Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2002
Томас Б е р н х а р д. СТУЖА. СПб., “Симпозиум”, 2000.
Если с Францем Кафкой и Робертом Музилем мы знакомы давно, то современные австрийские классики лишь в последние годы приходят к русскому читателю. Один из них – Томас Бернхард, чей роман “Стужа” вышел не так давно в серии “Австрийская библиотека”.
Написанный в начале 60-х, роман заключает в себе все основные черты творчества Бернхарда, о котором Венделин Шмидт-Денглер говорит в послесловии: “Он разрушал в своем творчестве все конвенции, которые мы обычно связываем с искусством, историей и природой”. А еще он говорит, что “в творчестве Томаса Бернхарда не остается никакого прибежища для того духа утопии, для “принципа надежды”, о котором писал Эрнст Блох”. Поэтому тем читателям, кто представляет Австрию как страну, где под музыку Штрауса с гор скользят нарядные лыжники, можно посоветовать вначале ознакомиться с этим весьма толковым послесловием и лишь потом приступать к чтению романа, со страниц которого веет “стужей”.
Кавычки не случайны – дело ведь не в зиме, не в морозе (хотя и он присутствует), стужа здесь скорее экзистенциальное понятие; а точнее – стихия, живущая в персонаже по имени Штраух (интересно: не полемика ли тут с жизнеутверждающим Штраусом?). За этим человеком инкогнито следит по заданию брата – врача Штрауха — молодой практикант-медик, и в этом, пожалуй, весь сюжет.
Впрочем, сюжетно-фабульная основа никогда не интересовала Бернхарда, считавшего, что рассказывание историй – дело, недостойное современной литературы. У этого писателя основное – мировоззренческий “месседж”, разбивающий общепринятые представления западного мира, атакующий конформистский консенсус, причем от этой неистовой атаки просто так не отмахнешься. Вот вам навскидку несколько суждений художника Штрауха: “Война есть неистребимое наследство. Война – воистину третий пол”. “Женщина – орудие дьявола и виновница трагедии мужского племени”. “Дети – это чудовища. И, как чудовища, сильны и жестоки”. “Все эти художники, писатели, музыканты – вселенские рекруты онанизма, самые мерзкие ее конвульсанты, это великие тошнотворцы нашего времени…” А вот насчет родной Австрии: “Наше государство есть притон двусмысленности, бордель Европы с отличной мировой репутацией”. А вот насчет образования: “Во всей моей жизни не было ничего ненавистнее учителей, которые всегда казались мне изуверами дисциплинарного идиотизма”. Ну и для полного впечатления – о жизни вообще: “Жизнь – это процесс, который ты непременно проиграешь, что бы ты ни делал и кем бы ты ни был. Жизнь – это чистая, яснейшая, мрачнейшая безнадежность…”
А сам ландшафт городишки с названием Венг, в котором происходит действие? Представьте себе нечто среднее между Скотопригоньевском и Урюпинском — и не ошибетесь. Население Венга напоминает то ли деградантов, то ли мутантов, – и в этом, наверное, немалая доля истины: такими их делает творческая установка автора.
Томас Бернхард всегда подчеркивал, что в его книгах все – искусственно, он не пишет “реализм”. И, когда отчаянный бунт Штрауха против всего и вся поднимается до градуса кипения, начинаешь понимать: это не воссоздание “жизни-в-форме-жизни”, это – иное. Кто-то, наверное, воскликнет: да это же “чернуха”! – и попадет пальцем в небо. Для литераторов “после Освенцима” более чем естественно подвергать ревизии базовые мифы западной цивилизации, поскольку в середине столетия сама эта “цивилизация” (светоч прогресса!) разрушила их так, как никакому писателю не представить и в страшном сне. Отрицание Штрауха методично до жути: кажется, не остается ни одной области жизни, ни одной лакуны, освещенной слабым лучиком “разумного, доброго, вечного”. И сам сюжет – гомогенный, основанный на бесконечных повторах, интересен не своими поворотами, а именно гротескной, нечеловеческой последовательностью в ниспровержении бесспорных вроде бы истин.
Слабый здоровьем Штраух чем-то напоминает Ницше, которого тоже тянуло в маленькие европейские городки. В отличие от Венга они были солнечными и уютными, но бунт под черепом неистового философа точно так же превращал западную реальность в ледяную пустыню. Впрочем, герой Бернхарда уже не предлагает рецептов выхода, к тому времени и “сверхчеловеки” опрохвостились, так что остается одно – вселенская стужа, остывание Европы: так остывает звезда, если в ней выгорел водород.
Тут, однако, следует сделать “полный поворот кругом” и задуматься над реальной Европой: похожа ли она на Венг? Если приехать в Вену или Зальцбург и прогуляться по ухоженным улицам, залитым огнем реклам, то русское сознание выдаст что-нибудь типа: “Нам бы ваши проблемы!” Поэтому еще раз подчеркнем: Бернхард – мастер преувеличения и, как утверждает Шмидт-Денглер, всегда восставал против какого-то явления или человека, в отношении которого устанавливалось всеобщее согласие (например, против канцлера Бруно Крайского или нобелевского лауреата Элиаса Канетти). “Это касается и самого автора: он был опасностью для себя самого и своего искусства, зная одновременно, что эти нападки – единственный способ сохранить и себя, и свое искусство”.
То есть Бернхард принадлежит к типу художников-бунтарей, которые в европейской культуре образовали целую традицию и уже сделались классиками. Любить такую прозу нельзя, с ней можно только спорить, и если учесть, что искусство (по Бернхарду) может выжить только тогда, когда его отрицают, то автор достигает своей цели. Точно так же, к примеру, нельзя любить “Апофеоз беспочвенности” русского философа Шестова, но перечитывать эту книжку время от времени не вредно.
Однако в начале нового тысячелетия сами эти художники уже становятся объектом критики. Бунт – занятие в общем-то бессмысленное. Как писала Лидия Гинзбург: “Продуктивно искусство, которое объясняет, почему человек живет (ведь не из одной же трусости), которое показывает этическую возможность жизни, хотя бы и в обстановке катастроф ХХ века”. И если герои Бернхарда “возвращают Творцу билет” на пределе серьезности, то у наших отечественных “бунтарей” налицо либо пошловатый коммерческий душок (случай Виктора Ерофеева), либо политизированная уголовщина (случай Эдуарда Лимонова).
А когда серьезное и трагическое явление превращается в фарс, оно нуждается в критическом осмыслении.
Владимир ШПАКОВ