Р а с с к а з
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2003
Улица Лиманная идет вдоль Жеваховой горы на Куяльник. Грязная, разбитая самосвалами улица. Грунтовые воды здесь достаточно высоко, под ногами чавкает грязь, а на губах пешеходов – привкус соли. Жевахова гора – крутобокий уступ в том месте, где Куяльницкий лиман когда-то встречался с морской волной, сгибает улицу в бумеранг; за поворотом, слева – облупленное строение, то ли цех, то ли склад, с жестяным дракончиком на трубе. Когда дует плотный юго-западный ветер, от которого в городе мучаются старики и астматики, дракончик поворачивается к Соляным переулкам. Его круглый нарисованный глаз находит неказистый дом за деревянным забором. Во дворе почти ничего не растет, эту соленую почву хорошо выдерживают лишь сорняки да ива, и еще серебристый лох; его колючий куст защищает сбитую из досок калитку.
Она жила здесь.
Вот уже полгода никто не вытирает надпись, сделанную куском красного кирпича: “невеста”. Прыгающие буквы оставила чья-то злая рука. Рядом на калитке едва видно еще одно слово “невеста”, а вот, смотрите, опять. Буквы скоблили ножом и пытались замазать краской.
Осенью Жевахова гора выжимает пухлые тучи, по склонам сочатся дожди, в переулках топко, противно. Ветер с лимана, как ледяные руки бандита, срывает с прохожих вязаные шарфы; вдоль домов пробираются редкие души. Несмотря на это, в иную неделю забор исписывали по несколько раз. Царапанье кирпича сливалось с карканьем летящих низко ворон. Их было много, десятки тысяч. Черный гвалт пересекал пенистую дугу лимана и, шурша крыльями, вползал в город точно по расписанию: около пяти вечера, каждый день. Жевахова гора служила воронам ориентиром. Невеста смотрела вверх; был человек, который видел, как она погрозила воронам пальцем, – темное облако, что часами шуршало над головой, напоминало ей людскую молву.
До восемнадцати лет невеста была такой же каплей, как все: детство с играми в беловатой уличной жиже, каждое лето новый щегол в рассохшейся клетке, пляж – Куяльник ведь рядом. Лиман полезней, чем абрикосы, говорила ей мать. Там целебнейшая вода, даром что соли чересчур много – щиплет глаза, зато вырастешь здоровой, и жених у тебя будет не в пример остальным. Про “остальных” мать знала достаточно, район интеллигентностью не грешил, в подворотнях стоял муторный запах “дури”, много и всегда с удовольствием пили убийственно крепкий черный портвейн. Молодые люди были нахальны, регулярно, но вежливо, приличия ради, били залетных из фраеров, а “нам не по пути” понимали строго в обратном смысле. И все дружно носили кепки. Широкие, съехавшие на блестевшие серебром глаза, каракулевые или суконные кепки не снимались нигде, даже в бильярдной, не говоря уже про иные просторы куяльницкой ойкумены.
Гипнотизер, что привез на Куяльник чемодан фокусов и хитрых приемов, нашел под одной такой кепкой собственные золотые часы. Когда представление вошло в апогей, мэтр стал очень важен: “Я выйду за кулисы, а вы их где-нибудь положите”, – сказал он, купеческим жестом передав часы в зал, и отвернулся, твердо полагая, что вновь украсит запястье через какой-то там “ай момент!”. Часы, спрятанные пацаном на макушке, сразу потеряли свой особый психический след. Белый пиджак держал фасон до вежливых хохотков, а сдавшись, нервно забегал по залу.
“Да ладно тебе”, – сказал местный, когда кудесник остановился возле его соседки и начал задавать вопросы интимного свойства. Парень снял кепку и вытряхнул часы на ладонь. Оценив великодушие, мэтр поспешил осветить зал приятной улыбкой.
“Можно считать, я их нашел!” – сказал он, рассчитывая на дальнейшее понимание.
“Тебе их просто вернули…”
Невесту от смеха разобрала икота.
Она жила с матерью, без отца, который после хрущевской реформы решил, что новый рубль не имеет прежнего вида, и поехал крутить баранку на колымскую трассу. Рубль там и в самом деле оказался длинней, а вот жизнь короче. Лучше бы отец оставался здесь, пусть даже таком сыром и мрачноватом месте.
– У нас кто-то завелся, – сказала мать утром, когда невеста зашла на кухню.
Она не уловила в голосе матери никакой особой тревоги и спросила почти равнодушно:
– С чего ты взяла?
Мать смела с дощатого пола фарфоровые осколки и вытряхнула совок в мусорное ведро.
– Красивая была чашка… – И тихо вздохнула.
Сейчас скажет, что в доме нет денег. У невесты начало портиться настроение. Но мать, присев на табуретку, только молча уставилась в угол.
Вечером пили чай – не спеша, с вишневым вареньем. Мать болтала ложкой в новенькой чашке, а невеста пыталась уловить в отрывистых звуках мотив – что-то знакомое, подумалось ей, дай бог вспомнить.
Уже месяц Куяльник жгло солнце. Жевахова гора рассыпалась в липкую желтую пыль. Пустые водопроводные краны хлюпали и урчали. Капли воды пахли тиной.
Мать повертела бронзовое кольцо:
– Вокруг болото, а у нас нечем руки помыть.
Горка грязной посуды осталась на крышке кухонного стола.
Тот мотив, но теперь уже очень ясно, невеста услышала ночью. Звуки доносились из кухни. Ложка провернулась в чашке раз, другой – и вдруг тоненько забренчала бразильскую румбу. Можно было поверить, что там баловался человек, только очень маленький, может быть, гномик…
Вскоре румба оборвалась, и невеста незаметно вернулась в сон.
– Да кто там? – разозлилась она, вновь проснувшись от бренчания ложки. В ритмичной, едва слышной мелодии появилась жгучая страсть, музыка волновала ее и манила. Не выдержав, невеста привстала с кровати. Если бы она увидела себя со стороны, то поразилась бы полному отсутствию страха.
Мать спала в соседней комнате, напротив, через коридор.
– Мама? – позвала невеста, но сделать это, видимо, надо было погромче – из темноты раздавалось все то же мерное дыхание уставшего человека.
А вот звуки на кухне сразу затихли.
Невеста опустила на дощатый пол ноги, набросила на обнаженное тело – этим летом ночи были просто мучение – халатик и на цыпочках направилась к кухне.
Ежик, мелькнула у нее неуверенная догадка. Такое случилось однажды. Ночной колючий гость переворошил весь кухонный шкаф, добираясь к пакету с сушеной грушей. Ежик озабоченно сопел, топал лапками и громко фыркнул, попав в луч фонаря. Весь сон прошел, пока воришку спровадили веником за порог.
Постояв несколько минут в коридоре, она вспомнила все скрипучие половицы, обходя их, подкралась к порогу и, спрятавшись за косяк, осторожно заглянула на кухню.
Бледная, похожая на зебру луна также умирала от любопытства. На кухне стояла бледная синь. Подоконник, газовая плита, матово блестели пластиковые табуретки, стол… Ну мама, где же ты оставила чашки?..
Часть стола возле мойки скрывала густая тень. Тихий вздох оттуда едва не вырвал у невесты крик. Из тени показалось лохматое, не больше кролика, существо. Оно присело на край стола и свесило вниз крохотные кривые ножки. Большие, круглые, как у лемура, глаза уставились на невесту.
Она ойкнула и, лишившись сил, сползла по косяку на порог. Существо упруго спрыгнуло со стола и, покачиваясь на половицах, подкралось ближе. Мягкая, пушистая лапка погладила ее по щеке, ниже и потеребила сосок. Потом существо начало возиться с ее волосами…
– Господь с тобой, дочка! – ворвался в ее сознание полный тревоги крик матери.
Уже рассвело, невеста сидела под косяком, старательно, плотно закутанная в халат. Она попробовала распахнуть ворот и не смогла: шелк стягивала латунная, старинной работы булавка. Они хранили ее в комоде – бабушка считала булавку волшебной, говорила ей мать. Но не это, не то, что она полночи оставалась без чувств, испугало больше всего – пышные волосы невесты были собраны в толстый, едва ли похожий на косу неряшливый пук!
На полу возле мойки валялись разноцветные осколки двух разбитых вдребезги чашек…
Мать замерла рядом, ожидая ответа.
“Молчи!” – неслышной волной накатило из темного зева чуть приоткрытой кладовки.
Невеста прошептала:
– Я хотела напиться… руки дрожали… – Она не смогла найти объясняющих слов.
Мать отпросилась с работы и прохлопотала возле нее целый день. Невеста расплела пук, старательно расчесалась. О, ужас! – на расческе среди десятка ее бледно-желтых волос топорщились толстые, похожие на собачьи, шерстинки. Ей стало дурно. Она ведь уже убедила себя, что видела сон, да, очень жуткий, но это все летнее пекло; когда на Жеваховой горе горят заросшие травой склоны и дым заволакивает окрестные дворы, не ее одну мучат кошмары. А еще невеста вспомнила про свой детский сомнамбулизм. Встав ночью, она запихивала под кроватку подушку и, проснувшись через час, громко плакала: “У Саньки что-то украли!” Ребенка водили к врачу. Пустяки, – сказал тот, посмотрев через очки на девушку с пугливым сердцем. Сейчас невеста оцепенело смотрела на коричневые, с черными кончиками шерстинки… Все это правда!
Она вспомнила, как существо касалось ее груди, и тщательно вымылась в душе. Ощущение нечистоты тела прошло.
После обеда к ней забежала подружка Лиза. Они постояли, лузгая семечки на углу переулка и грязной Лиманной. На обеих были яркие юбки в ладонь шириной. Публика с усами шла мимо и отмечалась головами на ближайших деревьях. Это было приятно, но сегодня не веселило.
– Такое снится, – сказала она подружке. – Хуже алгебры…
– И мне. Наверное, я сумасшедшая, но скорей бы ударил мороз.
Вечером невесте расхотелось в кино – домой, к матери! Невеста прижалась к теплому, родному плечу и неожиданно поцеловала его.
– Телячьи нежности, – погладила невесту мать. – Знаешь что, дочка, ложись-ка сегодня на мое место.
Они не изменили привычке и вечером пили чай, будничный стол освежала хрустальная розетка с любимым вишневым вареньем. Пора замуж – мягко, особенно улыбалась мать. Часов в девять из водопроводного крана раздалось шипенье и в раковину с гулким чмоканьем упала последняя капля. Мать процитировала Велемира Хлебникова:
– “Рассмеемся смейным смехом!” Ну и жизнь у нас, доченька…
Глубоким вечером невеста вернулась на кухню, достала ложки из новых сервизных чашек – так будет спокойнее, убедила она себя. За ночь просыпалась множество раз, прислушивалась – из кухни не доносилось ни звука. Мать ворочалась без сна на кровати, иногда, проверяя, где дочка, тихо звала по имени. Не надо, я здесь, отвечала она, спи, мама.
А утром на голове опять топорщился омерзительный пук. Поверх мятой простыни лежала ночная рубашка
У невесты замерло, потом оборвалось сердце. Тело стало чужим. Из непослушных рук выскользнула расческа. Она с трудом прибрала бесформенную косицу, надела ночную рубашку и, обливаясь потом, лежала в кровати, пока не пробило полдень.
Вскоре вернулась с работы мать, радостная до безумия, с полной сумкой базарной вкуснятины.
– Ты даже не представляешь, какая у тебя головастая мать – закричала она. – Мое рацпредложение наконец-то пустило корни. Вот премия. Смотри, и бумагу красивую дали. Судьба нашла в своем дырявом кармане нашу крохотную монетку.
Может, и в самом деле нашла. Через неделю матери вновь начислили огромные деньги, директор перепугал ее, отметив в приказе. Невеста возвращалась с куяльницкого пляжа, золотая искорка кольнула глаза: под ногами, в грязи горело золотое кольцо. Удивительно, как раз на ее безымянный палец.
– Сосватали тебя, – завистливо сказала подружка. Невеста порядком намучилась, пока не стянула с пальца кольцо. Подружка попросила рассмотреть золотой ободок.
– Ого! Штучная работа. Первый раз вижу такую вязь. – И удивилась: – Никто не носил…
Судьба, которая наконец-то вспомнила про их семью, была не без странностей: по-прежнему била немытые чашки, грызла в металлической хлебнице ржаные горбушки и тихо шуршала в кладовке. В одну из ночей судьба открыла клетку и выпустила на волю щегла. Это его яркое перышко судьба окунала в варенье, облизывала и прятала за цветочным горшком.
Вскоре ушел со двора и больше не вернулся их бело-рыжий Ленивка. Впрочем, толку от кота было – такую мордень наел на мышиных взятках! Сутками спал, в последние дни упорно предпочитая скамеечку возле калитки.
На ночь невеста послушно надевала рубашку, а если расчесывалась, то потом все так же, вкривь-вкось, заплетала косицу.
Подружка Лиза, что поначалу находила в этом только смешное, стала вертеть пальцем у виска.
“Страшила!” – обозвала она невесту. Собравшись домой, Лиза наступила у них во дворе на заржавленный гвоздь. За какие-то полчаса нога у Лизы превратилась в полено, ей сделали массу уколов, в больнице сказали, что спасли дурочке жизнь. Жаль, вместе с жутким до синевы отеком ушла и старая дружба.
Мать по немыслимой дешевке купила невесте дубленку, но вернулась с толкучки грустная, с залитыми страхом глазами.
– За что нам такая удача? Не верю…
Стемнело, мать испугалась во дворе собственной тени, сорвалась в истерику, она била дочь по щекам и грозилась отрезать косицу.
– Тише, мамочка, тише, – умоляла невеста и со страхом посматривала на кладовку. “Там оно, слушает!” – бухала в голове кровь.
На ночь глядя она ускользнула с маминых глаз и пробралась в темный закоулок кладовки, где хранились банки с вареньем.
– Она добрая, – шепотом сказала невеста, прикрыв за собой фанерную дверь. – Ты ведь не сделаешь моей матери плохо?..
Мягкая ручка коснулась ее щеки, существо нежно дунуло в ушко. Невеста услышала тихий, спокойный вздох.
– Жарко очень, – пожаловалась она в темноту и рассказала, как тяжело в такие ночи спать даже в легкой сорочке. И сразу получила щелчок по губам. В кладовке словно бы упала на несколько градусов температура, ей стало зябко.
– Ну ладно, – согласилась она и неожиданно, пугаясь своей смелости, добавила: – А ты с придурью.
Вовке, который жил через двор, гонял на блестящей никелем “Яве” и подбивал к ней клинья, она сказала:
– Я теперь невеста у домового.
Кто б мог подумать, что этот бесшабашный жлоб, шутки ради носивший в кармане гранату, воспримет ее слова так буквально!
– Опасный кореш… – И больше его рука уже не лежала у нее на коленке, когда они смотрели в доме культуры кино. Вовка вообще стал садиться с ребятами на последних рядах.
“Ну и дурак! – разозлилась она. – Настоящий петух должен клевать всех подряд”.
У нее и у матери появилось странное отношение к деньгам. В последнее время деньги всегда находили повод заявиться к ним в дом. Но повод за гранью возможного: они были как упавшая в огороде звезда. Надоедливые, как цыганская попрошайка. Мать купила дочке отличный магнитофон. Невеста часто слушала джаз. Когда мать была на работе, существо из кладовки пыталось постукивать в такт.
Все было хорошо, по крайней мере терпимо – лишь с косицей одно мучение. Волосы стали длинней и спрятать их под жокейку теперь стало проблемой. А техникум? Девки пальцами попротыкают! Как там быть? Она решила: “Хватит!” – и по дороге на пляж, тихонько отстав от подружек, расплела уродливый хвост.
Ночью она проснулась оттого, что было нечем дышать, – домовой сидел на груди, крохотные ручки дергали за пряди, слышалось злое, гадючье шипенье. Он пытался вырвать из мочки уха сережку в виде золотого сердечка.
Задыхаясь, она попросила:
– Не надо…
Промучившись без сна до утра, она наконец поняла: косица – знак, домовой и в самом деле положил на нее глаз.
Вот тогда, стянув новость с болтливого Вовкиного языка, детвора из переулка прозвала ее “невестой”. На досках калитки появилось первое корявое слово, потом еще. Раз за разом она вытирала и соскабливала надписи; не счесть, сколько было роздано оплеух. Не сразу дошло, какой страх испытывали соседи, пробираясь в темноте мимо их дома. “Невеста у нечистой силы”, – повторяя крики детей, гулял шепот взрослых. В понимании соседей все плохое в переулке случалось только с ведома домового. Мохнатый старикашка сидел на любой беде.
Осень пришла и задержалась надолго. В техникуме перестали смеяться: нормальная девка, ну носит на голове черт знает что, в конце концов это ее проблемы. Невеста соврала подружкам, что попортила волосы краской; еще месяц-два – пройдет.
Ее пожалели:
– Обязательно пройдет. А домовой?.. Это правда?
– Какая фигня! – возмутилась она. – Вы как та малышня в переулке!..
Закончив плавпрактику, вернулся соседский парень, курсант мореходки. Невеста посмотрела на его широкую в тельняшке грудь и круто пересолила в кадке капусту. Красавец! А она кто? Любимая женщина жестокого существа. Откуда только домовой взялся в их доме? Заполз, как тарантул из какой-нибудь черной дыры!
Большие портняжные ножницы лежали всегда на виду. Из проволоки, что ли, эта косица? Невеста потратила на нее почти час. Вечером тайком от матери она выпила на кухне рюмочку водки, а дверь в кладовку подперла стулом. Новая хрустящая простыня приятно холодила обнаженное тело.
Ее мать начала кричать, выть по-звериному еще на рассвете и продолжала, пока невесту не увезли в морг. Говорят, лицо у девушки было черное, как у негра. Еще в толпе утверждали, что это дело рук маньяка, что он забрался ночью через окно и задушил невесту прямо в кровати. В руке девушки нашли клок рыжих с черным волос.
Проезжая по Лиманной, Вовка заметил, что жестяной дракончик на трубе теперь не вертится вслед за ветром, а упорно смотрит куда-то в сторону Староконного рынка. Он ничего не сказал, но за кормом для рыбок, который покупал там, больше не ездил.
г. Одесса