Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2002
Лариса Ш у л ь м а н . ЧЕГО УЖ ТАМ… Повести и рассказы. М., “Новое литературное обозрение”, 2001.
Соблазнительно вывести оригинальную прозу Ларисы Шульман из творчества ее знаменитого поморского земляка, самобытного сказочника Бориса Шергина, публикатором нескольких произведений которого ей довелось выступить ранее. Однако ее стилистические сказовые поиски имеют качественно иную основу. Если речь Шергина – это выкатывающийся из уст жемчуг, то у Шульман – ручное плетение орнамента. Если Шергин каждый рассказ подвергал испытанию сильным и ярким впечатлением, уберегающим от соблазна частностей, то Шульман в “Катастрофическом повествовании, или Просто катастрофе, чего уж там…” погружена в детали, провоцирующие действительные и мнимые авторские и читательские сомнения такого рода:
“Где раздобыть бы краски, размышлял бдительный начальник вокзала, который так внимательно охранял свой вокзал, прогуливаясь взад-вперед по перрону, хотя и с некоторой осторожностью, потому что, кроме него, никто здесь не ходил по его собственному распоряжению из-за стремления сохранить перрон новым. И только галка на противоположном конце сделала два важных шага, двигая при этом головой взад-вперед, взад-вперед. Они прошлись синхронно с начальником вокзала в одну сторону, затем в другую, после чего галка была обнаружена пронзительным взглядом, ей было погрожено (? – А.П.) пальцем, и бедная, с криком, припадая на левое крыло, поспешила улететь”.
Фрагмент романа “Горький – Мать – Власов” написан в нарочитой манере постмодернистской школы/антишколы (кому как нравится) переписывания советской классики, общий контекст которой и становится основным действующим лицом. Наряду с отцеубийцей Павлом здесь присутствует Клим (Самгин), Каляев и футуристы, призывающие “отстранить или повесить” Бунина и Чехова, “чтоб не писали в будущем “Окаянных дней” и бесполезовщины”. И впадающий в отчаяние, но всегда взыскующий смысла Иван Алексеевич действительно оказывается повешен – эстетико-мировоззренчески! Сугубо игровое литературное поведение распространяется в этой прозе и на “бессмысленные пазлы-уродцы событий истории”, которые “не складывались без женщины в осмысленный узор эпохи”. Л.Шульман выстраивает символический ряд того, что постмодернисты/фрейдисты предыдущего призыва называли, по мере возможности углубляясь в то, что казалось смыслом, “фаллической матерью”: “Французская революция в образе женщины, Родина-мать Отечественной войны, монументальная женщина-памятник Сталинградской битве… Мухинской женщиной с серпом стал зловещий символ женственности. Эпоха с матерью во главе: Родина, партия, учительницы в школе, детском саду. Отца стирали гумми-резинкой в гражданской, в коллективизации, в лагерях, во второй мировой, на лесоповале…”. Поистине “ГУЛаг” историко-эстетической бессмысленности!
В трактате “Дворничество как изящное искусство” писательница конкретизирует в процессе своего письма/стирания абсурдные, на ее взгляд, проявления “масштабно неповоротливых теорий, обреченных на вымирание, как динозавровое племя”. Трактат этот – опыт изящного письма о дворничестве как вполне осмысленном в своей богемности стиле жизни дворников-поэтов, своеобразных жертв теоретических динозавров, но и охотников-практиков на них. Вероятно, эта подвергнутая здесь исчерпывающей классификации популяция действительно заслуживает занесения в Красную книгу человечества. Картинка-видение из трактата: “…Под звон курантов по главной площади перед саркофагом, предварительно наклонившись и отдав честь заскорузлой рукавицей, выходили бы стройной шеренгой дворники, одетые в небесно-синие блузы, потрясали бы бородищами или же упругими косищами, помахивали бы метлами на плечах или же ломами, движками, скребками и прочим, бодро печатая шаг подшитыми валенками в заплатах!”
В то же время останавливает внимание одна отнюдь не дворницкая, а сугубо писательская постфактумная деталь – насчет необходимости “компьютерной точности мышления” для работы ломом на обледенелом тротуаре. Возникновение такого виртуального сравнения в голове конкретно практикующего дворника представляется невозможным. Что в значительной мере указывает на писательские пределы дворнического феномена, не только открывая, но и архивируя, закрывая тему.
Александр ПАВЛОВ