Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2002
Год 451-й от Рождества Христова был отмечен в истории Европы грандиозной битвой на Каталаунских полях (в районе города Шалон-на-Марне в нынешней Франции). Армией клонившейся к закату Западной Римской империи и ее союзников, визиготов и бургундов, командовал Флавий Аэций – полководец, позднее ностальгически прозванный “последним великим римлянином”. Войском гуннов, наводивших ужас на всю Европу, предводительствовал Аттила, также получивший от своих христианских противников прозвище – “бич Божий”. В колоссальной по тем временам битве, унесшей с обеих сторон многие десятки тысяч жизней, Аэцию удалось вырвать победу. Гунны были рассеяны, и, хотя год спустя грозный Аттила вновь повел их на Рим, завоевать столицу древней империи ему так и не удалось.
В честь избавления от Аттилы в Вечном городе устроили празднество с цирковым представлением. Христианский священник, пресвитер Сальвиан из Массилии (Марселя), с грустью и недоумением смотрел на римлян, радующихся отсрочке исполнения исторического приговора: “Кто может думать о цирке, когда над ним нависла угроза попасть в плен?! Кто, идя на казнь, смеется?! Объятые ужасом перед рабством, мы предаемся забавам и смеемся в предсмертном страхе. Можно подумать, что весь римский народ объелся белены: он умирает и хохочет”. Флавий Аэций, хоть и справил по случаю победы триумф, больших милостей, однако, не дождался. Более того, вскоре после битвы на Каталаунских полях он был убит прямо во время аудиенции у трусливого, глупого и жестокого императора Валентиниана III. По преданию, сам повелитель империи нанес смертельный удар полководцу, который стал слишком популярным, а значит – опасным для трона. До окончательного падения Рима оставалось чуть более двух десятилетий.
Полторы тысячи лет спустя судьба постучалась в дверь Четвертого Рима – западной (иудеохристианской, или евроамериканской) цивилизации, возникшей некогда на развалинах Рима Первого, античного. В сентябре 2001 года впервые за очень много лет незападные, и даже больше – враждебные Западу люди определили дальнейший ход и своей, и западной истории. Ответ западного мира – широко разрекламированная кампания по борьбе с международным терроризмом – пока выглядит неадекватным: никакого решающего перевеса над своими противниками Запад во главе с США не добился, а его победа в Афганистане может в исторической перспективе оказаться столь же бесплодной, как некогда победа римлян на Каталаунских полях. Почему? Да потому лишь, что Европа и Америка по сей день пребывают в том же состоянии шока и недоумения, в каком они оказались 11 сентября 2001 года. Их просто втолкнули в другую историческую эпоху, заставив судорожно оглядываться: где это мы? Попробуем разобраться – где.
О свободе, равенстве и братстве
Если присмотреться к новейшей истории западного мира, нетрудно заметить, что в последние двести с небольшим лет лозунг французской революции “Свобода, Равенство, Братство” претворялся в жизнь по частям, в строгой хронологической последовательности. После того как волна буржуазно-демократических революций смела Старый порядок (ancien regime) – социальный строй, основанный на христианской религии, монархическом традиционализме и сословной иерархии, – наступила эпоха Свободы. Ее приметами стали первые конституции, парламентаризм, законодательные гарантии прав личности, свобода предпринимательства, относительный упадок традиционных церквей и религиозности как таковой.
На рубеже XIX и XX столетий мир Свободы вступил в период кризиса. На месте сословных перегородок времен Старого порядка появились почти столь же прочные границы между господствующими и угнетенными классами. Демон национализма все туже затягивал узлы конфликтов между великими империями, стремившимися поделить мир. Само же общество стало качественно другим – массовым: политика переместилась из дворцовых зал и министерских кабинетов на улицу, где толпы, уставшие от неуютной свободы, требовали иного – справедливости. Мир Свободы погиб в огне первой мировой войны. Наступила эпоха Равенства.
“Только вера сдвигает горы, но не разум. Разум – это инструмент, но он никогда не может быть для масс движущей силой… Стремление современного человека верить невероятно велико”, – говорил Бенито Муссолини, один из идолов той эпохи. Время Равенства стало эрой слепой веры толп в порожденных ими земных богов и завораживающие утопии, сулившие справедливость, победу и счастье. Высшим “достижением”, квинтэссенцией эпохи Равенства стали коммунистические и фашистские диктатуры, парадоксальным образом породившие наибольшее неравенство, бесправие и несправедливость в истории человечества. Были, впрочем, в это время и другие модели, более компромиссные, – модернистский авторитаризм Хуана Перона и Шарля де Голля, мобилизационный авторитаризм Уинстона Черчилля и New Deal (“Новый курс”) Франклина Рузвельта, который дал второе дыхание Америке, едва не захлебнувшейся Свободой.
Но и Равенство оказалось фантомом. Его идеалы обветшали, к тому же утомился сам Запад, устроивший себе колоссальное кровопускание в виде двух мировых войн. Усталость от борьбы, страх перед новыми катастрофами, ощущение бессмысленности и лживости политических комбинаций, наконец, простое желание отдохнуть вызвали к жизни идеологию Братства. Питательной средой для нее стали левые и либеральные движения 60-х – 70-х гг. минувшего столетия – от мнимо аполитичных хиппи, антивоенных и правозащитных инициатив до “антисистемных” ультралевых группировок. Некоторые из тех, кто когда-то участвовал в их деятельности, стали опытнее, научились искусству компромиссов, но далеко не во всем изменили идеалам молодости. Именно это поколение пришло к власти в ведущих странах Запада в 90-е годы. Именно эти люди – экс-президент США Билл Клинтон, недавний премьер Франции Лионель Жоспен, нынешний министр иностранных дел Германии Йошка Фишер и другие бывшие леваки-шестидесятники – во многом определили облик Запада на грани ХХ и ХХI веков.
Окончание “холодной войны” и связанные с ним небывалые геополитические успехи западного мира, в первую очередь США, сыграли на руку левым либералам, которые стали преподносить свои идеи и рецепты в качестве панацеи от бед всего мира. (В наиболее развернутом и наукообразном виде это было сделано Фрэнсисом Фукуямой в нашумевшей в свое время книге “Конец истории”). В 90-е годы идеология Братства превратилась в своего рода моральный кодекс западного общества. С философской точки зрения ее ядро составляет представление о том, что все люди на Земле стремятся примерно к одному и тому же – индивидуальному морально-психологическому комфорту, материальному благополучию и свободе, понимаемой прежде всего как соблюдение прав человека, а также уважение к правам и претензиям отдельных социальных, расовых, этнических, религиозных, возрастных и прочих групп.
Отсюда – феномен политкорректности, ставшей неотъемлемой чертой западного общества последних лет. Отсюда же – стремление распространить западную или подобную ей политическую систему, основанную на леволиберальной идеологии Братства, по всему миру, невзирая на огромные исторические и социально-психологические различия между разными цивилизациями, странами и народами. О том, что у приверженцев иных идеологий, не говоря уже об иных цивилизациях, представления о свободе и счастье могут быть иными и даже прямо противоположными, носители и пропагандисты идей Братства предпочитают не задумываться. Для них, как в свое время для адептов Свободы и Равенства, будь то французские якобинцы, итальянские фашисты или русские большевики, все точки над “i” давно расставлены. “Цели ясны, задачи определены – за работу, товарищи!” Именно здесь, судя по всему, кроется причина необычайной политической, культурной и идеологической агрессивности западного мира в 90-е годы, т.е. уже после того, как этот мир одержал одну из самых выдающихся своих побед – победу в “холодной войне”.
И здесь же – корни возможного будущего колоссального поражения Запада. Любая война, правая или неправая, ведется под тем или иным идеологическим прикрытием. Но только апологеты Братства умудрились сделать идеологическими сами цели войны. Так, операции НАТО на Балканах, вначале в Боснии, затем в Косово, велись, по сути дела, в интересах национальных меньшинств, которые политическое руководство Запада сочло угнетаемыми и притесняемыми – хотя в действительности несправедливости, жестокости и этнические чистки творились всеми без исключения сторонами, участвовавшими в войне в бывшей Югославии. В результате этой примитивной идеологизации конфликта, имеющего глубокие исторические корни, победы Запада в балканских войнах 90-х годов оказались политически бессмысленными: боевые действия в этом регионе прекратились, но причины войн не устранены.
Стоит войскам НАТО уйти из Боснии, Косово, Македонии – и там полыхнет снова. Просто потому, что для продолжительного мира необходимы такие политические условия, при которых интересы всех потенциальных сторон конфликта удовлетворены в относительно равной степени. Вечный же мир, эта давняя мечта либералов-идеалистов, невозможен в принципе – не только на Балканах, но и в любом другом конфликтном регионе. Ведь, как отмечал консервативный политолог и философ Робин Фокс, “войны – это не болезнь, которую можно лечить, а часть нормальных человеческих отношений. Они происходят из того, что мы есть, а не из тех неожиданностей, которые с нами случаются время от времени. Они, как религия и проституция, являются основными ответами на основные человеческие страхи и ожидания”.
Итак, идеология Братства вступает в противоречие с самой природой политики, в основе которой лежат столкновение, борьба и установление временного баланса интересов – государственных, национальных, классовых, групповых, религиозных и прочих. Именно поэтому действия Запада так часто воспринимаются в незападных обществах как образец лицемерия и двойных стандартов. С одной стороны, леволиберальная западная элита объявляет себя защитницей прав человека, демократии и гражданских свобод во всем мире, с другой – продолжает играть в традиционные политические игры, в которых любой сукин сын может быть оправдан, если это “наш” сукин сын. Например, США сохраняют введенное более сорока лет назад экономическое эмбарго против Кубы, мотивируя это недемократическим характером режима Фиделя Кастро и многочисленными нарушениями прав человека на “острове Свободы”. Но никто и не помышляет о подобных санкциях в отношении, скажем, репрессивного абсолютистского режима, существующего в Саудовской Аравии – только потому, что этот режим является верным американским союзником на Ближнем Востоке.
Противоречие между декларируемыми Западом принципами и реальной политикой неизбежно ведет к девальвации самих этих принципов. Одним из них является приверженность демократии. Как на современном Западе обстоят дела с ней?
О демократии
Демократия – это вообще-то не форма политического устройства, а процесс. Опускание избирательного бюллетеня – лишь символ преемственности между фазами этого процесса. Сам по себе факт народного волеизъявления ни о чем не говорит, поскольку каждая из вышеописанных эпох в истории Запада имеет свои традиции, логику и собственную модель демократии.
Время Свободы – эпоха постепенной замены сложной избирательной геометрии (имущественный ценз, система выборов по куриям и т.п.), гарантирующей политическую власть определенным слоям общества, непосредственной демократией, в рамках которой реализуются и сталкиваются групповые и классовые интересы. Время Равенства, в свою очередь, – период торжества массовых партий, меняющих свою ориентацию: вместо отдельных, пусть даже весьма широких социальных слоев и групп они начинают апеллировать к электорату в целом, предлагая программы, которые должны устроить всех, от лорда до дворника (американские политологи изобрели для таких политических субъектов термин catch-all party). Наконец, время Братства – эпоха виртуализации политики, массовой торговли политическими образами, медиакратии, которая делает средства массовой информации все более влиятельными политическими игроками. Митинговая толпа эпохи Равенства рассеивается, превращаясь в совокупность обывателей, под пиво и попкорн поглощающих у телевизора политтовар, заботливо упакованный журналистами. Но такая рассеянная толпа все же не перестает быть толпой – со всеми ее специфическими инстинктами и представлениями.
Тем не менее медиакратия пока не всесильна. Так, Джорджа Буша-младшего, по американским меркам – ярко выраженного консерватора, избрали президентом США, несмотря на явное противодействие крупнейших и влиятельнейших американских СМИ, придерживающихся либеральной ориентации. Пока на западном политическом рынке нет супермонополистов, но нет и надежной защиты демократии от их возможного появления. Между тем если это произойдет, то вне зависимости от того, будет ли монополист леволиберальным или правоконсервативным, – новый тоталитаризм станет реальностью. Будет ли это катастрофой для Запада? Трудно сказать. После 11 сентября прошлого года уже прозвучали заявления о том, что под видом борьбы с терроризмом и обеспечения общественной безопасности в США и Западной Европе идет наступление на права человека и гражданские свободы. Однако ситуация гораздо серьезнее: похоже, в западном обществе начинается очередная смена системы политических координат (но, увы, пока что не смена социальных и духовных ценностей). Огненный смерч над Манхэттеном оказался шоком, под действием которого Европа и Америка становятся другими – более жесткими, подозрительными, закрытыми и консервативными.
В этом мир еще раз убедился во время президентских выборов 2002 года во Франции. Впрочем, относительный успех Жан-Мари Ле Пена – не единственный политический прорыв национал-радикалов в европейских странах за последние годы. Можно вспомнить также участие ультраправых в коалициях, правящих ныне в Австрии и Италии, удачное выступление подобных политических сил на парламентских выборах в Норвегии, Дании и Голландии. В Европе заговорили о “правом повороте” и даже “фашизации” респектабельных стран ЕС. Но вряд ли все именно так. Пока можно отметить лишь тенденцию, склонность определенной части европейских обывателей, встревоженных угрозой терроризма и недовольных наплывом иммигрантов, к простым решениям сложных проблем, а именно это и предлагают ультраправые популисты. В перспективе они, однако, могут склонить на свою сторону весьма значительную часть электората, и тогда демократия, в верности которой так любят клясться западные либералы, может обернуться против них самих.
Европейские националисты опасны не столько своим радикализмом – в конце концов Ле Пену столь же далеко до Гитлера, как, скажем, социалисту Жоспену до Ленина, – сколько тем, что они уводят общество от трезвого анализа реальных проблем к утопиям, иллюзиям и пустой предвыборной риторике. Весьма вероятно, что Западу действительно нужна консервативная революция, но не шовинистическая и ксенофобская, которую предлагают ле пены и хайдеры, а философская, мировоззренческая, способная встряхнуть заплывшего жирком западного человека и заставить его задуматься.
О христианстве, расизме и ассимиляции
Подумать же есть о чем. Например, о том, почему евроамериканскую цивилизацию по привычке часто называют христианской. Это, конечно, верно с исторической точки зрения, но далеко от истины, если учесть современные тенденции духовного развития Запада. Европа и – в несколько меньшей степени – Северная Америка давно перестали быть христианскими в традиционном смысле. Крупнейшая из западных церквей, римско-католическая, сегодня располагает наибольшим числом приверженцев не в Европе, а в Латинской Америке. Проблема, однако, не в том, что французы, немцы, итальянцы или американцы стали реже ходить в церковь, а в том, что вместе с традиционным христианством исчезает и духовная основа западной цивилизации. И какой-либо адекватной замены ей пока не видно.
Идеология Братства такой заменой быть не может. Скорее наоборот, она лишь разлагает Запад, делая его безоружным перед влиянием других цивилизаций и проникновением их представителей в ткань западного общества. Роль современного левого либерализма чем-то напоминает роль самого христианства в первые века его существования. Тогда в условиях, когда традиционные языческие культы в Римской империи пришли в упадок, новая религия, быстро вербовавшая себе сторонников, способствовала окончательному разложению остатков античного мировоззрения, что отразилось на атмосфере в обществе и состоянии государственных институтов. Западная Римская империя была мертва задолго до того, как войско готского вождя Одоакра свергло последнего императора. Флавий Аэций думал, что сражается за Рим, но в действительности он воевал за пустую имперскую оболочку, давно лишенную былого величия. Цивилизация, утратившая ценности, обречена на гибель. Рим победили не варвары, а собственная слабость.
Кстати, о “варварах”. Проблема иммиграции из других цивилизационных ареалов, прежде всего из Африки, Южной Азии и с Ближнего Востока, становится в XXI веке ключевой для Европы – не исключая Россию. В США ситуация несколько иная: Америка изначально представляет собой страну иммигрантов, хотя ее политическая культура, правовые принципы и моральные устои имеют четкое национально-религиозное происхождение – англосаксонско-протестантское, идущее от первых белых поселенцев. Именно этот цивилизационный фундамент со времен Декларации независимости служит основным интегрирующим фактором в многорасовом, многоязычном и мультикультурном американском обществе. Однако, учитывая тот факт, что в этнокультурной структуре этого общества все большую долю составляют представители неевропейских культур и цивилизаций (афро-американцы, китайцы, выходцы из стран Латинской Америки и др.), трудно сказать, будут ли заветы “отцов-основателей” США по-прежнему играть ту объединяющую роль, которую они с успехом выполняют на протяжении двух с лишним веков.
Тем не менее даже обсуждать вопросы, связанные с иммиграцией и ассимиляцией, в условиях господства леволиберальных представлений на Западе очень сложно. Идеология Братства поощряет борьбу с расизмом и ксенофобией, защиту прав национальных и расовых меньшинств, однако препятствует попыткам взглянуть на проблему отношений между людьми разной крови и цвета кожи с точки зрения большинства. В самих попытках задать вопрос о том, как сделать европейцами иммигрантов, стремящихся навсегда остаться в Европе, западные либералы видят чуть ли не нацизм. Откройте любую из крупных либеральных европейских газет (а европейские газеты в большинстве своем либеральны) – и вы наверняка найдете там множество историй об униженных и обиженных бенгальцах в Англии, турках в Германии, арабах во Франции, цыганах в Венгрии и Чехии… Все это будет правдой. Но правдой будет и то, о чем газеты не пишут: именно либерализм способствует консервации нынешнего положения, при котором миллионы африканцев и азиатов, годами пребывая в европейских странах и зачастую обзаведясь соответствующим гражданством, представляют собой чужеродные анклавы во французском, немецком, итальянском и т.д. обществе, живут замкнутыми общинами, враждебно настроенными по отношению к “чужакам”, т.е. коренному населению европейских стран. Не стоит забывать, что “сентябрьские камикадзе” не один год провели на Западе, наглухо отгороженные от него стеной собственной враждебности и фанатизма.
Мультикультуралистский подход, свойственный западному обществу в эпоху Братства, парадоксальным образом служит основным источником расизма и ксенофобии. Ведь коль скоро каждый имеет право жить в соответствии со своими национальными и религиозными традициями, игнорируя соседей, чьи обычаи и привычки могут вступать в противоречие с его собственными, неудивительно, что в один прекрасный день между ним и этими соседями произойдет конфликт. Что мы и наблюдаем, например, в Англии, пережившей в конце прошлого и начале нынешнего года серию столкновений между белыми и выходцами из Азии, или во Франции, где радикально настроенные иммигранты с Ближнего Востока совершили ряд нападений на синагоги и еврейские кладбища, выражая таким образом протест против военной операции Израиля на палестинских территориях.
Пламя расовой и этнической ненависти то и дело вырывается из-под покрова официальной политкорректности почти во всех странах Европы, а порой также и в США. И винить в этом следует либералов-мультикультуралистов, а не только расистов, ксенофобов и скинхедов, с которыми разумеется надо всячески бороться. Однако для того, чтобы эта борьба была эффективной, необходимо в первую очередь осознать природу современного ультраправого радикализма. Вопреки традиционному либеральному толкованию, он является не столько извращенной формой протеста европейской молодежи из социально уязвимых слоев общества, сколько болезненной реакцией на ненормальность нынешней ситуации, при которой понятие “господствующая культура” поставлено либеральной западной элитой фактически вне закона.
Похоже, что только конструктивная ассимиляция способна если не разрешить, то по крайней мере смягчить проблему сосуществования разных культур на современном Западе, а в ближайшем будущем, если учесть динамику миграционных и демографических процессов, также и в России. Конструктивная – значит основанная не на желании за пару месяцев сделать из Абдуллы Альбера и из Джамаля Джона, а на создании таких условий, которые обязывали бы иммигрантов в минимально необходимой степени владеть языком и знакомиться с культурой, традициями и – главное! – законами тех стран, где они стремятся обосноваться. Молись своим богам, готовь свою еду, живи, как привык, но, став европейцем юридически, будь любезен хотя бы отчасти стать им и де-факто. Именно здесь стоит быть либеральнее самих либералов, предоставляя детям иммигрантов максимум возможностей учиться и работать в европейской среде, привыкать к ней, врастать в нее, пускать в ней корни… Только так и может произойти взаимное обогащение культур, не грозящее Европе тем, что рано или поздно разбухшие социально неблагополучные иммигрантские колонии лопнут подобно нарывам и вопрос, пока что в шутку заданный одной из английских газет после недавних расовых волнений под Бирмингемом – “Куда бежать британцам?” – станет трагически серьезным.
Об эгоизме
Самовлюбленный, эгоистичный, “зажравшийся” Запад – образ врага, созданный радикалами из пестрого лагеря антиглобалистов. Лагерь этот сформировался в минувшее десятилетие под непосредственным влиянием идеологии Братства и стал прямым наследником ультралевых, экологических и пацифистских движений 60-х – 70-х годов. (С антиглобалистами солидарны и многие российские патриоты-державники, не выросшие из буденовки Мальчиша-Кибальчиша). После 11 сентября те и другие наперебой закричали, что Запад сам виноват в случившемся: мол, слишком давил на остальной мир и слишком мало заботился о бедных странах и народах. В общем, пилоты угнанных самолетов таким вот оригинальным образом отомстили за глобальную несправедливость.
Между тем экономическое (с политическим и культурным дела обстоят сложнее) доминирование западной цивилизации – результат процесса естественного развития мирового рынка. Даже если вы не верите в то, что всё естественное не безобразно, опыт социальных экспериментов ХХ века должен подсказать, что построение общества всеобщей справедливости зачастую имеет куда более разрушительные последствия, чем самая жестокая капиталистическая эксплуатация. Противники же существующего миропорядка хотят справедливости в ранее невиданном, глобальном масштабе. Возможно ли это?
Совершенно ясно, что многие страны “третьего мира” не в состоянии самостоятельно справиться со своими хозяйственными, социальными и гуманитарными проблемами. Столь же ясно, что неразвитость политической культуры и специфика режимов, существующих в большинстве этих стран, делают бессмысленной помощь Запада в ее нынешнем виде: кредитование плюс адресная гуманитарная поддержка. Списание внешней задолженности беднейших стран, одно из главных требований антиглобалистов, приведет лишь к новому витку знакомого цикла: внешние займы – разворовывание полученных денег – еще большая нищета и коррупция – новые займы – очередное разворовывание – дальнейшее падение жизненного уровня – новые займы… Альтернативой этому порочному кругу является активное участие развитых стран в разрешении проблем стран развивающихся путем экономической, частично также политической и военной экспансии. Миротворческие акции, строительство предприятий, экспорт технологий, помощь в освоении ресурсов – но все это не за красивые глаза африканских и азиатских вождей.
Можно, конечно, назвать такую политику неоколониализмом, однако в действительности речь идет лишь о сугубо прагматических мерах, направленных на обеспечение стабильности в тех регионах мира, дестабилизация которых могла бы привести к негативным последствиям в глобальном масштабе. Такие меры, несомненно, будут способствовать укреплению господства крупнейших транснациональных корпораций, экономическому и политическому доминированию Запада. Однако реальной альтернативы такому положению в беднейших регионах мира, например в Африке или в Афганистане, просто нет, если, конечно, не считать альтернативой нищету, голод и болезни. Что же касается более развитых регионов и стран, таких, как Китай, Россия, ведущие государства Юго-Восточной Азии и Латинской Америки, то их технологический, сырьевой и/или людской потенциал оставляет им довольно неплохие шансы на то, чтобы составить Западу конкуренцию в экономической и технологической областях. Сумеют ли народы и правительства указанных стран воспользоваться этими шансами – другой вопрос.
Модернизированный колониализм может стать частью мероприятий Запада и его союзников, направленных на борьбу с международным терроризмом и другими глобальными угрозами. Если угодно, это можно назвать активной обороной. Ее формула – инвестиции, подъем экономики и социальная стабильность в обмен на относительно прозрачные законы, воровство в пристойных, а не космических масштабах и отказ от поддержки террористических и прочих опасных элементов (применительно к богатым странам вроде нефтяных королевств Ближнего Востока достаточно хотя бы последнего). Политическое же миссионерство в леволиберальном духе, направленное на насильственное устранение тех или иных режимов по идеологическим мотивам, демократизацию и “озападнивание” незападных обществ любой ценой, должно быть отброшено как непродуктивное и вредное в первую очередь для самого Запада.
“Третьему миру” нужна не сомнительная благотворительность, а основанные на трезвом расчете сделки с развитыми странами. Последние также кровно заинтересованы в этом. В противном случае бедные будут становиться еще беднее и злее, что в конечном итоге действительно приведет к глобальному столкновению богатого, но слабнущего и стареющего Севера с нищим, но молодым и “пассионарным” Югом. Однако для того, чтобы перейти к разумно-эгоистической политике по отношению к своим соседям по планете, западная цивилизация должна избавиться от комплексов, порожденных идеологией Братства. Быть богатым совсем не некрасиво. Помогать бедным нужно, но не только и даже не столько из соображений милосердия, сколько потому, что эта помощь есть в конечном итоге помощь самим себе.
Выводы и предположения
1. 90-е годы стали для так называемого цивилизованного мира временем обманчивой уверенности в собственных силах, приятного почивания на лаврах и опасной расслабленности, превращающей Запад в Четвертый Рим, солнце которого – на закате. Жизнь “золотого миллиарда” – обитателей наиболее благополучных стран нашей планеты – с началом XXI века стала более тревожной. Похоже, Запад начинает платить за ошибки недавнего прошлого, но совсем не за те, в которых его принято упрекать. Евроамериканскую цивилизацию часто обвиняют в лицемерии и отсутствии подлинной демократии – на самом же деле она чересчур либеральна, всеядна, открыта и демократична, что ослабляет ее жизненные силы. Запад бичуют за эгоизм – в действительности же он недостаточно эгоистичен, что является причиной многих бед как “третьего мира”, так и самого Запада.
2. Большая проблема Запада – его раздробленность. Четвертый Рим – совсем не империя, а конгломерат по меньшей мере четырех крупных сообществ: США, Западной и Центральной Европы, Балкан и той части бывшего СССР, которая исторически и культурно относится к христианской цивилизации – в первую очередь России. Причем некоторые из этих сообществ, в том числе Россия, еще размышляют, являются ли они составной частью Четвертого Рима или же чем-то автономным и самодостаточным. Нельзя не отметить также, что объективные политические и экономические противоречия между США, Европейским союзом и Россией наносят ущерб единству евроамериканской цивилизации. Такое положение во многом обусловлено разницей в геополитическом статусе Северной Америки, Западной Европы и России. Если Соединенные Штаты – последняя сверхдержава, обладающая всеми основными чертами имперского государства (“имперской демократической республики”, по выражению американского писателя Гора Видала), то сегодняшняя Россия – постимперское государство, сильно ослабленное колоссальными потрясениями, пережитыми им в ХХ веке; Евросоюз же – пока довольно аморфная конфедерация национальных государств, не определившаяся даже в вопросе о своих окончательных границах.
3. Как показали события 2001 года, резкое сближение этих трех геополитических игроков возможно лишь в условиях непосредственной общей угрозы. По большому счету этого пока вполне достаточно: экономический, военный и технологический перевес над остальным миром еще позволяет Четвертому Риму жить относительно спокойно, не прибегая к мобилизации всех сил и ресурсов. Однако его положение может резко ухудшиться уже в ближайшие десятилетия – по нескольким причинам.
Во-первых, это продолжающееся снижение рождаемости и старение населения наиболее развитых стран, где к 2050 году, по прогнозам демографов, люди в возрасте свыше 60 лет будут составлять до 50% всей популяции. Во-вторых, это резкое усиление таких незападных гигантов, как Китай. Поступательный экономический рост в КНР с учетом сохраняющейся политической стабильности и колоссального людского потенциала этой страны может со временем сделать Китай основным источником угрозы геополитическим и экономическим позициям Запада и России. И эта угроза будет куда более серьезной, чем нынешняя пассионарная активность экономически слабого и политически раздробленного исламского мира. В-третьих, Четвертый Рим подрывает изнутри его морально-психологическая слабость, девальвация ценностей и идеалов. Цивилизация, так долго пытавшаяся навязать свои идеологические конструкции и политические модели остальному миру, неожиданно сама оказалась в ситуации, когда ей нечего защищать, кроме собственного материального благополучия. Леволиберальная идеология Братства не представляет собой систему ценностей, достойную этого имени. Ведь каждая такая система представляет собой, пользуясь терминологией Арнольда Тойнби, “ответ на вызов”, брошенный данной цивилизации историей. Идеологи Братства, однако, не отвечают на вызов, а покорно принимают его, стремясь к фактическому погружению западной цивилизации в болото мультикультурализма, а значит – в небытие.
4. Современному Западу была бы весьма полезна консервативная революция, основной целью которой явилось бы восстановление идентичности евроамериканской цивилизации, возвращение утраченных ею духовных ценностей и законов – пусть и в модернизированном виде, поскольку в одну реку нельзя войти дважды. Быть может, после того, как последний из трех лозунгов Нового времени – Братство – доказал свою порочность и лживость, настанет время возврата к чему-то вроде нового Средневековья? Что, впрочем, вовсе не означает, что еретиков и иноверцев вновь станут сжигать на кострах на улицах европейских городов. Речь идет скорее о поиске новых (или хорошо забытых старых) духовных и социально-психологических ориентиров для нашей древней цивилизации – а ведь именно в сфере духовной жизни, в отличие от материального бытия, Средние века были куда более богатым временем, чем все последующие эпохи.
Вот уже несколько веков основой мировоззрения западного общества является антропоцентризм, представление о человеке – причем человеке западном, вооруженном так называемыми благами цивилизации – как о центре мироздания и венце творения. Когда-то это мировоззрение являлось сильной стороной Запада, позволившей ему стать самой мощной и динамичной из цивилизаций планеты. Сегодня антропоцентризм становится гирей на ногах евроамериканской цивилизации, не давая ей возможности избавиться, с одной стороны, от леволиберальных и технократических иллюзий, а с другой – от потребительского примитивизма. Западный мир отвык смотреть на себя со стороны, видеть не только собственную силу и богатство, но и слабость и уязвимость. Подобно римлянам V века, нынешний “золотой миллиард” наслаждается плодами своей материальной культуры, не слишком задумываясь о том, какая судьба уготована ему в ближайшие годы и десятилетия.
5. Роль России в предполагаемых событиях, о которых шла речь выше, может оказаться весьма существенной. Перестав быть Третьим Римом, наша страна превратилась в выдвинутый далеко на восток форпост Рима Четвертого. Последнее подтверждается и тем фактом, что многие проблемы современной России очень близки проблемам западным (особенно это касается борьбы с глобальными угрозами и взаимоотношений с национальными меньшинствами и иммигрантами). При этом Россия, многое перенявшая не только у Запада, но и у Востока, исторически, политически и культурно нелиберальна. На протяжении двух последних столетий именно этот фактор отдалял ее от либерального Запада. Но он же может резко сблизить Россию с Западом завтрашним, консервативным – в том случае, если потрясения XXI века, начавшегося столь тревожно, приведут к радикальному обновлению западного мира.