Р а с с к а з
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2003
Мать и отец умерли в течение года. Оба были с инфарктами и вообще люди в возрасте. Но смерть всегда неожиданна. Она – воронка от снаряда, которая заполняется лишь со временем и никогда до конца, дыра в стене, которую нужно выкладывать заново.
Арчибальд будил первым отца, в семь утра. Тот водил Арчибальда на прогулку. Арчибальд – крупный, мохнатый черный пес с квадратной мордой. С собакой было управиться трудно, но он держал отца, не давал дряхлеть. Теперь, когда Арчибальдом командуют женщины, ему подвязывают на шею большую красную салфетку. С ней Арчибальд выглядит вполне светски.
Жили они раньше в центре, а затем перебрались в район, который называется Царское Село. Когда-то здесь, на пологом склоне Днепра, предполагался ландшафтный парк, но номенклатура решила иначе, выдрала для себя, застроила лакомый кусок. Едва стали заселяться, как пошли перемены, первые критические волны ударили прямо сюда. Страсти кипели, ветераны и чернобыльцы самочинно захватывали дома, приходилось делиться, строительство притормозили.
Район пережил шок и только теперь понемногу оправляется и набирает силу. Пока еще в центре расселяют коммуналки и новые богатеи селятся там, долбят старые перекрытия, надстраивают мансарды. Город давит, негде машину поставить, даже охрана не всегда спасает, крик, шум, шприцы в подъезде. Конечно, и там все образуется, были бы деньги, но хочется поскорее. Хочется порядка и чистоты, хочется, наконец, отдохнуть от развязных плебеев, до сих пор поминающих социальную справедливость. Людям со средствами хочется тишины. Набегались уже, хватит.
Скоро Царское будет престижнейшим местом, уже сейчас к району вплотную подвели метро. Открыли станцию, прислуге стало легко добираться. Район уже пользуется успехом у дипломатов. Про посольское жилье принято говорить: резиденция. Здесь – резиденция посла Аргентины. Окна как раз напротив. А сверху – бронебойные жалюзи кого-то из нынешних. Зачем они ему на одиннадцатом этаже?
Так рассуждают между собой сестры, не знакомые с достоинствами современного оружия. Дома торчат сгрудившимися стаканами, как сванские башни, и попасть в соседнюю не стоит большого труда. Даже в квартиру заходить не нужно, открыл окошко на лестничной клетке, приладил ствол, сделал вдох, а на выдохе плавненько нажал… Когда еще мы научимся жить цивилизованно! А пока нужно беречься. И собакам внизу приходится тесниться (хотя места между домами хватает, целые поля, засаженные молодыми деревцами).
Гулять Арчибальду было просторно, пока не объявились новые соседи. Выходят семьей: он, жена и английский бульдог, купленный, по слухам, за пять тысяч долларов. Семью сопровождает охранник. Все трое – и женщина тоже – выступают с бейсбольными битами. И газовые пистолеты при них, заряженные дробью, – собаку могут убить. Один раз, когда Арчибальд оказался рядом с троицей, его перетянули по спине (а могли и стрельнуть). Наде так и сказали: еще раз подойдет – убьем. Чувствовать себя беспомощной очень обидно. Потому первое, что собралась купить Надя в Америке, – именно бейсбольная бита. Вера, старшая сестра, отговорила. Вере не откажешь в воображении, но и она не представляет себе Надю с битой. Есть еще электрошок. Сосед-банкир бегает по утрам с электрошоком.
Надя держит Арчибальда двумя руками и за поводок, само собой. Она обматывает поводок вокруг кисти, но пес рвется. Помощник аргентинского посла выводит огромную овчарку. С овчаркой тоже было столкновение, но сам посол извинился перед Надей. Настоящий идальго! А вскоре отбыл, теперь здесь другой, без собаки. Еще одна немка – поселилась рядом – присылала справляться. Сама не пришла, но хоть так. Ее пес не поладил с Арчибальдом. Это при том, что Арчибальд никого в жизни не укусил. Что говорить, только иностранцы в этой стране и ведут себя достойно.
Когда Надя в первый раз собралась ехать к Вере в Америку, она повезла фильм об Арчибальде. Фильм снимала целый год. Арчибальда приходилось спускать с поводка. Надя специально выводила собаку, когда все прочие уже закончили прогулку. По таможенным правилам каждая кассета, вывезенная за пределы страны, должна быть просмотрена и опечатана. Все это очень похоже на старые времена, но теперь жаловаться не приходится и некому. Мало кто возится, тащит кассету в таможенный комитет, везут наугад. А Надя пошла. Таможенник смотрел все подряд. Арчибальд летом. Отмотал. Арчибальд осенью. Еще отмотал. Арчибальд зимой. До весны не дошел, а весна тоже была. Весна с Арчибальдом – название для балета. Опечатал кассету, так Арчибальд и поехал в Америку на законном основании.
Вера когда-то занималась геральдикой, но вышла замуж за американца и уже десять лет как живет в Нью-Йорке. Ее отговаривали: Вера дописывала докторскую диссертацию и поступок совершила, по мнению ученой среды, неразумный. Сейчас наверняка сидела бы в МИДе или каком-нибудь посольстве. С ее данными и степенью в придачу. Но как решила, так решила. В Америке у нее случаются депрессии. Вера болеет – не так, как Надя, но тоже основательно. На Арчибальда, которого она купила во время одного из приездов, у нее началась аллергия. Вера устроила переполох: в Америке больные родственники никому не нужны. В Америке болеть неприлично. Все, конечно, жалеют, но к мужу будут вопросы. Куда смотрел? (Хотя обращаться с мужем Вера умеет.) Неожиданно аллергия полностью прошла на посрамление врачам, которые хором требовали всякое общение с Арчибальдом прекратить. Еще астмой грозили, тем более что Надин пример налицо.
Вера любит театр. Не только ходить в театр, хотя и это тоже, – но и жить в театре, устраивать его для самой себя. Конечно, не во время депрессии. Иногда кажется, что Вера переигрывает. Но, когда играешь для своего удовольствия, меру определяешь на собственный вкус. Вера никогда не была реалисткой. Может быть, именно это привлекало к ней мужчин. Обе они, Вера и Надя, – высокие стильные женщины и выделяются даже среди столичной праздной публики. Надя чуть проще и женственней, а Вера – просто царица. Такой нельзя ни в чем отказать. Когда Вера еще делала научную карьеру, все чиновники Академии были у ее ног. Однажды она пришла договариваться об издании книги, так вы бы видели, как спустя час управляющий делами лично вел ее в ресторан обедать! Для него это была честь. Вера так ему и сказала, и он понял. Ученые дамы ахали, завидовали бешено, в открытую. Такого быть не может! Но так было. Он бежал через весь коридор, чтобы помочь снять пальто. А как иначе? Как может быть иначе?
Как-то раз поклонник подал к подъезду “Волгу”. Вера была в ужасе. На крышу машины что-то было надето, какая-то проволочная конструкция (что-то он такое возил на дачу – доски, шпалы, рельсы, точно Вера не запомнила). И не снял, так и приехал за ней. “Как же так? – горестно говорила Вера сестре. – Как он себе представляет? Что я сяду в машину, из которой торчат какие-то спицы? Что я поеду на каком-то дикобразе?” И Вера стряхивала с глаза натуральную слезу.
Был еще поклонник, собственно, их было множество, но запомнились лишь некоторые. В разгар романа его наградили орденом за какую-то ракету. Тогда это было крупное событие. Один из высших орденов дали еще сравнительно молодому человеку. Отдел славил своего шефа. Но тому было не до ордена. Как раз тогда у Веры болело горло. Заболело обидно, как раз перед докладом о геральдике. Вера приняла меры. Полоскания не помогали, и она позвонила знакомому врачу.
– Это тот доктор, – объясняла Вера, – который лечит Надюшу.
У сестер доктор был авторитет. Вера позвонила в шесть утра, когда он спал. Поздней осенью в шесть утра еще темно и спится сладко. Вера просто рыдала в трубку, голос, действительно, сел, говорила она полушепотом. Медленно отходя со сна, врач вспоминал лекарства. Все это Вера уже перепробовала.
– Вы должны помочь, – настаивала она. – Ведь вы же не можете оставить меня вот так… Эгоист! Вы, наверно, еще спите и не хотите подумать.
– Есть еще рецепт, – врач сонно потянулся к книжке. (Тогда самодеятельным способом перепечатывали всякие зарубежные лечебники. Американское издание придавало авторитетность всему, что написано. Америке верили свято.) – Так вот. Лечебник Куренного. Вы слушаете, Верочка? Способ лечения ангины из Нью-Иорка. Четвертое поколение русских целителей. Но я не уверен, что поможет. Могу зачитать, как есть.
– Читайте, читайте, – шептала Вера. – Это важно. Четвертое поколение.
– Есть еще иранский рецепт лечения ангины. Я дословно, как тут написано: “Нужно поймать жабу. Поднести к лицу и долго дышать ей прямо изо рта в рот. Болезнь переходит в жабу. Она умирает, а ангина проходит полностью.”
– Ой, как интересно! – сказала Вера. – Думаете, поможет?
– Четвертое поколение целителей пользуется. Серьезные люди. Я точно прочел. Может, запишете, чтобы не упустить детали?
– У меня с горлом, а не с памятью. Какие вы все врачи черствые! Неужели вы опять уляжетесь, пока я буду мучиться?
– Не исключено, – признался врач.
– Какой бессердечный! А еще клятву давал. Я буду Володе звонить. Он тоже равнодушный: привез вчера полоскание и уехал. На банкет какой-то – вместо того, чтобы с больной посидеть.
Вечером Вера позвонила еще раз.
– Ничего не прошло, – горестно сообщила она. – Хотя я сделала, как вы сказали.
– Что именно? – осторожно уточнил врач. Он действительно после звонка лег досыпать и вспоминал теперь смутно.
– Ну с жабой.
– А-а! Я зачитал точно, сам не знаком.
– Так слушайте. Мы поехали с Володей в Святошино. Там озера. Я еще предупредила: возьми сапоги. Рыбацкие такие, под горло. Он упрямый, но взял. Ходил, ходил, нет лягушек. Они все заснули от холода.
– Осень, – подтвердил доктор.– А вы где были?
– В машине. Но он нашел. Маленькая такая.
– Нужно было жабу. Там же специально подчеркнуто.
– Жабы не было. Какой капризный! Вы всегда такой? Была только вот эта. Я дышала на нее, дышала. Но она жива.
– От вашего дыхания, Верочка,– сказал галантный врач, – она должна была превратиться в красавицу.
– Вам смех. Вам все равно, что у меня горло болит.
– Но меньше. Я по голосу слышу.
– Может, чуть-чуть.
– Вот видите. От размера лягушки зависит. Но метод правильный. Хорошо, что я вспомнил.
– Не перебивайте. Она согрелась, не хотела уходить. Прыгнула прямо из руки. И спряталась в машине. Володя всю перевернул, еле нашел. Потом мы ее назад выпустили. Так жалко. Я думала, может, ее домой взять.
– В зоомагазине купите.
– Володя сначала так и хотел. Ему лишь бы не ехать. Но я отказалась. Она там живет себе в аквариуме. А я дыхну – умрет.
– Вы добрая. Но теперь, когда есть первый эффект, – советовал врач, – нужно обязательно закрепить. Фурациллином. Картофельным паром.
– Я так и знала, вы скажете что-нибудь… Почему все врачи такие скучные? Фурациллином… А я вас предупредить хотела. Теперь даже не знаю…
– Предупредить? – переспросил врач.
– Видите, вы обо мне не думаете, неблагодарный. А я за вас волнуюсь. Володя к вам поехал. Я ему адрес дала, он поздравить вас хочет.
– С чем?
– Это он сначала так сказал, чтобы адрес узнать. А потом говорит: пока ему не врежу, как следует, не успокоюсь. Он еще крепче сказал.
– Это мне? За что?
– Вы у него спросите. Но лучше не надо. Он боксом занимался. Я ему говорю: “Это мой любимый врач.” А он: “Тем более”. Грубиян! У вас в двери глазок есть? Ой, у меня опять горло заболело.
Вся Верина жизнь состоит из таких эпизодов.
– Я купила Надюше “Мерседес”, – говорит она все тому же врачу спустя десять лет.
“Черт ее знает, может, и купила, – думает врач. – Только вот Надя…”
– У меня права есть, – угадывает Надя. (Голос у нее красивый и с хрипотцой. Увы, часто прерывается кашлем. Надя всю жизнь болеет легкими.) Но я не вожу. По причине близорукости. – Она смотрит на гостя поверх сдвинутых на кончик носа очков.
– Я вам, дорогой, капустку положу, – угощает Вера.– Я сама готовила. Арчибальдик капустку никогда не ел, а тут съел целую пиалку. Надюша, нужно будет на кладбище обязательно немного капустки взять.
Перед Рождеством сестры собираются проведать родителей, готовятся заранее.
– Когда мы идем, – говорит Вера, – обязательно хорошая погода. Надюша подтвердит. Я Надюше мясорубку покупала. Продавец говорит: не берите дешевую. Тут нужно, как “Мерседес”. Платишь за удовольствие. Вот и взяли “Мерседес”.
И действительно, погода на следующий день, как по заказу, лучшая погода за всю зиму. Вера умеет организовать.
У обеих нет детей. Вера сначала делала карьеру, теперь американец не хочет, да и поздно. Надя болеет смолоду, много времени проводит в больницах, лекарства пьет непрерывно. До болезни она занималась фигурным катанием. У нее легкие порывистые движения. Плечи чуть приподняты из-за постоянной болезни – в ней есть что-то от птицы. Ходит и сидит она прямо. Не дает себе расслабиться. Болезнь, как столетняя война: она дольше срока, отпущенного человеку, и длится двадцать четыре часа в сутки. Победить нельзя, можно сражаться или сдаться. Надя сражается, есть нечто достойное уважения в битве без надежды на победу. В этом настоящая цена жизни, без иллюзий, без нытья, без выгоды и даже без будущего, которым тешат себя здоровые люди. Будущее наступает каждый день и гаснет с приходом вечера. Кто скажет, что будет завтра?
Раньше Надя работала дизайнером в области женской моды. Вся их квартира в зеркалах: вертикальные в прихожей, чтобы видеть себя в полный рост, сразу с нескольких сторон, – и длинное горизонтальное во всю стену столовой. Здесь должно быть хорошо при свечах. Сейчас Надя занята акварелью и, кроме прогулок с Арчибальдиком, на улице бывает мало. От быстрой ходьбы у нее появляется одышка. Арчибальда она иногда называет сынок. Сны она забывает.
Вера отвела сестру к психоаналитику, такие как раз стали появляться, но тот не смог ничего выведать из глубин Надиного подсознания.
– Сны – наш хлеб, – пояснил психоаналитик Вере. – А у нее, – он дернул головой, – хоть бы что-нибудь! Обязательно должно быть, но нет. Не хочу зря с вас деньги брать.
Тогда Вера пристроила сестру на гомеопатию, там к снам не придираются и лечат крохотными пилюльками и иглоукалыванием. Надя ходит охотно и уверяет Веру, что чувствует себя лучше. Странно, что, имея мужей, сестры считают, что живут друг для друга. Вера почти каждый день звонит из Нью-Иорка, она много тратит на телефон. Кроме того, четыре месяца в году сестры проводят вместе: два в Нью-Йорке, два здесь. Это самые счастливые месяцы их жизни. Во время прогулок с Арчибальдиком Надя даже принимается петь, хотя Вера постоянно велит ей держать рот закрытым и не разговаривать на ветру. В первый час сна Надя стонет, но не просыпается, а уже потом спит спокойно до утра. Говорят, что так выходит из нее дневное страдание.
Годы идут, но сестры красивы. Наверное, это косметика, тщательное умение следить за собой, не распускаться, несмотря на самочувствие. А может быть, что-то другое. Удивительно, как люди, не замечая, как будто случайно, играя, из мелочей создают свою жизнь. И даже сам рок властвует над каждым по-разному. Над одним тяжело, с мучительством, трагедией, фарсом, ржавым скрежетом страстей. Над другим – легко, неслышно, чуть касаясь, как будто даже робея от этого прикосновения. И тогда кажется, что эта нынешняя жизнь – всего лишь легкий набросок, первые блики Надиной акварели, которую еще предстоит написать. Та – настоящая – жизнь будет сильнее, сочнее, грубее. А эта, уже прожитая, так и запомнится беглым касанием солнечного света, паутиной ранней осени, тихими застывшими сумерками в ожидании чуда.
г. Киев