Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2003
Я хотел бы привлечь внимание к статье Бориса Дубина “Литературная культура сегодня” в журнале “Знамя” (2002, № 12). Авторитет Дубина, ведущего социолога литературы, литературоведа и переводчика, одного из самых ярких и независимых умов современной России, лишний раз побуждает прислушаться к его словам.
Статья, написанная, как и подобает ученому, sine ira et studio1, избегающая похвал и приговоров, представляет собой развернутый диагноз отечественной литературы, ее сегодняшнего состояния. Тема статьи – “нынешние способы организации литературных коммуникаций в России… представления о литературе, которые эту коммуникативную деятельность опосредуют… процессы дифференциации и консолидации самогo литературного сообщества”.
Напомним ее исходные посылки.
Десять с небольшим лет назад произошло нечто невероятное. Крушение системы государственного управления литературой освободило писателей от страха перед репрессиями, отменило прямое вмешательство цензуры в работу писателя и партийно-государственную монополию на все формы распространения литературы. Ликвидация или ослабление некоторых функций тайной полиции сделали ненужными идеологические барьеры, открылась возможность непосредственного контакта с мировой культурой. Одновременно пишущая братия лишилась верховной опеки: государство больше не содержит литературу.
Эмансипация развеяла старые популистские мифы. Литература утратила свое былое символическое значение и престиж, ее место в жизни общества сдвинулось на обочину. Ореол, окружавший писателя, потускнел, ушли в прошлое привилегии, которыми пользовались представители этой профессии. Людей, проявляющих интерес к литературе, которых и прежде в процентном отношении было не так уж много, за минувшее десятилетие стало еще меньше.
Как изящно выразился автор статьи, “население… свободней признается в том, что не читает художественную литературу, не покупает беллетристику”. Пришлось отказаться и от этой иллюзии.
Один из многочисленных документальных фильмов о России, снятый лет десять тому назад для немецкого телевидения, назывался “Последний читающий народ”. Режиссер, дама с именем, посетила бывший Советский Союз. Подойдя к стоянке такси, она увидела, что шофер в ожидании клиентов читает книгу. Превосходный повод для первого интервью. “Добрый день, что вы читаете?” “Роман Толстого “Война и мир”. “В первый раз?” “Нет. Мы проходили в школе. Хочется перечитать”. Простой человек с увлечением читает классиков – не правда ли, это что-то значит? Она садится в машину. Водитель кладет книгу на заднее сиденье, и на мгновение мы видим обложку. Неизвестно, заметила ли гостья название; иностранный зритель, во всяком случае, не может его прочесть. Это роман Ю.Дольд-Михайлика “И один в поле воин”, некогда популярный образец низкопробной шпионской литературы. А что, собственно, вы ожидали?
Автор статьи, о которой здесь идет речь, выступает, как уже сказано, в роли исследователя (социолога), а не литературного критика или писателя, это дает ему преимущества, которых я лишен. Его суждения продиктованы не личными вкусами и предубеждениями, что было бы, вероятно, неизбежным уделом людей, подобных мне. Тем убийственней его диагноз. Анализ, основанный на солидном фактическом материале, показывает, что литературный процесс в целом за эти годы радикально изменил свой характер. Он переместился наружу. Стратегия издательств, каналы, по которым устремляются финансовые потоки, технология пиара и эпатажа, деградация литературной критики, девальвация ценностей, среди которых нужно назвать честь и достоинство литературы, пиры и презентации, присуждение премий, способы выпечки литературных звезд и так далее представляют собой вынесенные вовне, выставленные напоказ механизмы этого процесса. Ближайший итог – превращение литературного производства в составную часть всеобъемлющей индустрии развлечений. Параллельно происходит отмирание традиционных способов существования литературы и ее институций, например, угасание толстых журналов. Статья Б.В.Дубина, трактующая вопросы, до сих пор не отрефлектированные, практически не обсуждаемые в литературных кругах и кружках, в сущности, есть не что иное, как корректно сформулированная отходная литературе – той литературе, которой, как нам хотелось надеяться, мы служили.
Я осмелился заикнуться о достоинстве нашего ремесла. Очевидно, что литературное сообщество, во главе которого маршируют такие прославленные авторы, как Проханов, Лимонов, Вл. Сорокин и т.п., едва ли может рассчитывать на уважительное отношение; но опять-таки вопрос – в чьем уважении оно нуждается и нуждается ли вообще. Дело, однако, не в отдельных представителях этого сообщества – завтра о них никто не вспомнит. Дело в том, что литература в целом оказалась у разбитого корыта.
Тотальная коммерциализация литературной индустрии – явление, все еще новое в России, где массовое общество американского и западноевропейского образца находится в стадии становления, далеко не гарантированного (к какому “миру” примкнет наше отечество, первому или третьему, – вот вопрос), имеет своей необъявленной целью не то чтобы соединение – по выражению Бориса Дубина – стереотипов массовых словесных жанров с ретростилистикой (“Cross the Border – Close the Gap”2 – так называлась некогда нашумевшая статья романиста и литературного критика Лесли Фидлера, чей прогноз все же не оправдался: засыпать ров до сих не удалось). Нет, ее цель – поглощение серьезной, то есть требующей встречного усилия, предполагающей достаточно высокую культуру чтения литературы – литературой развлекательной, “телевизионной”, вовсе не требующей никаких усилий от потребителя, как не требует усилий от зрителя домашний экран. Речь идет о паразитировании массовой словесности на классиках литературы (подобное явление хорошо известно и в музыке, ср. поп-обработки Баха и т.п.), паразитировании, при котором, как в биологическом мире, организм хозяина в конечном счете оказывается всецело во власти паразита.
Очень осторожный, пунктирно намеченный в конце статьи прогноз заслуживает особого внимания. Исследователь говорит о “проблеме и задаче опосредования дистанций между литературным сообществом и широким читательским контингентом”, о “посредниках между культурой и публикой”.
Он называет первопроходца: это Б.Акунин. “Человек с устоявшейся литературной репутацией… решился, пусть играючи, но радикально сменить социальное и культурное амплуа, заявив: я профессионал, работаю на рынок, пришел с имиджем и проектом, которые продаю и продвигаю дальше – в глянцевые журналы, в кино, на сцену”. Подобный проект и есть, так сказать, наша реальная надежда на будущее.
Ясно, что если этот прогноз справедлив, то большой литературы нам не видать.
Парадокс социологического подхода в том, что он фиксирует организационные и общественно значимые формы литературной деятельности, между тем как субъект и производитель литературы по-прежнему остается существом сугубо индивидуалистическим, противящимся ранжиру, привычно противопоставляющим себя собратьям по ремеслу; это представитель архаической профессии – род холодного сапожника. В этом состоит принципиальная безнадежность литературы. В этом, однако, и ее шанс.
Перед лицом торжествующего варварства литература выстраивает линии самообороны. Разумеется, они выглядят архаическими; обходятся недешево и в переносном, и в буквальном смысле. Тут хороший повод поговорить о бездуховном Западе. В развитых странах, где цивилизованный плебс – потребитель культуры – обладает несравненно бoльшими возможностями навязывать людям духа свои вкусы, этот самый “дух”, казалось бы, обреченный окончательно испустить дух, оказывается, как это ни удивительно, неожиданно живучим. Иначе невозможно объяснить тот странный акт, что время от времени снимаются фильмы, о которых заведомо известно, что публика будет уходить с сеанса, не досмотрев и трети, выходят в свет книги, которые прочтет ничтожная часть населения. Тем не менее они снимаются и выходят в свет, чтобы встать со временем на подобающие им места в истории искусства и литературы. Дело в том, что разрушить традицию так же трудно, как перестроить биологическую природу человека; и, подобно природе, она жива постоянным обновлением. Дело еще и в том, что высокая, то есть заведомо убыточная, культура сама по себе институционализована (прошу прощения за это неудобоваримое слов). Два фактора имеют здесь первостепенное значение: меценатство и новая инкапсуляция культуры, давно порвавшей с народностью, инкапсуляция, которая может напомнить эпоху так называемого Высокого средневековья – XIII век. В конце концов демократизация культуры – изобретение недавнего времени; эпохи, когда литература была достоянием ничтожного меньшинства, – правило, а не исключение.
1 без гнева и пристрастия (лат.). Слова Тaцита.
2 Перешагните границу, засыпьте ров (англ.). Статья Фидлера была впервые опубликована в журнале “Плейбой” в декабре 1969 г.