С т и х и
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2003
1. Затакт Можжевеловое, хрупкое, травяное – из каких пришло таких недр и чар?.. Впрочем, ожидал ли я что иное, приподняв покрывало июньских чадр, углядеть в опасной близи от треска прямокрылых, от шепоти нарезной... Вот и ты притянута хной окрестной, начиная с родинки – всей собой. 2. Павловский Как зачин «Страстей по Иоанну», Как я обживаю нотный лист, Так твое видение по плану Жизнь мою раздало вверх и вниз. Так и есть: ты праздник мне приснила; Чтобы буквы в ступе не тереть, Ты навек все это упразднила – Азбуковник и самое речь. Слух и голос щелк – и разминулись В антипастернаковой строфе... «Что теперь Итака, новый Улисс?.. Можжевельник – вот и весь трофей. В нем – ты чуешь? – дух древесный зреет. Его срез – начало тайных глосс, Нитеводный план. Забудь о зренье: Нос держи по ветру – только нос». 3. Посад Если мне ребячество позволит Кольчатый понюхать этот срез – Бог не выдаст, каланча не взвоет, Сад не рухнет, саранча не съест... Вот и ты навек туда вселилась. Твой прописан в нем воздушный код. И в какую б сторону ни длились Время и пространство – мне легко Повернуть их вспять таким нехитрым Образом; и сколько бы я впредь Ни любил – всё тем же хвойным спиртом Будет воздух меж колец гореть. И твоя в нем верная, как верба, Часть – у обонятельных вершин. Ты во мне так много опровергла. Только он и неопровержим. 4. Сон «Тебя там не было!» С полгода как огородили квартал. Сегодня я бродил кругами в поисках последнего приюта этим сверчкам, запястьям, травам, корешкам – по шиферным обломкам, пластиковым челюстям, фломастерным каракулям, непарным конькам с просроченными стельками и без шнурков, клочкам просмоленного картона... Зачем-то были перебиты стекла во многих окнах. Зато в других синели обугленные потолки – как видно, уезжая, бывшие владельцы сжигали в том числе и эти подмостки. Я вошел в подъезд и вверх – туда, где висело на балконе полотенце (квартиры не нуждались больше в ключах, брелоках, номерах, «глазках», цепочках...). На пятом этаже в одном из блоков обои с корабликами развевались, как оборванные ноздри. На сношенном пружинном диване лежал старик – застывший, соляной, местами облупившийся, разутый, с отколотым или подъятым левым веком... И только я ступил к нему, чтоб это гнездо слепое, слепневое надавить, – как вдруг одна из стен, вздохнув, пропала и показалось щупальце машины – тяжелое, скрипучее в суставах, оно черпало космос этажами, но вот что я успел понять, когда в обнимку со стариком летел в струе из шлангов: ТЕБЯ ТАМ НЕ БЫЛО. <... > 6. Цвета. Рыжий Мне нужно выговориться – вот что. По направленью к красному. Осени, октябрю. Причем любому – в Ташкенте, Болдине, Вокше. Ведь цвет важней, чем то, что2 я говорю. Мне нет пути к пылающим мачтам, крышам Лиссабона, кошенильной Флоренции, облакам черепичной Праги – и днем не упиться рыжим, не выжать с волос, не выстлать к твоим ногам. Но есть (клянусь!) в тебе самой это чудо; точнее, его предчувство – шиповник и склон в разломах магмы... К примеру, внутри ночуя у Вяза, не листьями дышишь – корой, как и он сжимался тому лет... в детстве. И через кожу гранатовый мозг сочится (или рассвет?)... Так вот, а теперь зажмурься сумняся ничтоже – ты это дерево. Внутри тебя этот цвет. <... > 9. Цвета. Каштановый Моя кармина, песня со усохи да в ключ. Я без тебя умру не весь. Сперва глаза останутся без соли. Затем душа переселится в вещь. А с нею – запах, цвет и сердцевина звучанья неживого, как азот... И вещь, темна, тепла и яйцевидна, тебя как песнь до дна перепоет. И ничего-то более не сдюжу. И ничего-то более не есть, как близорукую лепную душу сквозь тело и формингу к свету несть. А песня непременно ли начаться как свет ее – вослед тебе должна? Скажу, чтобы уже не возвращаться: сначала – ты, и лишь потом – она. 10. Край ночи Сегодня любая малость, любой пустяк узнаёт во мне своего Гомера. Но вчера – ты слышала? – в новостях передавали: два самолета столкнулись в воздухе, погибли дети – их посадили не на тот рейс; часом раньше вылетел «Ту» и благополучно приземлился в Барселоне – мы были на нем (?) Я в который раз задаю вопрос – почему обязательно следует расплата, чья-то гибель?.. Или боги и вправду завидуют человекам, когда те друг за друга готовы принять огонь, турникет, вальгаллу? ...Ты вернулась домой и занялась уборкой; ты трогала вещи, и боль через них уходила, как по чувствительным проводникам – в землю, в мировой океан. Я тем временем топился в Вохне (порезал ногу); слушал «Страсти по Матфею»; потом, сидя в ванне, теребил подбородок электробритвой, что служила еще моему деду – вплоть до его смерти в 1977-м (то-то он за четверть века оброс!). Кроме того, говорил с двумя прабабками, умолял их замолвить там словечко: чтобы это не кончалось – моя боль, Иоганн Себастьян, твои волосы и родимые пятна... Затем собрался и отправился на станцию, но не уехал – ни к тебе, ни к праотцам, а лишь смотрел в лицо звездам, соображая, каков он – Один, Иегова, Аллах, что вот – по-прежнему бесценная чужая жизнь на ветру, как будущего злак, летит впотьмах, проносится стремглав, округе свет нездешний сообщая... 11. Сад-Эрмитаж. Двойное дерево Ты думаешь, я мог бы перебить твой вкус другим, какой-нибудь мареной обыкновенной... Но куда девать настой дремучий, что в стихотворенье уже всочился, надышав с изнанки, – уравновесил боль и торжество?.. Шаг в сторону – и рыжей венецьянкой небытие балет покажет свой; и запахнёт мне выдохшимся сыром, стоячей жижей, рыбьей малафьей... Ну, а покуда стереоэфиром стрекочет сад окрест – я твой... И мы лежим под деревом – так ближе его вершина (ниже не бери!), и кажется: я будущее вижу, что у него закручено внутри. Его иголки ввек не опадут. Ведь даже мы когда-то были тверды, что это мертвый город – он не мертвый, что это вот арча, а это – дуб. 12. Кладбище в Переделкине. Твой голос «Боюсь, что ты ни в жизнь уже не перестанешь любить скворчащий свет на плитах, милый прах – до времени, как ветр, залегший в ожиданьи Поэта в обжитых поэтами холмах. Их коммунальный косм, их густонаселенный покой сродни тому Кашмиру из суи- цидальных комаров планктона и паслена – короче говоря, из песен и сюит, что у тебя в душе, как анемос, роится, готовый сделать “ах” в подручные мехи... Я лишь боюсь, чтоб он в тебе журчать и биться не раньше перестал, чем кончатся стихи». <... > 14. Июль Ни влагу, ни сквозняк из спального квартала день не принес. Итак: ТЕБЯ МНЕ НЕ ХВАТАЛО. Затем пришла гроза и тишину обстала. Из зеркала креза (тебя мне не хватало) обрызгала чело песком и целовала. Но всё бы ничего – тебя мне не хватало. Ты рядом не спала, ты родинки считала; на том конце весла – тебя мне не хватало – ты, чтоб не расплескать, как мёд меня черпала до гальки, до песка... Тебя мне не хватало. ...Потом, уткнувшись в брег, ты юбкой подвязала мой голос, этот бред (тебя мне не хватало?), и унесла туда, где смерть переживала тебя, меня – когда тебя мне не хватало; где взмыленный, как лук, шашлычник из мангала обугленный мой слух поддел (мне не хватало тебя!) витым ногтем. И слышно во все стало концы (перед дождем?): Тебя. Мне. Не. Хватало. Ты этот слух что стих вдыхала и глодала; я наконец постиг: тебя – мне не хватало. Ты жизнь мою, как сон во сне, припоминала. Мы спали в унисон. Тебя – мне – не хватало. И сколько бы, любя, ты мной ни прорастала – с тобой, в тебе, тебя мне мало. <... > 17. Одно-единственное лето Мы не проснемся на веранде летней в испарине дождин; в столбе из пыли мы не взлетим на лепестках календул – затем, что это с нами уже было. Один пучок не можно съесть редиса вторично. Ты – Линор, не Лорелея. Затем, что не хочу иных традиций, кроме традиции неповторенья. Смотри: плывут драконы-облаканы, красны, как речь об это время суток. Нет в их чертах ни Замысла, ни Плана – как это видно нам отсюда. Когда слегка иначе повернется навстречу каплям лист, чем ныне-присно; когда вспорхнут, как монгольфьеры, гнезда и луч забрезжит в горле у хориста; когда луна взойдет над этой кроной чуть-чуть правей, и ты сгоришь без пепла... Любую смерть приму как меру, кроме традиции неспешного успенья. Не так ужасна месть вещей и метров, как лишняя графа в господней смете. Без гра2жданства, очков и документов – я так же, как и ты, внезапно смертен. Но, веришь ли, я удержусь на том же пупке земли – без дужек и одышек, – когда нога свой след не подытожит и пуговица петлю не отыщет. Не веришь. Значит, вон из поднебесья – в семью, в любовь (надежду, память, веру)?.. Мы высоки в своем земном плебействе. Как это очевидно сверху. 18. Ода симметрии Помнишь, я маятник пел, постигал?.. Время струиться – и время треножиться. К этим матрешкам, картам, стихам ты уже, кажется, не относишься. Тайные счетоводы земли волос исчислили, голос измерили. Из дирижаблевых недр извлекли корень симметрии. Мир равновесием сбит, укреплен, словно плотина бобровым цветением. Руки и ноги, как стержни времен, равно от солнечного сплетения удалены; и в количестве двух – трон лицезрения, дерн лицемерия. Эта строфа, ее буква и дух – имя симметрии. Что ж, и твой берег (прости и спаси!), беличье, самочье в хвое и цинне, власть бурых крапин в царстве росы – тоже на попечение Цифре?.. Поздно. В мой разочарованный Сад вышло бесформенное, бессмертное небо – отверстое тысячью крат эхо симметрии. 19. Из Москвы. Солнце – оно сокрыто Он происходит из земли, как мел. Он происходит из земли, как мёд. И по2ры не закупорены снегом. Я слышал, мне старик Иламен пел: когда он меж стволами так встает – слепые тени ходят среди зрячих. Они дышать умеют через жи. Они дышать умеют через вот, уя2звленный их душным непокоем. И как вода отталкивает жир – мертвящий свет и умертвленный плод, зажмурясь, меж собой границы ищут. А между ними зелень, кровь и дым. А между ними зелень, кров и мы, днесь утепленные – но скоро, скоро не сверху сера, пепел и перо, а изнутри – косматое ядро: и мёд, и свет, и нас – и всё остудит. 20. «Узри мя!» (Сошествие) Как же так: все наши шепоты-сады Пролетая, проплывая Летою, Слышу за спиною: ты, не ты – А тебя, оказывается... нету?.. Церква на Нерли теряет глаз. Я один – зрачок на белой нити. Мне, мне в дымный шепелявый час Небо, как сучок, из легких – выньте... То есть, вот он – я, а вот он... я? Ни пресуществления, ни бреши... Мне же, ноздри, сердце ли скрепя, Сон и память выманить у речи б. То есть – поднесли к окну свечу, А всего-то нацедили времени: Напоследок хриплое «Летю-ю-ю!!!» Вымолить у воздуха – у зренья. ...А тебя, оказывается, не было. Лето 2002 года Журнальный вариант.