Отрывок из пьесы
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2004
1929, № 11. Владимиру Маяковскому 36 лет.
I ДЕЙСТВИЕ
Справа стол, слева стол. Свисающие отовсюду и раскиданные везде чертежи. Посредине товарищ Ф о с к и н запаивает воздух паяльной лампой. Чу д а к о в переходит от
лампы к лампе, пересматривая чертеж.
В е л о с и п е д к и н (вбегая). Что, все еще в Каспийское море впадает подлая Волга?
Ч у д а к о в (размахивая чертежом). Да, но это теперь ненадолго. Часы закладывайте и продавайте.
В е л о с и п е д к и н. Хорошо, что я их еще и не купил.
Ч у д а к о в. Не покупай! Не покупай ни в каком случае! Скоро эта тикающая плоская глупость станет смешней, чем лучинка на Днепрострое, беспомощней, чем бык в Автодоре.
В е л о с и п е д к и н. Унасекомили, значит, Швейцарию?
Ч у д а к о в. Да не щелкай ты языком на мелких сегодняшних политических счетах! Моя идея грандиознее. Волга человечьего времени, в которую нас, как бревна в сплав, бросало наше рождение, бросало барахтаться и плыть по течению, – эта Волга отныне подчиняется нам. Я заставлю время и стоять и мчать в любом направлении и с любой скоростью. Люди смогут вылазить из дней, как пассажиры из трамваев и автобусов. С моей машиной ты можешь остановить секунду счастья и наслаждаться месяц, пока не надоест. С моей машиной ты можешь взвихрить растянутые тягучие годы горя, втянуть голову в плечи, и над тобой, не задевая и не раня, сто раз в минуту будет проноситься снаряд солнца, приканчивая черные дни. Смотри, фейерверочные фантазии Уэльса, футуристический мозг Эйнштейна, звериные навыки спячки медведей и йогов – все, все спрессовано, сжато и слито в этой машине.
В е л о с и п е д к и н. Почти ничего не понимаю и, во всяком случае, совсем ничего не вижу.
Ч у д а к о в. Да напяль же ты очки! Тебя слепят эти планки платины и хрусталя, этот блеск лучевых сплетений. Видишь? Видишь?..
В е л о с и п е д к и н. Ну, вижу…
Ч у д а к о в. Смотри, ты призаметил эти две линейки, горизонтальную и вертикальную, с делениями, как на весах?
В е л о с и п е д к и н. Ну, вижу…
Ч у д а к о в. Этими линейками ты отмеряешь куб необходимого пространства. Смотри, ты видишь этот колесный регулятор?
В е л о с и п е д к и н. Ну, вижу…
Ч у д а к о в. Этим ключом ты изолируешь включенное пространство и отсекаешь от всех тяжестей все потоки земного притяжения и вот этими странноватыми рычажками включаешь скорость и направление времени.
В е л о с и п е д к и н. Понимаю! Здо2рово! Необычайно!!! Это значит – собирается, например, всесоюзный съезд по вопросу об успокоении возбуждаемых вопросов, ну и, конечно, предоставляется слово для приветствия от Государственной академии научных художеств государственному товарищу Когану, и как только он начал: “Товарищи, сквозь щупальцы мирового империализма красной нитью проходит волна…” – я его отгораживаю от президиума и запускаю время со скоростью полтораста минут в четверть часа. Он себе потеет, приветствует, приветствует и потеет часа полтора, а публика глядит: академик только рот разинул – и уже оглушительные аплодисменты. Все облегченно вздохнули, подняли с кресел свеженькие зады – и айда работать. Так?
Ч у д а к о в. Фу, какая гадость! Чего ты мне какого-то Когана суешь? Я тебе объясняю это дело вселенской относительности, дело перевода определения времени из метафизической субстанции, из ноумена в реальность, подлежащую химическому и физическому воздействию.
В е л о с и п е д к и н. А я что говорю? Я это и говорю: ты себе построй реальную станцию с полным химическим и физическим воздействием, а мы от нее проведем провода, ну, скажем, на все куриные инкубаторы, в пятнадцать минут будем взращивать полупудовую курицу, а потом ей под крылышко штепсель, выключим время – и сиди, курица, и жди, пока тебя не поджарили и не съели.
Ч у д а к о в. Какие инкубаторы, какие курицы?!! Я тебе…
В е л о с и п е д к и н. Да, ладно, ладно, ты думай себе хоть про слонов, хоть про жирафов, если тебе про мелкую скотину и думать унизительно. А мы все это к нашим сереньким цыплятам сами приспособим…
Ч у д а к о в. Ну что за пошлятина! Я чувствую, что ты со своим практическим материализмом скоро из меня самого курицу сделаешь. Чуть я размахнусь и хочу лететь – ты из меня перья выщипываешь.
В е л о с и п е д к и н. Ну ладно, ладно, не горячись. А если я у тебя даже какое перо и выщипал, ты извини, я тебе его обратно вставлю. Летай, пари, фантазируй, мы твоему энтузиазму помощники, а не помеха. Ну не злись, парнишка, запускай, закручивай свою машину. Чего помочь-то?
Ч у д а к о в. Внимание! Я только трону колесо, и время рванется и пустится сжимать и менять пространство, заключенное нами в клетку изоляторов. Сейчас я отбиваю хлеб у всех пророков, гадалок и предсказателей.
В е л о с и п е д к и н. Постой, Чудаков, дай я стану сюда, может, я через пять минут выйду из комсомольца в этакие бородатые Марксы. Или нет, буду старым большевиком с трехсотлетним стажем. Я тебе тогда все сразу проведу.
Ч у д а к о в (оттягивая, испуганно). Осторожно, сумасшедший! Если в идущих годах здесь проляжет стальная ферма подземной дороги, то, вмещаясь своим щуплым тельцем в занятое сталью пространство, ты моментально превратишься в зубной порошок. И, может быть, в грядущем вагоны сверзятся с рельс, а здесь небывалым времятрясением в тысячу баллов к чертовой бабушке разворотит весь подвал. Сейчас опасно пускаться туда, надо подождать идущих оттуда. Поворачиваю медленно-медленно – всего в минуту пять лет…
Ф о с к и н. Постой, товарищ, обожди минуточку. Тебе все равно крутить машину. Сделай одолжение, сунь в твою машину мою облигацию – не зря я в нее вцепился и не продаю, – может, она через пять минут уже сто тысяч выиграет.
В е л о с и п е д к и н. Догадался! Тогда туда весь Наркомфин с Брюхановым засунуть надо, а то же ж ты выиграешь, а они все равно тебе не поверят – таблицу спросят.
Ч у д а к о в. Ну вот, я вам в будущее дверь пробиваю, а вы на рубли сползли… Фу, исторические материалисты!
Ф о с к и н. Дура, я ж для тебя с выигрышем тороплюсь. У тебя на твой опыт есть деньги?
Ч у д а к о в. Да… Деньги есть?
В е л о с и п е д к и н. Деньги?
Стук в дверь. Входят И в а н И в а н о в и ч, П о н т К и ч, М е з а л ь я н с о в а и
М о м е н т а л ь н и к о в.
М е з а л ь я н с о в а (Чудакову). Ду ю спик инглиш? Ах, так шпрехен зи дейч? Парле ву франсе, наконец? Ну я так и знала! Это утомительно очень. Я принуждена делать традюксион с нашего на рабоче-крестьянский. Месье Иван Иванович, товарищ Иван Иванович! Вы, конечно, знаете Иван Иваныча?
И в а н И в а н о в и ч. Здравствуйте, здравствуйте, дорогой товарищ! Не стесняйтесь! Я показываю наши достижения, как любит говорить Алексей Максимыч. Я сам иногда… но, понимаете, эта нагрузка! Нам, рабочим и крестьянам, очень, очень нужен свой, красный Эдисон. Конечно, кризис нашего роста, маленькие недостатки механизма, лес рубят – щепки летят… Еще одно усилие – и это будет изжито. У вас есть телефон? Ах, у вас нет телефона! Ну я скажу Николаю Игнатьевичу, он не откажет. Но если он откажет, можно пойти к самому Владимиру Панфилычу, он, конечно, пойдет навстречу. Ведь даже и Семен Семенович мне постоянно говорит: “Нужен, – говорит, – нам, рабочим и крестьянам, нужен красный, свой, советский Эдисон”. Товарищ Моментальников, надо открыть широкую кампанию.
М о м е н т а л ь н и к о в.
Эчеленца, прикажите!
Аппетит наш невелик.
Лишь зад-да-да-да-данье нам дадите –
Все исполним в тот же миг.
М е з а л ь я н с о в а. Месье Моментальников, товарищ Моментальников! Сотрудник! Попутчик! Видит – советская власть идет, – присоединился. Видит – мы идем, – зашел. Увидит – они уйдут, – уйдет.
М о м е н т а л ь н и к о в. Совершенно, совершенно верно, сотрудник! Сотрудник дореволюционной и пореволюционной прессы. Вот только революционная у меня, понимаете, как-то выпала. Здесь белые, там красные, тут зеленые, Крым, подполье… Пришлось торговать в лавочке. Не моя, – отца или даже, кажется, просто дяди. Сам я рабочий по убеждениям. Я всегда говорил, что лучше умереть под красным знаменем, чем под забором. Под этим лозунгом можно объединить большое количество интеллигенции моего толка. Эчеленца, прикажите, – аппетит наш невелик!
П о н т К и ч. Кхе! Кхе!
М е з а л ь я н с о в а. Пардон! Простите! Мистер Понт Кич, господин Понт Кич. Британский англосакс.
И в а н И в а н о в и ч. Вы были в Англии? Ах, я был в Англии!.. Везде англичане… Я как раз купил кепку в Ливерпуле и осматривал дом, где родился и жил Антидюринг. Удивительно интересно! Надо открыть широкую кампанию.
М е з а л ь я н с о в а. Мистер Понт Кич, известный, известный и в Лондоне и в Сити филателист. Филателист (сконапель, марколюб – по-русски), и он очень, очень интересуется химическими заводами, авиацией и вообще искусством. Очень, очень культурный и общительный человек. Даже меценат. Сконапель… Ну, как это вам перевести!.. Помогает, там, киноработникам, изобретателям… Ну, такой, такой вроде как будто РКИ, только наоборот… Ву компрэнэ? Он уже смотрел на Москву с небоскреба “Известий” (нахрихтен), он уже был у Анатоль Васильича, а теперь, говорит, к вам… Такой культурный, общительный, даже нам ваш адрес сказал.
Ф о с к и н. Носатая сволочь: с нюхом!
М е з а л ь я н с о в а. Плиз, сэр!
П о н т К и ч. Ай Иван в дверь ревел, а звери обедали. Ай шел в рай манекен, а енот в Индостан, переперчил стоп ой звери изобретейшен.
М е з а л ь я н с о в а. Мистер Понт Кич хочет сказать на присущем ему языке, что на его туманной родине все, от Макдональда до Черчилля, совершенно как звери, заинтересованы вашим изобретеньем, и он очень, очень просит…
Ч у д а к о в. Ну конечно, конечно! Мое изобретенье принадлежит всему человечеству, и я, конечно, сейчас же… Я очень рад. (Отводит иностранца, доставшего блокнот, показывает и объясняет.) Это вот так. Да… да… да… Здесь два рычажка, а на параллельной хрустальной измерительной линейке… Да… да… да… вот сюда! А это вот так… Ну да…
В е л о с и п е д к и н (отводя Ивана Ивановича). Товарищ, надо помочь парню. Я ходил всюду, куда “без доклада не входить”, и часами торчал везде, где “кончил дело…” и так далее, и почти ночевал под вывеской “если вы пришли к занятому человеку, то уходите” – и никакого толку. Из-за волокиты и трусости ассигновать десяток червонцев гибнет, может быть, грандиозное изобретенье. Товарищ, вы должны с вашим авторитетом…
И в а н И в а н о в и ч. Да, это ужасно! Лес рубят – щепки летят. Я сейчас же прямо в Главное управление по согласованию. Я скажу сейчас же Николаю Игнатьичу… А если он откажет, я буду разговаривать с самим Павлом Варфоломеичем… У вас есть телефон? Ах, у вас нет телефона! Маленькие недостатки механизма… Ах, какие механизмы в Швейцарии! Вы бывали в Швейцарии? Я был в Швейцарии. Везде одни швейцарцы. Удивительно интересно!
П о н т К и ч (кладя блокнот в карман и пожимая Чудакову руку). Дед свел в рай трам из двери в двери лез и не дошел туго. Дуй Иван. Червонцли?..
М е з а л ь я н с о в а. Мистер Понт Кич говорит, что если вам нужны червонцы…
В е л о с и п е д к и н. Ему? Ему не нужны, ему наплевать на червонцы. Я только что для него сбегал в Госбанк и пришел весь в червонцах. Даже противно. Сквозь карман жмут. Вот тут натыканы купюры по два, вот тут по три, а в этих двух карманах так одни десятичервонцевые. Олл райт! Гуд бай! (Трясет Кичу руку, обнимает его обеими руками и восхищенно проводит к дверям.)
М е з а л ь я н с о в а. Я очень прошу вас чуточку такта: с вашими комсомольскими замашками назреет, если еще не назрел, громадный международный конфликт. Гуд бай – до свидания!
И в а н И в а н о в и ч (похлопывая по плечу Чудакова и прощаясь). Я тоже в ваши годы… Лес рубят – щепки летят. Нам нужен, нужен советский Эдисон. (Уже из дверей.) У вас нет телефона? Ну, ничего, я обязательно скажу Никандру Пирамидоновичу.
М о м е н т а л ь н и к о в (семенит, напевая). Эчеленца, прикажите…
Ч у д а к о в (к Велосипедкину). Это хорошо, что есть день…
В е л о с и п е д к и н. Денег нет!
Ч у д а к о в. То есть как же это нет денег? Я не понимаю, зачем тогда хвастаться и говорить?.. А тем более отказываться, когда делаются солидные предложения со стороны иностранных…
В е л о с и п е д к и н. Хоть ты и гений, а дурак! Ты хочешь, чтобы твоя идея обжелезилась и влетела к нам из Англии прозрачным, командующим временами дредноутом невидимо бить по нашим заводам и Советам?
Ч у д а к о в. А ведь верно, верно… Как же это я ему все рассказал? А он еще в блокнот вписывал! А ты чего же меня не одернул? Сам еще к двери ведешь, обнимаешься!
В е л о с и п е д к и н. Дура, я его недаром обнимал. Бывшая беспризорщина пригодилась. Я не его – я карман его обнимал. Вот он, блокнот английский. Потерял блокнот англичанин.
Ч у д а к о в. Браво, Велосипедкин! Ну а деньги?
В е л о с и п е д к и н. Чудаков, я пойду на все. Я буду грызть глотки и глотать кадыки. Я буду драться так, что щеки будут летать в воздухе. Я убеждал, я орал на этого Оптимистенко. Он гладкий и полированный, как дачный шар. На его зеркальной чистоте только начальство отражается, и то вверх ногами. Я почти разагитировал бухгалтера Ночкина. Но что можно сделать с этим проклятым товарищем Победоносиковым? Он просто плющит каждого своими заслугами и стажем. Ты знаешь его биографию? Когда-то, говорят, у него был побег. Он утек из тюрьмы, засыпав страже табаком глаза. А сейчас, через двадцать пять лет, само время засыпало ему глаза табаком мелочей и минут, глаза его слезятся от довольства и благодушия. Что можно увидеть такими глазами? Социализм? Нет, только чернильницу да пресс-папье.
Ф о с к и н. Товарищи, что же я слюной буду запаивать, что ли? Тут еще двух поставить надо. Двести шестьдесят рублей минимаксом.
П о л я (вбегает, размахивая пачкой). Деньги – смешно!
В е л о с и п е д к и н (Фоскину, передает деньги. Фоскин выбегает). Ну. Гони! На такси гони! Хватай материал, помощником – и обратно. (К Поле.) Ну что, уговорила начальство по семейной линии?
П о л я. Разве с ним можно просто? Смешно! Он шипит бумажным удавом каждый раз, когда возвращается домой, беременный резолюциями. Не смешно. Это Ночкин… это такой бухгалтерчик в его учреждении, я его и вижу-то первый раз… Прибегает сегодня в обед, пакет сует, передайте, говорит… секретно… Смешно! А мне, говорит, к ним нельзя… по случаю возможности подозрения в соучастии. Не смешно.
Ч у д а к о в. Может быть, эти деньги…
В е л о с и п е д к и н. Да. Тут есть над чем подумать, что-то мне кажется… Ладно! Все равно! Завтра разберемся.
Входят Ф о с к и н, Д в о й к и н и Т р о й к и н.
Готово?
Ф о с к и н. Есть!
В е л о с и п е д к и н (сгребая всех). Ну айда! Валяй, товарищи!
Ч у д а к о в. Так, так… Проводки спаяны. Изоляционные перегородки в порядке. Напряжение выверено. Кажется, можно. Первый раз в истории человечества. Отойдите! Включаю… Раз, два, три!
Бенгальский взрыв, дым. Отшатываются, через секунду приливают к месту взрыва. Чудаков выхватывает, обжигаясь, обрывок прозрачной стеклянистой бумаги с отби-
тым, рваным краем.
Ч у д а к о в. Прыгайте! Рогочите! Смотрите на это! Это – письмо! Это написано пятьдесят лет тому вперед. Понимаете – тому вперед!!! Какое необычайнейшее слово! Читайте!
В е л о с и п е д к и н. Чего читать-то?.. “Бе дэ 5–24–20”. Это что, телефон, что ли, какого-то товарища Бедэ?
Ч у д а к о в. Не “бе дэ”, а “бу-ду”. Они пишут одними согласными, а 5 – это указание порядковой гласной. А–е–и–о–у: “Буду”. Экономия двадцать пять процентов на алфавите. Понял? 24 – это завтрашний день. 20 – это часы. Он, она, оно – будет здесь завтра – в восемь вечера. Катастрофа? Что?.. Ты видишь, видишь этот обожженный, снесенный край? Это значит – на пути времени встретилось препятствие, тело, в один из пятидесяти годов занимавшее это сейчас пустое пространство. Отсюда и взрыв. Немедля, чтоб не убить идущее оттуда, нужны люди и деньги… Много! Надо немедля вынести опыт возможно выше. На самый пустой простор. Если мне не помогут, я на собственной спине выжму эту махину. Но завтра все будет решено. Товарищи, вы со мной!
Бросаются к двери.
В е л о с и п е д к и н. Пойдем, товарищи, возьмем их за воротник, заставим! Я буду жрать чиновников и выплевывать пуговицы.
Дверь распахивается навстречу.
П р е д д о м к о м а. Я сколько раз вам говорил: выметайтесь вы отсюда с вашей частной лавочкой. Вы воняете вверх ответственному съемщику, товарищу Победоносикову. (Замечает Полю.) И… и… вы-ы… здесь? Я говорю, бог на помощь вашей общественной деятельности. У меня для вас отложен чудесный вентиляторчик. До свиданьица.