Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2003
Одинокий голос
человека
Леон Б о г д а н о в. ЗАМЕТКИ О ЧАЕПИТИИ И ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯХ. М., “Новое литературное обозрение”, 2002.
Этой книгой нельзя увлечься, ее можно только принять. Или не принять, что при нынешнем состоянии литературы не удивит: нынче правят бал триллеры и боевики, создавая желательную для рынка парадигму и вырабатывая у читателя рефлексы наподобие выделения собаками Павлова желудочного сока. Есть интрига и куча трупов – “сок” выделяется; а в отсутствие раздражителей воспринимающие механизмы вроде как отдыхают.
В этой книге привычные раздражители, включая приемы, разрешенные к применению в “серьезной” прозе, отсутствуют. “Сегодня Масленица, давали копченую селедку. Еще Вера купила яблочного повидла в консервной банке, как килька. Блинов не пекли, слава Богу”. Согласно литературным нормативам это может быть неким промежуточным описанием между двумя драматическими эпизодами. Однако драматической прозой тексты Богданова не являются, поскольку сплошь состоят из подобных фрагментов: “Пришел, посмотрел газеты за эти дни. Умер Н. А. Козырев. В “Книжном обозрении” пишут, что издан Джойс. Тринадцатого марта в “Международной панораме” показывали центр по борьбе с последствиями землетрясений в городе Кавасаки. Говорят, что между десятым и пятнадцатым сектором в районе Фудзиямы будет очень сильное землетрясение”. Детали убогого советского быта, вечные проблемы с качественным чаем, который давали в “заказах”, книги, что удалось достать и прочесть, новости из газет, радио и телевидения – вот кирпичики, из которых строится текст. Тогда – документальная проза? Не похоже: позиция хроникера, фиксирующего для будущих поколений подробности жизни при “тоталитаризме”, абсолютно чужда автору. Исповедальная? Вряд ли, поскольку тут отсутствует копание в своих “грехах”, априори неестественное из-за предполагаемой публичности.
Эти заметки если и были рассчитаны на публикацию, то в последнюю очередь. “И что всю жизнь будешь не признан – оцени это”. Перед нами редкое исключение из тотально тщеславной авторской братии, которая ради известности готова стоять на площади с голым задом и прыгать с самолета без парашюта. Что же касается составления “документов эпохи”, то есть сомнения в том, что эпоха, в которую родился, жил и умер писатель Леон Богданов, всерьез его интересовала.
Его мир вроде бы очень узнаваем, но описан он не стандартным литературным языком, а потому предстает в необычном виде, удивляя читателя. Здесь нет очевидного драматизма, сюжетности – очень многого из того, что веками разрабатывала европейская литература. Но, как ни странно, принявший книгу испытывает стойкий интерес во время чтения, поскольку художественная динамика здесь все-таки присутствует. На страницах все время что-то происходит: покупается вино, заваривается чай, достаются редкие книги, слушаются очередные сводки новостей и т. п. Не бог весть какие события (с появлением тени отца Гамлета не сравнишь), но из них во многом и состоит жизнь. А еще масштаб (при полном, заметим, отсутствии претензий на “масштабность”) создают сообщения СМИ, которые большинство из нас привыкло ощущать неким фоновым раздражителем. Происходит что-то в мире – и ладно, нас ведь это впрямую не касается!
Автора тоже вроде бы не касается, поэтому никаких геополитических обобщений мы здесь не найдем. Однако постоянное вслушивание в сообщения о природных катаклизмах и строгая их фиксация создают странное ощущение, особенно в единстве со скрупулезным описанием бытовых моментов. Это, думаешь, и есть мировой ритм: от одного подземного толчка – до другого, от одной катастрофы – до другой. Но и отчаяния, опять же, мы здесь не найдем, поскольку оно – европейская реакция на катаклизмы, а сознание автора принадлежит, думается, к совершенно другой традиции.
Восточная традиция выражается у Богданова в естественном растворении в “потоке бытия”. Европейский человек обычно энергично и страстно отыгрывает социальные роли в предлагаемых обстоятельствах, здесь же автор плывет в потоке обстоятельств, наблюдая за ними без особого интереса, но и не бесстрастно. “Знаете, сильная творческая воля – не предмет моего рассуждения. Это как бывает ток сильный и слабый, и они исследуются порознь. Сказать, что я исследую слабые художественные проявления, нельзя, но что-то такое напрашивается”. Это точно – напрашивается; хотя ошибся бы тот, кто всерьез посчитал бы эти записки исследованиями. В том-то и дело, что и от европейского титанизма (та самая “сильная творческая воля”), и от пытливости западного склада ума Богданов свободен, его задача скорее – совпасть с реальностью, а не “преодолевать” ее и не “разлагать на составляющие”.
Въедливый анализ и борьба со сложившимся статус-кво (в надежде, что будущее будет, безусловно, прекраснее настоящего) – основы нашей ментальности. Однако эти “столпы” спокойно можно обойти, обнаружив иное измерение бытия, причем не в каких-то экзотических местах, а совсем рядом, в твоей квартире, во дворе, в процессе письма. На этом, наверное, требуется сделать акцент: автор все время упоминает книги по буддизму, даосизму и т. п., но интерпретацией и изложением “впечатлений от прочитанного” не занимается. Зачем, когда такой тип сознания является твоей органикой?
Важное место в книге занимает ЧАЙ – топливо, порождающее энергию мысли. Автор навязчиво перебирает куски этого “антрацита”: через страницу-другую мы обязательно узнаем об очередной закупке грузинского (цейлонского и др.), который путем ряда манипуляций превращается в напиток, известный как “чифир”. Что ж, у каждого автора – свой допинг, Бальзак и По тоже не апельсиновый сок для вдохновения потребляли. Были в жизни Леона Богданова и наркотики, однако записки ни в коей мере не являются наркоманским бредом. Это не хаос, структура в тексте имеется, отсутствует же – прием. Хотя отсутствие явного приема иногда является самым сильным приемом. Всегда можно вычислить, где профессионал выскакивает из собственного текста и умывает руки: мол, это не я – это мои герои. Богданов – не выскакивает, здесь везде он, его зрение, слух, работа ума, и, повторим, удивительно, что читать об этом интересно, больше того – доставляет удовольствие.
Какова была цель писателя Леона Богданова? Возможно, такая же, как у писателя Павла Улитина, хотевшего создавать “слова без прибавочной стоимости”. Хотя на Улитина Богданов совсем не похож.
Подражать Леону Богданову невозможно, повторить его путь – тоже. Ведь повторение возможно только на собственном пути, когда личность переплавляет свою жизнь – в текст. А это всегда сугубо индивидуально. И, надо заметить, очень редко встречается.
Владимир ШПАКОВ