*  *  *

Ну, батюшки-светы, ох мачеха-мать!
Хоть выколи око – ни зги не видать.
Ни смысла, ни русла, ни прясла.
Сюда завезло – и завязло.

Пустыня пустыней, да снег – не песок.
Окликли, попробуй, коль голос высок.
В Алжире поет итальянка,
а здесь не хрипит и тальянка.

Куда ни поскачешь – кругом ни души.
Живое забудется в мертвой глуши.
Но чувства, как лошади в шорах,
малейший исследуют шорох.

Что пялишься мысленным взором во мглу?
Неужто есть люди в медвежьем углу
И что-то сквозь белую ночку
Сгустится в неясную точку?

Не мужняя муза, а черный мужик.
Глазищами стрельнет да перышком – вжик.
Слабо вдохновенье такое
не встретить зеленой тоскою?

Однако ни сталкера нету пока,
ни четвероногого без седока.
Мы здесь угнездились надолго
и всё изучили. А толку?

Остаться на месте, чтоб не было нас?
Отчалисть, топор подложив под компас?
Вернутьсоя к родному порогу?
Да черт его знает, ей-богу!


     Их теология

Во глубине тугой, недоброй
она зависла подо мною.
Трепещут жабры. Рыбьи ребра
округлы, как борта каноэ.

Ты вся глядишь завороженно
наверх, где свет и воздух едкий,
где желтый листик напряженный
дрожит на глади, как на ветке.

Ты вся прозрачна и текуча,
ты, может быть, лишь сгусток влаги,
подобно мне, но ближе к сути,
как лист предшествует бумаге.

Ты не на суше, не на дне и...
и не отбрасываешь тени.
Не потому ли нам роднее
тела бесчувственных растений?

Мы удержать себя смогли бы
в твоей пожизненной кольчуге?
Мы разной крови, чуешь, рыба?
Пусти меня, чужое чудо!..


        *  *  *

Я знаю, что со мной произойдет.
Так ясно, точно вижу даже даты.
Сначала память, как болезнь, пройдет.
Затем болезни кончатся когда-то.

Уйдут друзья, привычки и года.
Уйдут два чувства злых – вины и долга.
Лишь разум не разрушится, когда
душа замрет, любившая так долго.

Готов прелестный повод для тоски,
для торжества разнузданных элегий,
чтоб, крепко сжав ладонями виски,
поплакать всласть о прошлогоднем снеге.

Не знаю, говорить ли что еще.
Как телеграмма, опыт дилетанта:
я не был, был чуть-чуть, и я ушел.
Сюжет простой, но сколько вариантов.

Загадка в том, что все-таки земля
вращается, будируя натуру,
и в том, как обновленная змея
глядит на отработанную шкуру.


        *  *  *

Провинция! Как провинился -
суровый, поверженный звук,
чужие и темные мысли,
обломок забытых наук.

Быть может, витийствуют листья
и спорят с ветвями не в такт,
но дерево, если и мыслит,
то, видимо, как-то не так.

Лишь ствол, бесполезный и павший,
закончив сухою трухой,
навеки становится нашим -
умерший, но прежде живой.

Мы мхом покрываемся рыжим,
питательный гумус жуем,
и ближе, но правильней – ниже
к земле неподвижной живем.

Не скифы и не азиаты,
а с маленькой буквы народ -
сказанья веками примятых,
слежавшихся вместе пород.

И там, в глубине сокровенной,
покоя и времени нет,
и корни, вгрызаясь в каменья,
сплетают подспудный сюжет.


        *  *  *

Сидишь над речкою в тиши,
утратив мыслей рой привычный,
и услышишь, как вода спешит
и кровь шуршит в ушах ритмично.

Неложным пафосом дыша,
губа готовит небылицу,
но трезво ленится душа,
предпочитая удалиться.


    Прогулка

Из дома вышел без ключей
и стал стремительно ничей.

Инициалы, телефон
и адрес – вылетели вон,
с трельяжным прежнее лицо
не совпадет заподлицо,
себя с собой ни дать ни взять
не сыдентифицировать.
Одетый в продранный мохер,
прикрытый ношеным плащом,
сей незадачливый мон шер
твердил о чем-то ни о чем,
как предземшара Велимир,
всемирных шизиков кумир,
сам для себя рожал кунштюк
и ржал от разных праздных штук.

Стоял и падал ясный день,
болтали птицы дребедень,
а он шагал
     под шум листвы,
              не чуя ног
                        без головы.

                                  г. Казань