С т и х и
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2003
* * * И коль слепота – это Божий гнев, Не бездну ему яви, А только подробный предметный хлев, Где звезды, как руки в крови, Что агнца живьем из утробы берут... Пусть видит оскал и пар Над той требухой, что зовется тут Амброзия и нектар. Пусть птичий забудет он свой язык, Зато он прозреет свет И цену, и над ярлыком – ярлык, Где должен был быть предмет. Он выучит нужные все слова На стенах сортира, где Последняя жизни его глава Красуется на гвозде. Где всяк загребает зловонный жар И думает, что спасен... Но коль слепота – это Божий дар, Иное увидит он. * * * Притчи птицы Феникс тем и хороши, что не всем понятны. Всякий пепел мира для ее души – родимые пятна. Чем пониже пепел тот к земле приник тем и животворней. Вот стоит, шатается пьяненький старик, курит на платформе. Ждет он электричку. едет до Тайнинской. Зажигает спичку, говорит таинственно С маленькой старушкой, прикурившей рядом: «Хоть чучелом, хоть тушкой - а лететь-то надо». Стряхивают пепел, шепчут: свят-свят-свят... И во чистом небе в Индию летят. * * * У бабушки за пазухой собачка сидит и на пассажиров серьезно глядит, а они все замерли: это он – с черными кнопочками аккордеон! С черными кнопочками – три десятка в ряд... Бабушка с собачкой во все глаза глядят: Это что за горбун тонким голосом поет?! На своём на горбу инструмент он несет. Не взрывает, не стреляет, только музыку играет. А за ним приплясывает маленький дедок, маленький он, маленький – без рук и без ног – кружит, кружит с няней вальс амурских волн. На него кто глянет – тут же видит сон: у бабушки за пазухой собачка сидит и на пассажиров тревожно глядит, а они все замерли: это он- с черными кнопочками... Армагеддон!.. У Бога за пазухой собачка сидит и черными глазками на все это глядит... * * * С полным доверием к миру На ничего взамен, Не запирая квартиру В доме без крыши и стен, Ключ мой в замочной скважине, Словно зерно, пророс... Только вот это и важно мне, А не пустой вопрос: Кто там за этой дверью Примет мой плащ впотьмах С эхом сердцебиенья В складках и рукавах? * * * Больше не называясь Словом одним на всех, Я – говорит – живая, Словно последний снег На рукаве того, кто В этот подъезд вошел. Куртка его намокла, Волосы, словно шелк. Он их со лба откинул, Руки поднес к лицу, Словно увидел глину Или, верней, пыльцу С крылышек мотыльковых – Вот же она... и вот... Были мы незнакомы. Что же который год Это моя тревога Влагою на стекле, Корка – за ради Бога – Черствая на столе. Не отщипнуть и крошки Жизни чужой – чуть-чуть... И не на свет в окошке, Не на свечу лечу, Лишь на его слова я, Будто бы на огонь. Он говорит – живая, Вот она... только тронь. * * * Лети, моя вера тихая, спеши впереди души по лезвию вдоха-выдоха, туда, где точат ножи над тоненькой пуповиною, где бьется мой бог внизу и сердце его воробьиное, похожее на слезу, по форме пули отлитое, завернутое в лоскут, с игрушечною молитвою зарытое в талый грунт и названное вселенною, где в горстке одной земли убийцы и убиенные никак найти не смогли то место в своем отечестве, где каждый из них – дитя – хоронит в слезах младенческих несчастного воробья.