составляют три покойных писателя-эмигранта: Фридрих Горенштейн, Сергей Довлатов, Иосиф Бродский). Наконец, вовсе не рассматривается переводная беллетристика, чье влияние и на писателей, и на читателей в нашей стране всегда было очень велико.
Книга приглашает к дискуссии – и я надеюсь, что так и произойдет. Общее возражение (сформулируем его сразу же) сводится к следующему: интерпретаторская критика преобладает над критикой литературных произведений как таковых. Когда читаешь критическую статью, любопытно, конечно, узнать, что скажет критик о новом романе небезызвестного NN. Но еще интересней его взгляды на литературу in toto. Ведь мы живем в эпоху, когда читать художественную литературу слишком часто бывает куда скучнее, чем читать о литературе. Одна их главных установок автора книги “Скрытый сюжет” угадывается без труда. Это установка на интерпретацию. Критик охотно включает разбираемое произведение в актуальный социально-политический контекст, и художественная проза предстает как нечто вторичное по отношению к общественной жизни, как комментарий к переменам, которые совершаются в стране.
Статья “Сомнительное удовольствие. Избирательный взгляд на прозу 2003 года”, посвященная нескольким модным писателям, главным образом В. Пелевину, не вошла в сборник, она появилась совсем недавно (в январском номере “Знамени” за 2004 г.), но может служить характерным примером такого подхода. “Самый серьезный и самый каверзный вопрос прозы года – это, получается, вопрос все-таки не художественный, а идеологический. Не вопрос уровня или качества текста, а вопрос <…> критики либерализма, либеральных реформ и их последствий”. Этот вывод в конце статьи выдает автора с головой. То, что Иванова приписывает прозе, хорошей или плохой, не есть вопрос прозы, но установка самой Ивановой. Вслед за своими авторами она хочет быть злободневной. Может быть, это необходимое качество для литературной критики; мне, впрочем, кажется важной способность, не игнорируя современность, подняться над актуальностью. Получается, что литература – симптом чего-то. В данном случае – кризиса либеральных реформ и т.п. Вам как будто хотят сказать: именно этим она интересна, в этом ее ценность. Если это только так, стоит ли читать такую литературу, от которой завтра ничего не останется. Литературный анализ в собственном смысле, стилистика, поэтика, философия творчества, наконец, представление о литературе как о суверенном творчестве с собственными задачами, творчестве, для которого нет заменителей, – все это не то чтобы несущественно, но как будто вовсе не существует для критика. Важно не “как”, а “о чем”. Лишь изредка и неуверенно автор разрешает себе то, что когда-то именовалось эстетическим разбором.
Критик рискует попасть впросак, когда приходится говорить о собственно литературных проблемах. Статья “Преодолевшие постмодернизм” впервые опубликована в конце 90-х годов. К этому времени термин “постмодернизм”, некогда введенный в литературный оборот Ж.-Ф. Льотаром, но быстро утративший свой первоначальный – и вообще сколько-нибудь определенный – смысл, окончательно вышел из моды. Автор статьи по-прежнему говорит о нем так, словно это слово еще что-то значит. Что же именно? Ветхая крыша: под рубрику постмодернизма подверстывается все что угодно, в том числе и то, что давно сделалось устойчивым достоянием прозы: нелинейное повествование, эксперименты с романным временем, ироническая рефлексия, пародирование классических образцов или попросту исчерпавших себя, затасканных приемов. “Постмодернистами” оказываются весьма разнокалиберные литераторы: тут и славный Вл. Сорокин, и Валерия Нарбикова, и Татьяна Толстая, и Марк Харитонов, и еще дюжина мало похожих друг на друга писателей. Преодоление постмодернизма, по логике статьи, – это попросту чувство собственной исчерпанности (кто его не испытывал?) либо смена вышедшего из моды платья. Хорошо было бы учредить премию тому, кто внятно объяснит: что это такое – постмодернизм?
Можно спорить по поводу некоторых явно завышенных оценок. Военный роман ныне покойного Георгия Владимова, образец добросовестной эпигонской прозы, причислен (в статье “Дым Отечества”) к главным достижениям современной литературы. Преувеличенно апологетическим выглядит отзыв о романе Татьяны Толстой “Кысь”. Статья “Цветок зла”, отсылающая к Бодлеру, посвящена писателю, который вовсе не заслуживает обсуждения, – Эдичке Лимонову.
Ошибки? Есть, конечно, и ошибки, у кого их нет. В статье “Почему Россия выбрала Путина” рассказано о гротескной ученой конференции в Париже, посвященной творчеству коммерческой писательницы Марининой. В числе выступавших фигурирует докладчица Анн-Лор Энгель (на самом деле – Аннелоре, распространенное немецкое женское имя). Говорится о кильском университете “имени” Кристиана Альбрехта (все равно что назвать Карлов университет в Праге университетом имени Карла; на самом деле имя монарха, при котором был основан университет, по западной традиции служит наименованием университета). Здесь же упомянут университет “имени” никогда не существовавшего Леопольда Францена (Franzens – старинный родительный падеж от имени Франц).
Укорять автора, почему она не упомянула то-то, не коснулась той или иной темы, не положено. Все же бросается в глаза, что, создав что-то вроде краткой энциклопедии новейшей российской словесности, Н. Иванова обходит больной нерв современной литературы, ту самую веревку, о которой не говорят в доме повешенного. Похоже, что критик не слишком доверяет призывам покончить с разделением литературы на серьезную и массовую. (Они раздаются вот уже полвека.) Но как-то не решается сказать вслух о том, что представляют собой эти заклинания: приказ капитулировать перед рынком. Какая-то странная наивность сквозит в некоторых объяснениях (см. “Мой алфавит…”): “Массовая литература не виновата в том, что Настоящая Серьезная Литература теряет своих читателей. У каждой – они свои. Демократия вульгарна…” и т.д.
Литературному бизнесу в России скоро будет уже двести лет. Но мы окунулись в эпоху небывалого господства рынка над литературой. То, что называлось Читателем, сейчас называется Рынок. Не критики и уж, конечно, не сами писатели определяют реальный сиюминутный облик литературы, ее витрину. Это делают жадные и беспринципные издатели. Когда мы говорим о вымирании культурного читателя, это просто означает, что для нас закрыт Рынок.
Все, что объединяется под названием кольпортажа, ширпотреба, масслита, – короче говоря, литературную пошлятину, – можно разделить на две главных струи: примитивно-развлекательную и скандальную. Рынок не просто обеспечивает им режим наибольшего благоприятствования. Капитализм в сегодняшней России следует моделям минувших веков: это рваческий, нацеленный на сиюминутную прибыль капитализм в условиях не успевшего стать на ноги правового государства. Все, что противостоит рынку, попросту сметается с пути. L’art pour l’art, искусство ни для чего: только для продажи.
Кажется, что это процесс, с которым никто не может бороться. В одной из статей книги “Скрытый сюжет” Наталья Иванова возвращается к надоевшим пророчествам о смерти литературы. Король, конечно, не умер. Но если литература, заслуживающая этого имени, все еще жива, то потому, что она научилась существовать вопреки, а не благодаря рынку – вопреки глубоко враждебной ей действительности.
Борис ХАЗАНОВ
Остров Крым и сад
над ним