С т и х и
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2003
Голос Этот голос приходит иной неизвестно откуда, зачем? Будто щит, будто щебет щегла, – так округл и плотен, С опустевшего сада влетая, кренясь, оставляя ни с чем, Кроме боли в виске, кроме шелеста лиственной плоти. Изуродовав правильность речи, вонзаясь в оконный проем, Забегая вперед, захлебнувшись в неясных упреках, Бормотанье ночное, бессвязное чудо мое, - Жаждет плоти листа, как борта, оголенные в доках, Ожидают объятий глубин. Это чистой воды выпендреж Или зуд графоманства. Но что же мне с этим поделать, Если липы кочуют по саду и капель сорвавшихся дрожь Вместо знаков легко между строк заполняет пробелы. И понятна свобода стихиям другим надлежать. Здесь уж точно никто не подставит ни сеть, ни подножку. Ни залетная плеть, ни удобная клеть, ни пиджак, Осененный тавром, ни корзина с богатою ношей. Это только пустяк. Просто, видимо, дело в другом... В опустевшем саду тени тихо крадутся к порогу, И какая-то тайна цветет первобытным цветком, Ядовитым цветком бормотания сонного Бога. * * * Лег на крыло – захожу на второй, на спасательный круг или спасительный (так уж правдивей, наверно). Он-то спасет от соблазна, от быта и скверны или от зауми, хвори, гордыни, разлук. В липкую глину с размаху и всей пятерней... Кто остается, кого оставляю и каюсь? Только зашедший в тупик, только с самого краю пропасти - с горечью всех записных растерёх. Лапой в присосках, тугим завитком – не беда... Чтобы расслышать, не надо и тонкого слуха. Хоть на закорках – полынь, зверобой, череда люто врастают в лопатки мне ангельским пухом. Я ли не вижу визжащий, скрежещущий сон?.. Это уляжется только со временем, только с черных зрачков неуёмным и гулким осколком тихо сорвется нежданно-негаданно он. В Лету, всё в Лету спихнуть – и разлуки и боль, всё, что осталось забыть, но вода в ней сурова. Кругом спасенным со дна поднимается слово, держит над бездной и даже доносит прибой. Воспоминание о Джиме Что через край лилось – пиши пропало... И слово, и рисунок из металла, сухая гроздь грохочет на ветру. И тужатся, и пыжатся – нет мочи – коснуться рук. Короче и короче их звук и штрих не в масть, не ко двору. Стекает капля через край... А было, было – Ресницы прочерк, сойки вскрик. Густы чернила, строка корява. Столько лет!.. И далеко года экзаменов, и сад, и тот Воронеж – не ради рифмы и поэта – не догонишь, но вспомнится – и мёд и молоко. И с донышка сухую каплю слижешь. Шершавый ободок, как обруч, ближе. Не мед и не полынь, а так – камедь. ...И мглистый горизонт из заоконья, и копья тополей из межсезонья, и старый пес, что клялся не стареть. * * * Еще не просохла последняя строчка, а снова знобит суеверно. Вечер густеет, тянется к ночи, близится к Богу, наверно. Этот сентябрьский туман не последний впитает тебя, что кувшинку студеное озеро, ряской осенней покроет, забудет. Картинку зальет акварелью ночной лакфиоли... Оттуда, со дна, из глубинки, ты звуки последней заученной роли процедишь в сырую тростинку. И всё, и свершилось. И полно об этом. К Покрову бы льдом не сковало. Погудку ночным убывающим светом едва ль донесет до финала. И дождик осенний по жести грохочет бесстрастно, как ощупь слепого. Еще не просохла последняя строчка и так далеко до Покрова. * * * Н. И. А подонкам не пиши, друг. Не простит, но зашибет мразь. Только тянет на восьмой круг. Это крест – чело на сруб класть. Там Ясон пройдет, как сон, вспять. Эту пряжу нам и впредь прясть. Нежных жен порой легко брать. Что руно, когда бурлит страсть! Эх, гребец, да посильней вдарь. Не весло в твоих руках – серп. Эти волны не жнивье – дань Тем, по ком ночных небес креп. Только тянет на восьмой круг Посмотреть, кто нам еще дан. Путеводную звезду лук Разметал во сто краев, стран. Словно яблоко со лба снес. За окошком лунный свет смерк. У ступней разомлел пес. Со словесностью играть – смерть. * * * Остывает пейзаж за окном, облетает, в ноябрь отбывает безоглядно, как это бывает, когда всё об одном, об одном... И уже ничего не исправить. На дорожках посыпанный гравий под ногами упрямо шуршит. Вспоминается Крым отчего-то, вкус муската, медовые соты, шум листвы и другой реквизит. Оплывает пейзаж... Эта морось, не бывает осенней которой, тонкой струйкой стечет по спине. Все влажней, все короче, все туже ремешок, подпоясавший душу... Все тревожнее, как на войне. * * * И день за днем – как в букваре картинки, где за арбузом в свой черед восста- нут скрипом и сиянием ботинки, затем и вран напуганный с куста взлетит. Уже все было... Даже свита гусей, что чинно тянутся к гумну... А дальше половина алфавита останется к заветному руну. И рифма ляжет, право, не случайно на то и это. Будто вбили гвоздь. И свяжут два предмета смысл и тайна, чтоб лбы нам бить о воздух не пришлось. Чтоб наши убывающие пульсы не сбились с ритма, Боже, дай нам днесь. Раздайся, море! Шлюп идет по курсу блуждающей звезды не первый рейс. За тенью тень привычно волочится... Где кончится суровый их конвой? В сыром и сумрачном лесу покой нам только снится... Но, к счастью, рысь, и лев, и тощая волчица еще не замечают нас с тобой.