Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2003
Строить историю на предположениях типа “а что, если бы?” считается не приличным для историка. И верно. История – не логическое уравнение, в котором, поменяв один из элементов, можно получить другой результат. У истории нет результатов. На самом деле у истории, если вдуматься, почти ничего нет. История – вообще неизвестно что. Философ Пятигорский, например, считает, что история – неотрефлексированная структура сознания. Честно говоря, я тоже так считаю.
Потому исторический отдел моего персонального музея “идеальных образцов”, “золотых метров” странен и совершенно непохож на соответствующие отделы в настоящих краеведческих или национальных музеях. В нем нет Истории, как нет и исторических деятелей. Зато есть “истории”, которые роятся в моей голове, и “исторические деятели”, вытворяющие бог знает что в этих “историях”. Как они соотносятся с реальными персонажами, носящими те же имена, сказать не решусь; для меня вопрос о том, кто из них “настоящий”, – сложен. Пожалуй, вымышленные мною деятели для меня более реальны, чем настоящие; ибо что может быть реальнее мистерий собственного сознания? В нижеследующих текстах читателю предлагается полюбоваться на несколько фигур из сонма моих излюбленных исторических фантомов; быть может, им не хватает плоти, зато присуща легкость, даже, пожалуй, неуловимость, вполне естественная для персонажей из сна. Каждый из них по-своему идеален.
ПОТЕРЯННЫЙ ШЕДЕВР
Не вызывает сомнения, что находка романа, написанного Владимиром Ильичом Ульяновым (Лениным) в последние годы его жизни, стала главным событием литературного 2003 года. Обстоятельства обретения “самого важного прозаического текста прошлого века”, как с восторгом назвал “Иду на вы!” обозреватель газеты “Охранка”, сбивчивые свидетельства нижегородского краеведа Беднякова, обнаружившего драгоценную рукопись, неожиданная смерть самого Беднякова, пропажа текста, многомиллионные митинги коммунистов под лозунгом “Ленин снова с нами!”, бесплодные поиски, которые финансировал Б.А.Березовский, помирившийся по такому случаю с властями, серия отставок в ФСБ, новое обнаружение рукописи в швейцарском “Архиве Дада”, продажа ее на аукционе “Сотбис” за рекордные полмиллиарда долларов некоему аргентинцу русского происхождения, наконец, окончательное упокоение загадочного романа на дне Атлантического океана после того, как на яхту покупателя шедевра упал обломок очередного американского космического челнока, сбитого кубинской зенитной ракетой, – все эти удивительные происшествия, этот чудесный сон, наяву приснившийся российским любителям изящной словесности, решительно затмили прочие события того года. Ни очередной шедевр дерьмолюбивого Снегирева, ни столь давно ожидаемый сборник пламенной публицистики Хрякова, ни свежайшая поэтическая книга Хрена Тамбовского не смогли отвлечь внимание публики от перипетий вокруг ленинского романа. Впрочем, пострадали не только писатели, но и издатели. За право опубликовать “Иду на вы!” схватились такие издательские столпы, как “Макаров” и “Ad bestias”, тянулись бесконечные судебные разбирательства, возникали и исчезали дальние потомки Владимира Ленина, претендующие на обладание авторскими правами. Как пошутил язвительный джентльмен-детективщик Г.Ерцен: “Мы все слегка обленинились”.
Меж тем, за одним исключением, никто не видел самой рукописи, никто не прочел ни строчки бессмертного (что уже сейчас очевидно) ленинского творения. Несчастный Бедняков, вот кто мог бы рассказать, о чем же роман; однако атипичная пневмония, неизвестно как проникшая в жалкую гостинку на улице Мончегорской, свела его в могилу за пять дней. На смертном одре, между приступами кашля и удушья, он попытался пересказать содержание “Иду на вы!” журналисту патриотической газеты “Накануне”, который первым обнаружил непримечательного нижегородского краеведа. Иван Порханов утверждает, что ленинское сочинение представляет собой продолжение романа Чернышевского “Что делать?”, который, как известно, весьма высоко оценивался Ильичом. Журналист уверяет, что в “Иду на вы!” действует сын Рахметова, эмигрировавший сначала в Австралию, а затем в Аргентину. Там, в небезопасном предместье Буэнос-Айреса – Палермо, Александр (Алехандро) Рахметов создает революционную армию из “компаньерос” – местных хулиганов и поножовщиков. Он обещает им власть и славу в далекой северной стране, вводит железную дисциплину и на деньги одного местного промышленника, англичанина по крови и фурьериста по убеждениям, перебрасывает отряд, “тысячу Рахметова”, как ее стали называть в европейской прессе, в Швейцарию. Там, в Цюрихе, уже был создан Международный Штаб Русской Революции… На этом сведения Порханова иссякают. Журналист с сожалением вспоминает, что после слов “русской революции” Бедняков потерял сознание, захрипел и умер. Порханов уверяет, что содержание даже небольшой части ленинской книги, поведанное краеведом, дает право назвать ее лучшим гимном мировой революции.
Другого мнения придерживаются ученые. Известный специалист по Серебряному веку Ярослав Аполлонов в сотрудничестве с филологом-психоаналитиком Иваном Д. Елозовым попытались реконструировать ленинский текст. Был проанализирован весь круг чтения Ильича, использован частотный словарь ленинских сочинений. После этого Аполлонов и Елозов написали текст двенадцатой главы романа. Действие ее происходит в русском провинциальном городке в восьмидесятые годы XIX века. Главный герой, сын директора гимназии, Сашка Рахметов влюблен в свою сверстницу Акулину, дочь сапожника, живущего на соседней улице. Случайные встречи на великолепном волжском откосе, тайные взгляды, мучительная волна стыда при воспоминании о порыве ветра, на мгновенье открывшем молочно-белые коленки Акулины, увлекательное чтение – Спенсер, Михайловский, Поль де Кок – все это описано языком Боборыкина и Потапенко, к которым, по мнению Аполлонова и Елозова, Ленин-писатель должен был быть стилистически близок. Знакомство с модернистской литературой выдавали лишь натуралистически выполненные эротические сцены да образ гимназического учителя, демонического пошляка Сакердонова, в котором просвещенный читатель тут же угадывает Передонова из “Мелкого беса”. Аполлонов настаивает, что реальным прототипом Сакердонова мог быть Василий Розанов, чей старший брат работал учителем в нижегородской гимназии, когда там директорствовал Илья Николаевич Ульянов.
Затеянная выдающимися учеными реконструкция была напечатана в журнале “Критический объем”. Публикация наделала много шуму. “Накануне” и прочие патриотические органы обрушили беспощадную критику на отважных исследователей, не всегда остававшуюся в рамках приличий. Порханов обозвал Аполлонова и Елозова “подлецами”, редактор “Охранки” Тополянский – “идиотами”, а литкритик Сопранский предложил сослать ученых в Сибирь, к якутам. “Ибо они не русские люди, а якуты какие-то, вот пусть к своим и едут!”, – горячился он в статье “Идем на них!”1. Часть литературного сообщества поддержала смелых исследователей. В обращении российского отделения ПЕН-клуба говорится о “великом праве на эксперимент”. Русско-французский писатель Гектор Евсеев написал очередное письмо президенту РФ, на этот раз – в защиту Аполлонова и Елозова. Некоторые “толстые журналы” в знак солидарности с учеными перепечатали в декабрьских номерах отрывки из их реконструкции, исключив лишь, по моральным соображениям, наиболее рискованные пассажи.
Филологические круги также раскололись. Часть специалистов довольно скептически оценила методы Аполлонова и Елозова, а известный лингвист Перчиков даже сочинил на них пародию, “реконструировав” главу из “утерянного” романа Петра Великого “Флот”. Этот бесспорный аргумент утихомирил споры в научной среде.
Затем то в одном желтом издании, то в другом стали появляться “найденные” отрывки ленинского романа; в зависимости от специализации печатного органа они походили то на “дамскую прозу”, то на творения Толкиена, то на самое банальное порно. Какой-то остроумный программист сочинил пародию, называющуюся “Иду на дабл ви!”, где описывал злоключения пользователя программных продуктов компании “Майкрософт”. Эта книга выдержала несколько изданий; последнее, с видоизмененным заглавием “Чайник идет на дабл ви”, имело рекордные тиражи. Не отставала и рекламная индустрия: этикетка нового “народного” сорта водки “Иду на вы!” изображала благодушного Ильича на садовой скамеечке, в правой руке его – вилка с наколотым соленым огурцом, которой он пугает обступившую детвору.
Известный кинорежиссер Сакуров, прославившийся фильмом о последних месяцах жизни вождя революции, снял приквел о работе Ленина над текстом тайного шедевра. Ленину являются тени великих русских писателей и диктуют ему главы романа. Карамзин, Пушкин, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой, Чехов становятся соавторами выдающегося сочинения, которое должно увенчать собой здание Великой русской литературы. Автор ведет мучительную двойную жизнь: днем управляет государством и разжигает мировую революцию, а ночью становится медиумом, посредством которого на бумаге воплощается Божественный замысел возведения здания Русской Духовности. Это раздвоение сжигает в конце концов ленинский мозг. Фильм Сакурова получил первый приз на Каннском фестивале, опередив волнующую иракскую кинодраму о судьбе курдского мальчика, ослепшего после взрыва американской бомбы.
Конец 2003 года принес новую сенсацию. Нижегородский историк Матвей Зеленов, коллега и друг Беднякова, выступил с неожиданным заявлением, что “Иду на вы!” полностью, с первого до последнего слова, был сочинен его приятелем. В открытом письме “Нам должно быть стыдно!”, опубликованном почти всеми российскими газетами, он утверждал, что Бедняков, доведенный до отчаяния нуждой, решил заработать на мистификации. Опытный архивист и графолог, он смог превосходно подделать ленинский почерк; раздобыть же бумагу и чернила начала прошлого века было делом техники. О содержании рукописи у Зеленова имеются самые смутные сведения; по его предположениям, роман описывает один день в Смольном – 24 октября 1917 года, день накануне Революции. Зеленов вспоминает, как его друг обмолвился однажды о том, что в тексте практически отсутствуют упоминания Сталина, Каменева, Зиновьева, Рыкова и других вождей. Революцию совершают Ленин и Троцкий, двое борцов за свободу, связанные теми же узами, что и знаменитые афинские юноши-тираноубийцы.
Откровения Зеленова не вызвали, однако, широкого резонанса. Неистовствовали, в основном, сетевые издания и бульварные газетёнки. Либералы и консерваторы, эстеты-космополиты и патриоты-страдальцы, не сговариваясь, хранили презрительное молчание. Дело было сделано, все реплики уже прозвучали, гонорары за них получены и истрачены. Никому более не хотелось подогревать интерес к судьбе ленинского сочинения: наступали новогодние праздники и в холодильниках уже стыли заветные бутылочки “Иду на вы!”. Порханов принялся за собственный апокалиптический роман, “Ad bestias” готовилось к выпуску научно подготовленного издания брежневской “Малой Земли” с комментариями Хрякова, Аполлонов с Елозовым находились в лекционном турне по Франции и Германии. А Зеленову знакомые из руководящих сфер обрисовали перспективы поданных против него газетами, журналами, телекомпаниями и рекламными фирмами десятков судебных исков. Подоспело и давно обещанное ему место в новосозданной госкомиссии по улучшению быта архивных работников…
В начале 2004-го находившийся целый год в тени Г.Ерцен выпустил новую книгу о детективе-любителе Константине Победоносцеве, обер-прокуроре Святейшего Синода.
ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ ИСТОРИКА
“… Как известно, доктор Ватсон был ветераном Афганистана. Он действительно участвовал в афганской кампании 1878-1879 годов и был ранен под Кандагаром (или – по другой версии – в бою у Майванда) в ногу. После этого он вышел в отставку и приехал в Лондон, где за несколько лет до этого учился в медицинском колледже. Недозалеченная нога сильно болела, аукалась на погоду, лондонские туманы и всепроникающую сырость. Пытаясь унять боли, Ватсон пристрастился к наркотикам, которые впервые попробовал еще в Афганистане. Скромному доктору не хватало денег на опиаты и кокаин и ему пришлось подрабатывать контрабандой. Когда Ватсон повстречал Шерлока Холмса, он понял: вот великий человек, который сможет стать гением наркобизнеса, следует его только сильно заинтересовать. И доктор, пользуясь врачебными привилегиями, познакомил Холмса с кокаином и морфином2. Гениальный Холмс, припудривая нос, расправился со всеми соперниками наркосети Ватсона – со старым сплетником и шантажистом Милвертоном, с сэром Генри Баскервилем (старшим), потом – с бывшим их компаньоном по поставкам кокаина из Южной Америки натуралистом Стэплтоном (красавицу-жену которого продал в таиландский бордель), с известным французским контрабандистом Лукасом… Холмс шантажировал несчастного наследника богемского престола, запутавшегося в непростых отношениях с Ирэной Адер, известной под прозвищем “опиумная певица”, и заставил его покровительствовать чешской банде, поставлявшей гашиш высшему австро-венгерскому офицерству.
В конце концов консорциум Холмс-Ватсон (в полицейских архивах он фигурирует под названием “Пестрая банда”) столкнулся с тайным обществом математика и сатаниста профессора Мориарти, чьи идеи, к слову, так повлияли на юного Алистера Кроули. В 1891 году началась смертельная схватка. Мориарти пользовался влиянием в официальных кругах; после отставки с профессорского поста он сумел получить должность военного инструктора. Но Ватсон с Холмсом (с помощью брата Шерлока – Майкрофта, формально – ревизора одного из правительственных департаментов) смогли подкупить Скотланд-Ярд; причем если бывалый инспектор Лестрейд, алкоголик как все шотландцы, относился к деятельности Ватсона и Холмса подозрительно, видя в наркотиках губительную для империи моду, то более молодые полицейские офицеры, вроде Грегсона, подышавшие воздухом декаданса, подержавшие в руках книги Оскара Уайльда, журнал “Савой” с картинками Бердсли, не могли устоять и – скорее из эстетических, нежели экономических, соображений – помогли злодеям. Исход схватки с Мориарти известен; Холмс, используя свои связи в высших кругах, заморозил швейцарские счета профессора, а затем и вовсе расправился с соперником, заманив его в Альпы якобы для мировой и испепелив с помощью странного прибора, купленного за бесценок у спившегося русского инженера по фамилии Гарин. Через несколько лет Шерлок Холмс, воспользовавшись женитьбой Ватсона на известной контрабандистке жемчуга Мэри Морстэн, освободился от влияния своего напарника и вылечился от наркомании. Закат жизни он провел в Сассексе, на берегу Ла-Манша, разводя пчел, перечитывая Платона и Аристотеля и сочиняя логико-философские трактаты (один из них вышел с посвящением “Светлой памяти профессора Мориарти, мыслителя выше меня”), которые чуть позже имели столь восторженный прием у небезызвестного Людвига Витгештейна3.
А что же Ватсон? Его жена Мэри умерла при загадочных обстоятельствах, после этого доктор-злодей вновь женился на богатой наследнице и окончательно отошел от криминальных дел. Он имел небольшую, но солидную практику; когда же началась первая мировая, Ватсон, воспылав патриотическими чувствами, несмотря на преклонный возраст отправился на фронт. Он был заколот офицером немецкой армии Эрнестом Юнгером во время одной из немногочисленных контратак бошей в августе 1918 года.
NB. Не следует также упускать из внимания родившегося в конце пятидесятых годов прошлого века правнука Ватсона по внебрачной линии – Бенджамена Лейдена, которого строгое британское воспитание (Итон, Кембридж, аристократический гомосексуализм, ранняя страсть к “Потерянному раю” Бодлера и настойке опия) привело в ряды самых неистовых исламистов. Он создал могущественную тайную группу, настоящий заговор эстетов, целью которого была организация самого прекрасного в мире преступления. Идеи Бена Лейдена (или, как его имя переиначили на Востоке, Бин Ладена) реализовывались под видом густобородого исламского экстремизма, не лишеного, впрочем, нервной утонченности алкогольных абстинентов и потребителей героина. Несколько лет назад Б.Лейден решил вернуться в страну, в которой воевал его прадед и откуда пошло неслыханное богатство Ватсонов-Лейденов. Чтобы придать будущим своим действиям образ презренной политики, он наскоро организовал из местных бездельников нечто вроде ордена опричников, поставив во главе их слепого полуидиота-муллу, который, впрочем, и Корана-то не читал. Итак, к началу осени 2001 года все было готово. 11 сентября… и т.д.”
ИЗ “ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО
ПОСЛЕ ДОСТОСЛАВНЫХ СОБЫТИЙ
14 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА ВСЛЕДСТВИИ КОТОРЫХ
ДЕСПОТИЗМ БЫЛ ИЗВЕДЕН ПОД КОРЕНЬ
И В ЛУЧАХ СВОБОДЫ И ЗАКОННОСТИ
ВОССИЯЛА “РУССКАЯ ПРАВДА”.
(Дополнение о Пушкине)
…итак, заговорщики победили. Пестель в окружении Муравьевых-Апостолов восшествовал на республиканский престол – в президентское кресло. Семью убиенного монарха спасли из заточения французские авантюристы, которым щедро заплатил австрийский император. Бежавшие Романовы поселились в Праге, к ним потянулись сотни аристократов-эмигрантов. Тон при дворе в изгнании задавали Карамзин и Жуковский. “Певец Светланы” и Вяземский, который по призыву великого князя Константина вернулся в Варшаву, чтобы сочинить новую конституцию отложившейся от мятежников Польши, писали отчаянные письма в Россию, пытаясь узнать судьбу Пушкина. Так что же Пушкин?
Пушкина назначили министром просвещения, но он в первый же день не явился в присутствие. Прочие министры зашептались: ничего… небось стихи сочинял… Случившийся рядом пушкинский лакей возопил: “Чаво? Каки-таки стихи? В карты играл барин!”. После этого поэт был официально “оставлен в покое” с обязательством писать раз в месяц патриотическое стихотворение, а раз в полгода – свободолюбивую поэму. За то было ему положено казенное содержание, которое, впрочем, он взял вперед и просадил в один вечер в фараон. Взбешенный Каховский (а стихи проходили по его ведомству) отправил Пушкина назад в Михайловское, где тот просидел до реставрации монархии. Его приятель Мицкевич пытался организовать похищение поэта и во главе группы заговорщиков прибыл в место пушкинской ссылки. Но друзья столь обрадовались встрече, что вместо поспешного бегства принялись читать друг другу новые сочинения да так увлеклись, что провели за этим занятием несколько суток. Не было забыто вино и дворовые девки, до которых сам Пушкин был великий охотник. Полиции было донесено; она приняла меры, Мицкевича арестовали, но, по его просьбе, оставили в ссылке в Михайловском. Вдвоем великие поэты взялись совместно сочинять. Через несколько месяцев был написан роман во французском вкусе; действие его происходило при старом режиме в одной из губерний; главный герой – воплощение диявола – приехал туда охотиться за душами умерших крепостных. Безобидными шутками над пороками самовластия дуэт авторов (выступивший под псевдонимом “Пушкевич”) надеялся задобрить власти и вернуть себе свободу. Однако в тот момент монархия была реставрирована. Набор “Брички, полной мертвых душ” был рассыпан по высочайшему распоряжению. Мицкевич расплевался с Пушкиным и бежал в Париж, где прославился вдохновенными антирусскими сочинениями и лекциями в Сорбонне. Спустя десять лет после этих событий Пушкин (к тому времени уже камер-юнкер, почтенный историограф событий, предшествовавших восхождению на престол славного Михаила Второго, поэт патриотического направления, воспевший победы русского оружия над мятежными поляками, нижегородский помещик, муж первой красавицы Петербурга и Москвы) показал список “Брички” молодому малороссийскому автору из круга Ореста Сомова – Николаю Яновскому. Тот предложил купить ее авторство, для чего тайно занял денег у покровителя своего Жуковского – воспитателя наследника престола Николая. Пушкин, вечно испытывавший нужду в средствах, согласился. Яновский перевел роман на малороссийский, этот певучий язык хуторов близ Диканьки и родного его Нежина. Перевод был раскритикован деятелями малороссийского национального возрождения; прежде всего – суровым борцом за чистоту всего украинского Тарасом Шевченко. Тогда Яновский переметнулся в стан “имперцев” – сменил фамилию на пародийного “Гоголя” и обратно перевел “Бричку” на русский. Новый роман назывался уже “Мертвые души” и имел по малороссийскому обыкновению пафос, так сказать, снижающий; не романтически-злодейский, как у Пушкевича, а, скорее, скотски-мечтательный (“горилка и сало” – так оценил его известный тогда критик Белинский); роман вышел отдельным изданием и имел необыкновенный успех. Друг Пушкина Плетнев, не знавший истинного происхождения романа, сказал о нем так: “Эта штука будет посильнее “Фауста” Гете”. Другой модный критик сравнил его с “Илиадой” и потребовал продолжения – новейшей “Одиссеи”. Пушкину был неприятен успех произведения, коего он считал себя истинным создателем. Он затеял судебную тяжбу о правах на “Мертвые души”; связи в верхах помогли ему одержать победу. Авторство романа присудили поэту, Гоголь должен был выплатить громадный штраф и отправиться на каторжные работы в Сибирь на десять лет. Деньги удалось собрать по подписке, многие друзья Пушкина внесли свой вклад. После этих событий поэт оказался в одиночестве… Положение его усугублялось слухами о неверности супруги. Он оставил ей доходы от своих имений, а сам уехал в Германию, в Баден-Баден, лечить нервы. Оттуда он присылал желчные стихи на тему царящей в России несправедливости и несправедливости миропорядка вообще. В Германии он сблизился с самыми крайними революционерами и, когда начались события 1848 года, вступил в отряды патриотов, сражавшихся с австрияками и пруссаками. После поражения революции он эмигрировал в Париж, где, совершенно лишенный средств, влачил жалкое существование на подачки местных литераторов Готье, Ламартина, молодого Бодлера. Только Проспер Мериме не смог простить Пушкину обмана с “Песнями западных славян” и высокомерно не ответил на просьбы о помощи. Но и в Париже Пушкин не удержался: немецкие друзья-революционеры купили ему билет в Лондон. Уже в Англии они попросили поэта сочинить программный документ своего движения: “Манифест коммунистической партии” пленяет своим яростным байронизмом до сих пор и считается чуть ли не лучшим творением русского гения. Через несколько лет в Лондон прибыл Герцен. Он доверил Пушкину литературную часть своего “Колокола”; в ней Пушкин печатал не только потаенные сочинения старых своих друзей, например, Вяземского сатиру “Русский Бог”, но и пиесы легкого, эротического содержания, среди которых были и его волшебные переводы некоторых стихов Бодлера. Результатом самоуправства стала ссора с Герценом, усугубившаяся романом Пушкина с женой издателя. 8 декабря 1858 года Пушкин на дуэли застрелил владельца “Колокола”, после чего был судим и посажен в Редингскую тюрьму (в которой тут же написал известную свою печальную балладу). Русское правительство попросило выслать поэта на родину. Пушкин прибыл в Россию 19 февраля 1861 года. Царь простил ему все. Наталья Николаевна к тому времени умерла. Поэт отправился в Болдино, в котором безвыездно прожил еще двадцать лет. Он сочинил два тома воспоминаний “Былое и думы”, религиозный роман “Воскресение”, книгу едкой политической публицистики, волшебный цикл стихов “Вечерние огни”. Пушкин умер в возрасте восьмидесяти лет 1 марта 1881 года – по странному совпадению в день убийства ирландским террористом Николая Второго во время визита царя в Лондон.
А что Гоголь, спросите вы? Был на каторге, потом его амнистировали. Он вернулся на Украину и написал книгу о пережитом. Называлась она “Записки из Мертвого Дома”. Потом эмигрировал в Америку и был убит пьяным индейцем в драке в салуне одного из городков Среднего Запада.
1 На которую Елозов написал язвительный ответ под названием “Идите нах!”.
2 И сам же потом не без извращенного удовольствия писал в рассказе “Скандал в Богемии”: “Он переходил от кокаина к честолюбивым мечтаниям, от вялости, вызванной наркотиком, к лихорадочной деятельности, свойственной его неистовой натуре”.
3 Наследие, оставленное Холмсом, велико и включает помимо прочего несколько ценных криминологических монографий: “О различии между пеплом разных сортов табака”, “О секретном письме и шифрах”, “О датировке документов”, “Несколько слов об анализе отпечатков ног” и, конечно, итоговую “Книгу жизни”. Все они были переведены на французский Франсуа Ле Вийяром. Недавно были найдены еще несколько холмсовых работ “сассекского периода”, преимущественно историко-лингвистического характера: “О халдейских корнях корнуэльского диалекта”, “К вопросу о хронологии англо-саксонских хартий”. При жизни Холмса самой известной его работой стало “Практическое руководство по разведению пчел”, выпущенное в Лондоне в 1907 году и многократно переиздававшееся. Великая кулинарная писательница Элизабет Дэвид очень высоко ставила эту книгу.