С т и х и
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2003
Гурзуф Южным берегом Крыма не пройти никуда, Но черна и сладима, как в колодце вода, Над тобой развернётся (всю увидеть невмочь) Та, что тихой зовётся, – украинская ночь. От вечери до утра подвизаются в ней Мышь летучая – ультразвуковой соловей, Да звезда, что на пляже, оттопырив губу, За три гривны покажут ротозею в трубу. От шашлычного дыма навернётся слеза. Нет ни юга, ни Крыма, только черная зга, Ни цикады, ни шороха, черный тупик, Здесь Ваал или Молох откусил материк. Зажигалкою Cricket сам себе посвети, – С этим берегом Крыма ты сидишь взаперти, Что на скалах подъятый нарезай виражи, Что у моря – в девятом – по бетону кружи Вдоль пивных или чайных. Коротай свою ночь, Наблюдая случайно (тут ничем не помочь), Как уфимский уролог, смытый черной волной, Продает Полароид и уходит в запой. Ледяная песня В переходе старая песенку поёт, Как водила молодость на кронштадтский лёд. Как водила молодость, старость увела. Что ж, обыкновенные, в общем-то, дела: Жили-были, убыли, перестали быть... Мне про это песенку, нет, не сочинить. Как в авоське склянуло сиплое стекло, – От палёной водочки бабку повело. Как она, проклятая, про кронштадский лёд Песенку отвратную, да всё мимо нот. Что ты привязалась-то и на кой сдалась? Ты ж уже готовая, вусмерть напилась. Или шепелявая шутит надо мной Со своей подземною песней ледяной: «Мы под эту песенку, сквозь земной проём, До небесной лесенки так и доведём. Там другое слышится, – кто это поёт? – И тебя, мой миленький, время проведёт, Там уж уготовано, кончен переход, Упадешь как миленький на кронштадтский лёд». Память По Студенческой в семьдесят-пыльном Я ли это гуляю тайком ШэШэПэшным двором подзатыльным? Это я ли с карбидным кваском Известково-белесого цвета Во взрывчатой бутылке пивной?.. Для чего вспоминаю всё это, Что мне всё это, Боже ты мой?.. Запах липы, наждачка асфальта, Рома Киршнер надменную Альтман В первый раз провожает домой... Для того ли мы с Киршнером Ромой Сочиняли трубу-телескоп И следили за белой, зелёной, В черном небе мерцающей, чтоб Вот теперь я в две тыщи лохматом, Битый молью, обрюзгший, седой, – Боже мой, – среди ночи подъятый, Вдруг додумался, – Боже ты мой, – Что звезда, воспаленная дальше, Чем сумею такое понять, Может близкой казаться, и так же Будет с ближними в небе стоять, Что со временем время уходит Не в эфирный провал голубой, Но в тебя претворяется, вроде Как древесный оброст круговой? * * * «Ни тайны, ни смысла в поэзии нет». – Нет? Но, всё-таки, – музыка? Всё-таки, – свет? Так над кромкою леса, прозрачнее льда, Чуть звенящая меркнет звезда. А за лесом, чуть слышно, идут поезда, И не важно куда.