С т и х и
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2003
О, да – Москве! И жабры дышат наоборот. Н и к о л а й З а б о л о ц к и й Ежли мне попущено еще наперед, хоть полслова вышептать наоборот – смертью чтоб довременной не оплошать, город мой, мне б сызнова научиться дышать! И я вдыхаю левой ноздрей синеву, и мороз, и солнце, январь-Москву, купола и башни с крестом да звездой, да зарей левой вдыхаю ноздрей. И в себе задерживаю – не дышу – эту снежную на проводах лапшу, и поземку, и подземку битком, да с гудком, да с ветерком – сколь могу – удерживаю животом. И выдуваю правой – как из трубы! – автомобилей взбешенные клубы, и прохожих гирлянды, и небес голубей – из глубей – вихри сизые голубей. Чтоб опять и сызнова, любя и губя, чрез себя протискивать, нанизываться на тебя и трубить во славу дымную иль кукарекать, взмыв на эфирный шпиль. СОНЭЦКИ 1. Песни Хэйян Ведь не только же мне быть государем... У д а И песню, и певца боготвори Земля и Небо с ней пришли в движенье, поется – и грядет Освобожденье; и вновь восходит алый шар зари! И будут вновь придворные жюри изящные рассматривать реченья... Но скорое монарха отреченье печально все же, что ни говори! Шел редкий дождик. Император Уда следил, как пузыри на глади пруда находят смерть мгновенно и легко. Тут принесли стихи. Одна минута – (все изумились!) – и с ответной ута спешат уж к утонченной Кимико. 2. Повесть о Гэндзи Когда не имя, остается что же?.. Причины ревновать невелики немолодую фрейлину... И все же владеть китайской грамотой негоже придворной даме... а слагать стишки столь выспренне!.. А почерк, дневники?! И в комнатку, вдовы где б стыло ложе, тайком заходят славные вельможи, чтоб лучшие украсть черновики! Бумаге, туши рада, как гостинцу, чтоб слаще длить блистательному принцу вставной главой печальную судьбу... Как Мурасаки, ты известна ныне по имени своей же героини да по дворцовой кличке Сикибу. Приглашение Как часто Немецкое, где Петровых и Кедрин, мой тезка, насквозь прохожу, дальше – выход к реке на мост пешеходный. О нет, не в земле под кустарной плитой, кладбищенским китчем, – мне весело думать, что после меня не будет могилы. Но там над водою, где звезды считал весной полуночной, мне видится смутно угарным деньком нестройная группа: родители, дети, подруга, а там – поэт с поэтессой... Мне думать приятно, что, может быть, вы приедете тоже взглянуть, как с моста из пластмассовой – ух... – распахнутой урны я пеплом рассыпчатым полечу над Яузой черной. Читают стихи... Пусть за прахом вослед слова человечьи реке в параллель... и лишь ветр, лишь машин два встречных потока. Я–Га Как в полночь по небу верхом скачу я, растопырив ноги, о помело мое, о чем ты помышляешь по дороге, я знаю точно. В том секрет любых летаний под луною... Кто был единожды задет, навечно тот оседлан мною: расстаться уж не хватит сил с мечтой мучительной и жалкой... В одном неутомим ты был, за то и стал летучей палкой, мой пан Хома, меня – хоти! Твои раденья и боренья чадят ракетой по пути фигуры моего паренья, как сварки грозовой дуга – лишь дыма письменам во благо! Смотри ж в глаза, я – га, я – зга в кромешной тьме, сгори, бедняга! Сгорай от трения мечты по деве недоступно голой, чтоб чистой длился красоты полет блистательный, бесполый.